– Ты мне-то зубы не заговаривай, – огрызнулась она. – Если к тебе кто во внеурочное время придет – так хоть соплями изойди, ничего не добьется.
– Я – другое дело, – охотно разъяснил Заверин, – я ж черствый, бездушный, нечуткий тип, что общеизвестно и повсеместно порицается.
Паспортистка спросила с подозрением:
– Где это – «повсеместно»?
– Да вот хотя бы в стенгазете. Видела, как протащили?
– Я такое не читаю.
– Ничего, главное – начать, а там и до «Крокодила» дорасту, – пообещал Заверин, – и ты будешь гордиться, что первой оценила мою комическую фигуру.
– Что тебе надо? – уже посмеиваясь, спросила она.
– Я к тебе за помощью и наставлением. Мне тебя всегда как ориентир указывают, так что приступай к моему перевоспитанию.
– Каким же образом?
– А по заветам Макаренко: живым примером. А то все слова, слова, пусть самые хорошие, но не подкрепленные же делом!
Паспортистка, смеясь, взмолилась:
– Все тебе расскажу, только иссякни. Кого тебе?
– Демидова, Раиса Романовна, сорок третьего года рождения, Демидов, Николай Иванович, семьдесят первого и Анна Ивановна, семьдесят шестого.
Паспортистка влезла в картотеку, привычно пробежала проворными пальцами по карточкам:
– Демидова Раиса Романовна… вот, старый адрес – Шокальского, двадцать три?
– Она, да.
– Переехали недалеко: Шокальского, восемнадцать «б», квартира пятнадцать.
– Это же кооператив?
– Он.
– Сколько человек прописано на площади?
– Трое. Демидова и двое ее детей.
– А муж?
– Никаких совершеннолетних мужчин на жилплощади не значится.
– Благодарю тебя, мудрейшая и благороднейшая из женщин. – Заверин со старомодным почтением облобызал ручку. – И знаешь, что?
– Что?
– Благодаря твоему великодушному поступку я прямо-таки ощущаю в себе растущие силы измениться к лучшему.
Паспортистка отняла ладошку, правда, не сразу и со смехом:
– Очисти помещение и в следующий раз приходи в рабочее время.
Олег поклялся, что так и будет поступать впредь. Он глянул на часы: как раз по времени можно поспеть выяснить до конца историю с тем, кто проживает в новой квартире Демидовых. Если будет на то сыскное счастье.
Глава 17
Дом восемнадцать «б» по проезду Шокальского был совсем новым, но уже с любовью обихоженным. Под окнами заботливые руки разбили цветники, насадили кусты сирени и шиповника, торчали даже тощенькие яблони и вишни. В отдалении, особо защищенный двумя толстыми палками и для надежности обрезком сетки-рабицы, серебрился молодой тополь. Не обычный. Обычные наглые, с разлапистыми ветками, сначала забрасывают людей липкими почками, желтые пятна от которых не выводятся ничем, приводя в отчаяние чистюль и автовладельцев. А этот – серебристый, колонновидный, из тех, которые первыми возвещают, что вы въезжаете на благословенные южные земли. Такие тополя, как богатыри в серебряных доспехах, охраняют поля от ветров.
Откуда бы ему тут взяться, такому сокровищу? Небось привез кто-то из новоиспеченных москвичей. Смотри-ка, еще веточка, едва укоренившаяся, а уже с высокомерием смотрит на соседей, свысока – кто они, невзрачные яблони-вишни?
Интересно будет лет через двадцать глянуть: будет ли жив этот задавака? До какого этажа дорастет? Или его уже завтра кто-то сломает, и в самом начале прервется его столичная жизнь – в точности, как Маргариты.
Олег встряхнулся: «Что это меня на поэтизмы потянуло, с недопива, что ли?.. Так, где тут квартира пятнадцать?» Он прикинул: нужен первый подъезд. Ага, вот как раз и он. Плохо, что на скамейке у подъезда никого не было, но Олег – бывалый участковый и еще более опытный опер, – знал, что это еще и к лучшему. Мимо сидячего патруля любой бузотер проходит паинькой, даже если только что готовы были убить друг друга – бабок у подъезда минуют в обнимку. Наверняка тут есть активные пенсионеры-общественники, которые достаточно здоровы, чтобы не только просиживаться, но и прохаживаться туда-сюда вдоль всех четырех подъездов, и хорошо бы еще в состоянии хлопотать в этих вот цветниках под окнами.
Нужна условная Анна– или Марь-Иванна, лет шестидесяти пяти – семидесяти, оптимально – уже с внучатами не детсадовского, не начального школьного возраста, чтобы было время заняться своими делами. И лучше – не переселенка из снесенной деревни, те часто дезориентированы, не желают вообще выходить из дома, гуляют, тоскуя, на балконах. Нужна коренная москвичка, хорошо бы из центра, выросшая в каком-нибудь дворе, который на ночь закрывался воротами. Чтобы взгляд был острым, а память цепкой, чтобы от внимания не ускользало ни одно движение, ни одно перемещение – кто вышел из дома, кто вошел, кто прошел мимо. Чтобы знала всех сотрудников ЖЭКа по имени. Чтобы, ковыряясь под окнами на клумбах, не просто гоняла собачников и подкармливала кошек, но и примечала все, вплоть до помады на выброшенных окурках. (Если повезет – то и переписывала бы окна, из которых выбрасывали мусор, чтобы потом аккуратно донести участковому.) Чтобы при виде ее молодые люди отскакивали друг от друга минимум на полметра, мелочовка – задавала стрекача, а кто поумнее – немедленно окапывались в песочницах, строя куличики (даже если уже носили пионерские галстуки).
В общем, дворовый цербер, для которого нет ни мелочей, ни разницы между частным и общественным.
Пока такой идеальной помощницы участкового Олег не наблюдал. А ведь, судя по чистоте под окнами и цветникам, где у каждого растеньица было предназначенное для него место, в этом доме имелась такая, а то и не одна.
«Обождем», – решил Олег и пошел вокруг дома, делая вид, что просто прогуливается. «Жигулевское» из головы давным-давно выветрилось, оставив после себя недосказанность. К тому же сгущались московские сумерки, что навевало легкую грусть. Мягким светом, от нижних этажей к верхним, загораются легендарные московские окна, за каждым – своя жизнь, история. Свои звуки. С первых этажей доносятся приглушенные разговоры, с других – звуки работающих телевизоров, кто-то крутил древнюю пластинку с Утесовым, из другой форточки кто-то с акцентом просил спасти разбитое сердце его.
От уцелевших полей и с реки уже тянет прохладной сыростью, но из открытых форточек веет теплом, жареной картошкой и пирогами. Дом кооперативный, зажиточный, поэтому нет ни одного окна без уютного одеяния – у кого-то просто красивый тюль, у кого-то – шторы.
И цветы на окнах.
Юлия не допускала присутствия этих сущностей на подоконниках. Даже кактусов не терпела. Жена врач, всю жизнь работала участковым терапевтом, но после защиты диссертации ее пригласили на кафедру аллергологии. Олег всерьез подозревал, что у жены особое зрение: там, где другие видят цветы, белые тополиные серьги, нежные березовые листья, Юлька видит лишь разнообразные, но одинаково коварные аллергены, которые только и ждут нужного момента, чтобы навалиться на несчастный организм душащей жабой. И в людях она видит то же. Как-то, в один из скандальных дней, она так и заявила ему: «Мне от тебя нечем дышать».
Олег понял, что пора возвращаться к людям, и завернул за угол, чтобы выйти обратно во двор. Как раз из первого подъезда, звонко лая, выскочила чья-то дворняжка – пушистая, уши торчком, морда наглая. То, что она чья-то, было понятно по тому, что за ней волочился поводок, видимо, упущенный хозяином. А вот и он – за собакой выбежал мальчишка лет семи-восьми, принялся гоняться за питомцем, а тот, хулиганя, ловко увертывался, сопровождая маневры лаем. Бобик не давал не то что поймать себя, не позволял даже наступить на поводок. Со всего двора на помощь кинулись друзья-приятели мелкого растяпы, но собаке, видать, это было не в новинку, она без труда уходила от хватающих ручонок. Наконец, все упарились и запыхались, пошли хлебать воду из технического крана, а пес решил развлечься по-иному.
Самым хулиганским образом он принялся подкрадываться к аккуратной полоске ярко-зеленой травы под окном первого этажа – и почти тотчас створка распахнулась, оттуда, как сказочница, выглянула какая-то гражданка. Она не кричала, не ругалась, просто смотрела на собаку, а та старательно делала вид, что не замечает наблюдения. Задрав куцый хвост, собака прошлась туда-сюда вдоль кромки травы, и совершенно очевидно, что нарочно поставила свою кощунственную лапу на газон. Сначала как бы мимоходом, якобы просто задев, потом всей собачьей пятерней наступила – и тут раздался первый крик. Гражданка с первого этажа завела трубным басом, точно пароход:
– Вон с газона, зараза!
Собака мгновенно убрала лапу, повернулась хвостом к дому – и вдруг снова поставила на траву теперь уже заднюю лапу. И тотчас, как только первый коготь коснулся зелени, гражданка вострубила:
– А ну фу! Я кому сказала!
Раз – и снова лапа на асфальте, и собака моргает глазами самым невинным образом. Мальчишка-хозяин, отдышавшись и напившись, снова попытался поймать свою нахальную собственность, сначала один, потом подтянулись добровольные помощники. Однако пес, юркий, как вьюн, не утратил гибкости и бодрости и потому ни малейшего шанса поймать себя не дал: убегал, накручивая круги, ребята, галдя и вереща, бегали за ним.
И тут бабуля начала возмущаться уже по другому поводу:
– А ну тихо вы! Что за шум устроили, сейчас милицию вызову!
«А вот и наш клиент, Ватсон», – смекнул Заверин, по замашкам и внешнему виду признавая, что это именно та особа, которая ему нужна, да еще живет на первом этаже, да еще в первом подъезде.
Что ж, вот и удача, которая была необходима. И он, козыряя, отрекомендовался самым обаятельным образом:
– Милиция, гражданочка, уже здесь, всегда на страже.
Хулиганская собачка немедленно «поймалась», хозяин схватил ее на руки, и всю ватажку как ветром сдуло.
Гражданка же, смерив участкового с головы до ног, величественно кивнула:
– Доброго вечера, товарищ лейтенант.
Первым делом гражданка потребовала удостоверение, изучила его до буковки. Несмотря на то что вроде бы была удовлетворена осмотром, все-таки задала законный вопрос: