По правде говоря, понадоела нам покосная суета. Позаели овода, поискусали комары, иззудило сено. Просолились мы потом. Рубахи от соли коробом. Каждая косточка, каждая жилочка истомились. Что ни говори, а сено убирать — дело хлопотное. Все бегом, все в беспокойстве. И глазу, и уху наскучило в зеленой тиши. Соскучились мы по городскому многоцветью, многоголосью.
Самый он суматошный, последний день. Самые суетные эти поскребыши. Совсем нас отец загонял. И можно его понять. Все поете. А ну как дождь. И сена-то не убрано всего с навильник, а не бросишь. Зима-то, ой, как долга. Да и сено у нас едовое, не то что с базара. Что ни клок — кружка молока.
Вершим стожок-последыш, и отец сразу добреет. Улыбается.
Обходим на прощанье стога. Любуемся. Хороши! По плечо суем в сено руку. Не греется ли? Сухая, колкая прохлада. А зелено-то, зелено. А аромат — хоть чай заваривай!
Уходим, уходим. И легок, и волен наш путь.
И снова зеленый мрак урмана. Дедка-столетка. Легкие тени хариусов. Лог, залитый небесными цветами. И всегдашнее отцовское «это надо же».
И снова о меде. И знаем, назавтра проснемся, а на столе банка, до краев налитая душистым солнцем.
Как славно спешить нам домой. Следить на ходу, как солнце прячет жар в синие леса. Остывает, темнеет устало.
Ах, солнышко-ведрышко! Помощничек наш, работничек. Столько дел переделало. Столько сена пересушило.
Затопил-заполнил мир запах свежего сена.
Легок да долог наш путь. Уж и солнце на отдыхе, как вырываемся мы на вольный, пригородный простор планевища.
Звездами усеян мир. И под нами, впереди, где город, тоже звезды.
Осыпаются спелые звезды августа. Те, что остались в небе, пронзительно-сини. Ледяные осколочки. А земные — теплые. Согрели их люди. Зовут они нас, подмигивают. И среди них звездочка нашего дома.
И слышно снизу. Кто-то большой-большой, сильный, вдоволь наработавшийся спокойно дышит во сне.
В. КапустинЛЕБЕДУШКА
Это было год назад такой же ненастной осенью, где-то в конце октября. Проселки, размытые дождем, вконец вымотали Гену, нашего шофера, и «газик», кажется, уже выходил из его повиновения. Гена чертыхнулся, когда мы подпрыгнули на очередной колдобине, спрятанной под водой, и устало заметил:
— Доедем до Лебединого, там заимка рядом. Заночуем… Не видно ни черта.
— Докуда доедем? — не понял я.
— До Лебединого… Ну, озеро так называется.
— Лебединое озеро? Там что, лебеди живут?
— Ну да, потому так и назвали. Белые и черные есть.
Я с сомнением покачал головой: вроде всю Челябинскую область вдоль и поперек не раз исколесил, а про такое озеро не слышал. И в Октябрьском районе не впервые…
Видя мое недоверие, Гена устало махнул рукой:
— Сам увидишь…
— Кого? Лебедей? Да если они и живут тут, так давно улетели. Время-то совсем к зиме…
Гена ничего не ответил и с ожесточением прибавил газу. Ехали молча. Машина, урча, поднималась на какую-то сопку, и вдруг мы остановились. Гена открыл дверцу и, ежась от мокрого ветра, вышел:
— Вот оно, Лебединое, смотри.
Темнота стояла кромешная, и глаза долго не могли ничего разглядеть. Вдруг ветер разорвал на какое-то мгновение облака и проглянула луна. И тут метрах в двухстах я увидел небольшое вытянутое озеро. Его можно было сначала принять за широкую реку. Озеро как озеро, камыш кругом, за тем берегом лесок виднеется… Таких озер в Октябрьском районе видимо-невидимо. Неужели и впрямь облюбовали его лебеди, птицы привередливые, людского соседства они не любят… А тут дорога невдалеке проходит. Но я не стал донимать Гену вопросами: не любит он недоверчивых.
А это-уже приметы осени.
Мы прокатили еще с километр, и фары высветили откуда-то из темноты высокий крепкий забор, ворота. Гена посигналил, и вскоре мы въехали во двор. Нас встретил очень приветливый маленький старичок, похожий на доброго гнома.
…Поликарп Николаевич провел нас в избу, напоил ароматным чаем из старенького самовара, и пошел разговор о том, о сем — «на сон грядущий». Гена откровенно зевал, да и Поликарпа Николаевича, видать, мы подняли с постели…
Вдруг в дверь кто-то тихонько, чуть слышно постучал.
— А, пожаловал, гостей учуял, — улыбнулся старичок.
Он встал и открыл дверь в сени. А оттуда важно и степенно вышел… лебедь. Белоснежный красавец. Он не спеша, как-то по-утиному переваливал с боку на бок свое большое туловище, но даже эта неуклюжая походка не мешала ему сохранять грациозность и солидность. Он подошел к Гене, взял из его рук кусочек печенья, потом направился ко мне тоже за угощением.
Гена перестал зевать и, видя мое недоумение, рассмеялся:
— Слышь, дядя Поликарп, а ведь он не верил, что тут лебеди живут…
— А как же, — улыбнулся Поликарп Николаевич, — живут, давно живут. По весне вот прилетают, ну, а осенью прощаются. А с этой лебедушкой беда вышла: какой-то варнак подстрелил. Нет у некоторых людей ни стыда, ни совести. Разве ж можно в такую красоту-то стрелять…
Старичок посерьезнел, погладил по шее лебедя.
— Смотрю, все улетели, а эта плавает. Неладно, значит, что-то, думаю, у нее. Так просто не осталась бы. Стал подкармливать. Оставлю на берегу хлеб, а сам в сторону отойду. Подплывет, съест — и скорей обратно, в озеро. А однажды позабыл про нее: бабушка сильно захворала, вот и не принес обед. Под вечер вышел за ворота, а моя лебедушка рядом стоит и так просительно смотрит: мол, что ж это ты, старый, про меня забыл? Впустил я ее в дом, зашла, наелась и в уголочке пристроилась в сенях. Тут я и заметил, что подранена она, крыло перебито… Эх, в такую красоту стрелять!.. Вот с той поры и живет у нас, уже, считай, месяц пошел.
…Рано на рассвете мы попрощались с этим гостеприимным домом. Но за делами и заботами я не забыл этой удивительной истории. И когда нынешним летом мне довелось быть в Октябрьском, я поспешил заглянуть на заимку к Поликарпу Николаевичу. Он узнал меня, был очень рад, а когда я упомянул про лебедя, сразу повел к озеру. Оно заметно обмелело этим летом, камыш пожух, но лебеди не изменили своей давней привычке и снова прилетели сюда. Они плавали далеко от берега, возле дальнего лесочка. Правда, черных среди них я не увидел.
Во время перелетов на озере отдыхают лебеди.
Поликарп Николаевич громко крикнул, от стаи лебедей отделился один и, легко поднявшись в воздух, подлетел к берегу.
— Узнаешь? — улыбаясь, спросил меня старичок.
— Ваша лебедушка?
— Она…
Поликарп Николаевич протянул ей кусочек хлеба, и птица осторожно взяла его из рук своего спасителя. Остальные лебеди криком выражали свое беспокойство, но эта была спокойна. Она еще немного поплавала вдоль берега, а потом снялась и полетела к своим сородичам.
— На этот раз зимовать у вас не останется? — спросил я.
Поликарп Николаевич вздохнул:
— Улетит… Закон жизни. Лебедь свободу любит… Ну, а весной, — он опять улыбнулся своей доброй улыбкой, — весной встретимся.
Ю. ПодкорытовГРИБНОЕ ЛУКОШКО
Бегал Муравьишка по ромашкиным лепесткам, в золотой пыльце перепачкался и не заметил, как над лесом громадная туча нависла.
— Ох, — забеспокоился Муравьишка, — быть дождю. Вон и одуванчики закрылись. — Треск раздался оглушительный, словно большая сосна пополам переломилась. А это гром ударил в медные ладоши. Но еще раньше выскользнула из тучи змейка-молния. Она-то и перепугала Муравьишку. До полусмерти. От неожиданности он упал. Хорошо еще на траву, а не то бы все бока отбил.
А кто-то невидимый выколачивал из тучи серебряные капли-дождинки. Веселый дождь барабанил по травам и деревьям, даже засохший мох досыта напоил.
Прошлогодняя листва зашевелилась, и выглянул гриб.
Вдруг рядом с ромашкой прошлогодняя листва зашевелилась. И выглянул гриб. Да, да, да. Самый настоящий белый гриб. Только пока очень маленький. Он поправил шоколадную шляпку, подмигнул Муравьишке и сказал:
— Ну, теперь расти будем!
Девичий хоровод сыроежек разбежался по лесам. Кто в овражке, кто в чаще березовой, а самые нетерпеливые к пешим тропкам подобрались. Ждут-поджидают.
— Кто такие? — спрашиваю.
Самая бойкая отвечает:
— Я — Синявочка!
— Да слушай ты ее! Все мы сестры-сыроежки, только одежки разные.
И впрямь — кто в красном и розовом, кто в желтом, кто в фиолетовом, а иные чуть с зеленцой.
— Это по какому случаю вырядились?
А плутовки отвечают:
— Чтобы добрым людям понравиться!
Кто-то бросил горсть золотых монет в заросли папоротника.
Подхожу — батюшки! Лисички-сестрички!
Хвостик трубой, шляпка нарезная — вот-вот убегут в густую траву, заметая следы.
Под осиной вырос гриб-подосиновик. Ножка крепкая, каска красная. Сыроежки в восторге:
— Каков мундир! Какая выправка! Ну, чисто генерал!
Подосиновик краснеет от удовольствия и великодушно поправляет:
— Эка, хватили! Генерал не генерал, а вот полковник — это уж точно.
Сидит Рыжик под елью и думает:
«Надо бы к летнему сезону новую шляпу купить. Да посовременней чтоб. А то вечно с какими-то волнушками путают».
Приобрел шляпу: ярко-оранжевую, с модной малахитовой прозеленью. Белочки кричат:
— Эй, модник! Да тебя в такой шляпе любой грибник за версту увидит. Чик — и в лукошко. А там и в засол угодишь.
— Во-во! Этого мне и надо — чтоб внимание обратили. Пусть берут, пусть в засол. Что я, рыжий, что ли?
Такого впервые встретил. Гриб чистый, крепкий, похоже, съедобный.