– Лежать, – грубо приказал Олег, укладывая ее обратно. Денискин со священным ужасом увидел, что под головой Заверинский китель, драгоценный, безжалостно свернутый.
Сам участковый не без труда поднялся с колен, сел на лавку рядом. Растирая чашечки, морщась, то ли покаялся, то ли пожаловался:
– Первый раз в жизни встал на колени – и перед кем? – и продолжал тихо, задушевно, очень зло: – Что ж ты удумала, стерва ты эдакая? У тебя детей трое.
Лисович, вопреки запрету, села. Натягивая юбку на голые колени и потирая шею, проговорила хрипло:
– Трое, да. Тебе-то что? Теперь с работы уволят, в садике никто держать не будет, и малого сразу вытурят. Теперь посадишь меня, а дети в детдом.
– Что за дура, даже удивительно. Кто тебя сажать-то собирается?
Но самогонщица, не слушая, продолжала, точно в воздух:
– Со своими договорилась, с этим не договоришься. У него и детей-то нет.
Дежурный привел бригаду «Скорой», врач, оглядевшись, оценив ситуацию, приказала очистить помещение.
Подчинившись и удалившись на порядочное расстояние, Заверин взвыл, как неупокоенная душа:
– Какая падла оформляла? Кто вещи изымал?
Дежурный отбивался, отрывая руки от лацканов кителя:
– Олег, да кто ж знал-то! Пояс изъял, шнурки с ботинок, сумку, кто ж про чулки подумал! Да отпусти ты!
Но пыл у Заверина уже иссяк, и он, отмахнувшись, побрел к себе в кабинет. Чуть позже пришел Денискин, зачем-то постучавшись, прежде чем войти, но ничего страшного не увидел: Олег сидел, перед ним на столе стояла кружка с чаем, невесть когда заваренным, подернутым нефтяной пленкой. Тут же лежал лист бумаги, а в зубах торчала порядком погрызенная ручка. Смотрел Заверин в стену. Андрюха тихо позвал:
– Олег. Пойдем.
– Куда еще?
– Да вот, снова надоедливый начальник требует к себе, – объяснил Яковлев, также заглядывая в кабинет, – да поскорее. Нет времени в потолок плевать. Пошли.
Подойдя к столу, капитан зачем-то сгреб, скомкал и выкинул в корзину чистый, вполне годный для писанины лист, потом бросил: «Жду», – и ушел.
Глава 27
Когда пришли в кабинет, Яковлев орудовал сачком в аквариуме. Велел, не поворачиваясь:
– Садитесь.
Они подчинились. Капитан продолжал манипуляции и заговорил лишь после того, как положил сачок рядом с аквариумом.
– Руки тряслись, точно кур воровал, так что корму высыпалось на неделю. Чуть не сдохла рыбка… А теперь к нашим баранам. Докладывайте, что удалось узнать.
Заверин кратко излагал свои открытия, потом выложил на стол два протокола – один одобренный гражданкой Доброгорской («С моих слов записано верно, мною прочитано»). Несмотря на то что Жанна-Евгения покочевряжилась по некоторым моментам, в итоге получился достойный документ, в котором содержалось все необходимое. Второй был написан собственноручно старательным, готовым к содействию Альбертиком.
Все время, пока Заверин говорил, Денискин пытался вспомнить свои успехи. И понял, что на нервах забыл половину того, что выяснил, в том числе и фрагмент номера машины, которую видели бунтарь Лелик и его бабуля. Андрюха ужасался: «Так, оба сказали, что «Волга», оба сказали, что светлая, возможно, желтая. А насчет номера – ну не беда, мальчишка сам признался, что номер не помнит. Вроде бы назвал букву «м» – ну это как раз очень даже похоже на правду».
Тут Яковлев вернул к реальной жизни:
– Товарищ сержант, я вас слушаю.
Андрюха рассказал о результатах своего рейда, о разговорах на уютной кухне Алевтины и о приезде машины. Яковлев позвонил дежурному, приказал уточнить, были ли вызовы через дежурную часть на указанный адрес в пределах пятнадцати-шестнадцати дней. Лишь после того, как капитан положил трубку, Заверин доложил:
– Вызовов не было, ни через нашу дежурку, ни через ноль-два.
– Хорошо, – признал Яковлев и снова вызвал дежурного: – Уточните в таксопарке, не было ли вызовов на дом такси в обозначенный период времени.
И, положив трубку, пожал Денискину руку:
– Спасибо за службу, сержант. Сообразили и сконцентрироваться на квартирах окнами на проезд, и насчет наводящих вопросов. Конечно, если предположить вынос тела, то должна была быть машина. Кстати, откуда мысль относительно милицейской машины?
– Это не моя мысль, – признался Андрюха.
– Олега Владимировича?
– Я просто так. Предположил.
– Почему так предположили?
– Я не помню, – бездумно ответил участковый.
Яковлев хотел было что-то сказать, но не стал, а ограничился сообщением:
– Сегодня должен решиться вопрос о выдаче санкций на трехдневный арест Демидова и на прослушивание телефонных разговоров Демидовой, как по рабочему, так и домашнему телефону. Вы, товарищ сержант, готовы поработать на наружном наблюдении?
– Так точно.
– Хорошо.
– Что со мной? – безразлично осведомился Заверин.
– Вплоть до особого распоряжения сосредоточьтесь на текущих делах. В том числе на рапортах, – капитан особо подчеркнул последнее слово.
– Есть.
– Товарищ сержант, вам сколько нужно времени, чтобы составить отчет о сегодняшних мероприятиях?
Денискин мысленно взвыл и, обливаясь невидимыми миру слезами, попросил два часа.
– Час, не больше, – предписал капитан, – они нужны срочно.
– Есть. Разрешите выполнять?
– Выполняйте.
Денискин вышел.
– Я тоже пойду? – спросил Заверин, не двигаясь с места.
Юрий Васильевич, подойдя к нему, присел на край стола, всмотрелся в него и даже для верности потянул носом:
– Пьян?
– Нет.
– Тогда в чем дело?
– Ни в чем.
– Лисович в стационаре, исключительно для безопасности.
– Я знаю. Я успел.
– Серьезных травм нет.
– Дотянет то есть до суда?
– Куда же она денется, конечно, дотянет.
– И что будет?
– Как это – что? Если бы не был доказан сбыт, то триста рублей штрафа. У тебя, насколько я помню, доказательств сбыта с лихвой, так что по указу от года до трех с конфискацией.
– Конфискация. Да что у нее конфисковывать? Бабам головы дурит за копейки, детей трое, мать-одиночка, нянькой в детсаду…
– Ну ты глянь, опять рыбка квелая. – Яковлев снова отошел к своему аквариуму, вооружился сачком.
Некоторое время стояла тишина, прервал ее Заверин:
– Юра, я подаю рапорт.
Юрий Васильевич бросил через плечо:
– Причины?
– По состоянию здоровья.
– По медзаключению ты годен.
– По неспособности по политическим и деловым качествам… – Заверин сбился, позорно забормотал: – Не могу, Юра. Умом понимаю, что все правильно сделал, а все равно виноват. Посадят ее, а малые как же, сиротами при живой матери. И, получается, я виноват.
– Замолчи. Довольно. – Яковлев, отложив сачок, сел за стол, во главу буквы «Т». – Значит, тебя совесть мучает за то, что ты свою работу делал, доказал сбыт, то есть, по сути, раскрыл преступление. Так?
Лейтенант молчал, глядя в пол.
– Что ж, гуманность – это модно, – Яковлев, открыв сейф, отобрал папки, разложил ровнехонько по столу, – но тогда жалей до конца. Вот, ознакомься.
– Что это?
– А ты посмотри, посмотри. Вот оперативка по Филатову, который жене череп бутылкой проломил. Вот групповое изнасилование – детишки отдыхали. Вот угон автомобиля, сбит ребенок. Вот пьяный грабеж за гаражами, с травмами. О, вот интересное, как раз по ситуации: пьянчужка двадцати девяти лет в белой горячке сиганула с шестнадцатого этажа… Ну что ж ты, смотри.
– Не хочу.
– Не хочешь пожалеть этих вот? – Яковлев собрал все разложенные папки в стопку, получилась довольно высокая конструкция. – Смотри. Тут вон сколько: и женщины, погибшие ни за что, и сироты, и убийцы, которые, протрезвев, воют белугами, – а уж поздно. Их-то как, будем жалеть или недостойны?
Заверин молчал.
– Понимаю, только своих жалеешь. Как Гитлер, он, как свидетельствуют, был добряк и умница, любил детей и собак – правда, только немецких, поэтому-то как-то получилась война, минус двадцать миллионов.
– Зачем ты так, Юра?
– Затем, чтобы ты дурью не маялся. Чтобы в себя пришел. Не время впадать во всепрощения и старческие сопли. Что заслужит Лисович – пусть суд решает, учтут и наличие детей, и прочее, у нас суд посопливей тебя будет, милосердный. Да, и кстати, самогонный аппарат немалых денег стоит, плюс посуда. Так что не переживай, есть у нее, что конфисковывать. Что молчишь-то?
– Сказать нечего.
– Правильно. Аналогичным образом и с Маргаритой получилось.
Заверин вскинул голову:
– Что?
– А что слышал. Твоя жалость – или что там у тебя, как это называется, – ее и погубила. С твоего молчаливого попустительства беда стряслась.
– Да ты что, белены объелся?
Яковлев, запирая дела в сейф, возразил:
– Я-то как раз в своем уме. А вот тебе пора поумнеть, пока сам не сгинул. Потому что ты гниешь и чуешь, и ощущаешь, что не ты один, и вы друг к другу тянетесь, как больные клетки, образуете опухоль.
– Да в чем ты меня обвиняешь-то?!
– Тебе что, по пунктам разложить? Да вот, навскидочку. Фамилию участкового, который падающую бабу подтолкнул, – не назвал? Водку из-под прилавка покупаешь после семи, за взятки глаза закрываешь на нарушения…
– Это неправда.
– Это правда. И ведь мысль о том, что к пропаже Маргариты могли быть причастны люди, имеющие доступ к служебному транспорту… не хочу и думать, что милиционеры, а ведь придется. Так эта мысль, Олег, не Денискину пришла в голову, это твоя мысль. А почему ты так решил?
– Я не могу тебе сказать, Юра. Клянусь, не могу. Не потому, что покрываю кого, я просто не уверен.
– Не уверен. Что ж, может, и правильно. – Яковлев отошел к своему столу, перелистнул несколько листов настольного календаря. – Так. У тебя послезавтра суд?
– Вроде бы.
– Не вроде бы, а так и есть. Рассматривать будет Малыхина, при секретаре Демидовой. Твоя задача – выйти в процесс и сделать вот что, – капитан сказал, что именно. Лейтенант не сразу понял, а поняв, ужаснулся.