Слез не было. Возможно, рана залегла слишком глубоко, а может, Верити просто была так устроена, что не могла дать волю слезам. С этого дня боль от потери и одиночества будет постепенно притупляться и со временем станет частью ее натуры, этакой слабой горечью с оттенком увядшей гордости.
Эндрю сейчас уже, должно быть, вернулся в Фалмут, в свою съемную квартиру, о которой она столько слышала, но которую теперь так никогда и не увидит. Слушая немногословные рассказы Эндрю, Верити представляла его тоскливую жизнь на берегу, две комнаты в пансионе у пристани и неряшливую женщину, которая ему прислуживала.
Верити надеялась все это изменить. Они присмотрели коттедж с видом на залив. Там возле дома росли несколько деревьев, а еще имелся небольшой сад, который тянулся до галечного пляжа. Эндрю почти не рассказывал о своем опыте семейной жизни, но Верити услышала достаточно, чтобы понять: в крахе их брака виновата была все-таки жена, хотя это, разумеется, нисколько не оправдывало ужасный поступок мужа, положивший всему конец. Она чувствовала, что в силах помочь Эндрю забыть о прошлом. Главное – они любили друг друга. А с ее трудолюбием и умением вести хозяйство она смогла бы создать настоящий дом, которого у него никогда не было.
Но все это осталось в прошлом, сейчас у Верити была только эта комната, которая видела, как она росла и расцветала, а теперь будет наблюдать за ее увяданием. Да, позолоченное зеркало в углу станет бесстрастным свидетелем процесса угасания. Все предметы обстановки этой комнаты, включая безделушки, будут ее компаньонами. И Верити сознавала, что однажды возненавидит их, если уже не возненавидела, как ненавидят свидетелей собственной беспомощности и унижения.
Она предпринимала вялые попытки встряхнуться и прогнать уныние. Отец и брат действовали так, как считали правильным, в соответствии с полученным воспитанием и собственными принципами. Похоже, теперь Верити останется у них на побегушках до конца своих дней, однако винить их за это нельзя. Оба искренне полагали, что спасли ее от себя самой. Отныне жизнь Верити в Тренвите будет гораздо спокойнее и безопаснее, чем была бы со скомпрометировавшим себя в глазах общества капитаном Блейми. Она будет окружена родными и друзьями. Длинные летние дни будут наполнены заботами по хозяйству: посев, сенокос, уборка урожая; взбивание масла и выделка сыра, сушка плодов и варка варенья – за всем ведь нужен глаз да глаз. Да и зимой Верити тоже скучать не придется: рукоделие, подбор узоров для вышивки, починка чулок. А еще надо прясть шерсть и лен с тетушкой Агатой и делать настойки из трав; играть с гостями в кадриль[8]; помогать мистеру Оджерсу из Сола репетировать с хором в церкви; отмерять слугам поссет[9], если они вдруг заболеют.
Нынешней зимой в доме появится новый обитатель, и надо будет помогать Элизабет. Без Верити налаженный быт развалится, и некому будет поправлять Чарльзу подушки или следить за тем, чтобы его любимая серебряная кружка была начищена до блеска перед каждым приемом пищи. Помимо этого, Верити делала для родных еще сотни разных мелочей, и пусть они не благодарили ее открыто, но зато всегда демонстрировали любовь и дружеское отношение, и с этим нельзя было не считаться.
Но если в прошлом эти ее обязанности не казались Верити утомительными, то это вовсе не значило, что она не станет тяготиться ими в будущем.
Она могла бы поспорить с отцом и братом, но Эндрю сказал свое «нет». Эндрю, который наверняка сейчас сидит, опустив голову на руки, в мрачной квартире в Фалмуте. Эндрю, который на следующей неделе уже будет в Бискайском заливе, который будет бродить по ночному Лиссабону, а еще через месяц вернется в свое съемное жилище. Эндрю, который ест, пьет, спит и просыпается вдали от нее, сказал «нет». Он занял место в сердце Верити… или отнял часть ее сердца, и жизнь больше никогда не будет прежней.
Вплоть до недавнего времени Верити жила бездумно, ее словно бы несло на волне обычаев и привычек. Возможно, она так безропотно и дрейфовала бы навстречу собственной зрелости и ничто бы ее не тревожило. Но отныне, начиная вот с этого самого дня, она должна плыть против течения, причем совсем одна и без всякой цели, и спутниками ее теперь будут лишь горечь, тоска и разочарование.
Верити просидела в своей комнате до сумерек, пока тени не окутали ее, словно объятия доброго друга.
Глава пятнадцатая
Шахта Уил-Лежер в то лето так и не заработала.
После некоторых раздумий Росс предложил Фрэнсису войти в долю. Тот отказался, причем в довольно резкой форме, но открытие шахты было отложено по другим, менее предсказуемым причинам – рыночные цены на медь упали до восьмидесяти фунтов за тонну. Открывать предприятие по добыче руды в такие времена – прямая дорога к банкротству.
Фрэнсис быстро оправился после ранения в шею, но ни он, ни его отец никак не могли примириться с ролью, которую сыграл Росс в романе Верити и капитана Блейми. Ходили слухи, что Полдарк с молодой женой тратят деньги без счету, а теперь, когда Элизабет все больше времени проводит дома, Фрэнсис повсюду появляется в компании Джорджа Уорлеггана.
Верити до конца лета практически не покидала Тренвит, так что Росс редко ее видел. Он написал миссис Тиг письмо с извинениями за то, что не смог в силу непредвиденных и не зависящих от него обстоятельств нанести ей визит. Более подробно он объяснять свое отсутствие не стал. Ответа не последовало. Позже Полдарк узнал, что «скромная вечеринка», на которую его приглашали, затевалась в честь дня рождения Рут и ему отводилась на празднестве роль почетного гостя. Но теперь все это уже не имело особого значения.
Услышав, что запуск Уил-Лежера отложили, Джим Картер решил уйти от Росса. Этот парень не собирался всю жизнь вкалывать на ферме. Его настойчиво призывал к себе Грамблер.
Как-то в августе они целый день убирали в поле ячмень, а вечером Джим пришел к Россу и сказал, что Джинни после Рождества уже не сможет работать на шахте. По крайней мере, какое-то время. А без ее заработка им никак не прожить. А поскольку сам он чувствует себя просто лучше некуда, то решил поработать на паях на Грамблере, на глубине в сорок саженей.
– Мне и правда жаль уходить от вас, сэр, – сказал Джим. – Но это хорошая жила. Я точно знаю. Если повезет, буду зарабатывать тридцать – тридцать пять шиллингов в месяц. Как раз то, что нам надо. А коль уж мы живем в одном из ваших домов, то хотели бы платить арендную плату.
– Вы обязательно будете ее платить, – заверил парня Росс. – Но только когда я решу, что вы можете себе это позволить. Не стоит разбрасываться деньгами, пока не уверен, что у тебя их в достатке. Ясно?
– Да, сэр, – промямлил Джим. – Я ж ведь не поэтому…
– Знаю, парень. Я не слепой. И, кстати, не глухой. Думаешь, я не слышал, что ты браконьерствуешь на пару с Ником Вайгусом?
Джим залился краской, но отпираться не стал:
– Было дело.
– Опасное это занятие, – сказал Росс. – На чьих землях промышляли?
– У старого Тренеглоса.
Росс с трудом сдержал улыбку. Однако браконьерство считалось достаточно серьезным преступлением, и смотреть на это сквозь пальцы было нельзя.
– Джим, не связывайся с Вайгусом. Он тебя до беды доведет, и глазом моргнуть не успеешь.
– Да, сэр.
– А Джинни что говорит?
– То же, что и вы, сэр. Я… я пообещал ей, что это в последний раз.
– Ну так сдержи свое слово.
– Так я же это все ради жены. Думал принести ей что-нибудь вкусненькое…
– Кстати, как она?
– Хорошо, сэр. Спасибо. Мы так счастливы, даже не описать. Лучшего и не пожелаешь. И насчет того дела, ну, вы понимаете, Джинни тоже больше не боится.
В отношениях Демельзы Карн и других обитателей Нампары медленно, но неуклонно продолжали происходить определенные изменения. Она быстро развивалась и, естественно, была значительно любознательнее Пэйнтеров. Демельзе все было интересно; в поисках новой информации она часто сталкивалась с Россом и буквально засыпала его вопросами, а тот, в свою очередь, обнаружил, что ему нравится помогать девочке. А меткие замечания Демельзы по тому или иному поводу частенько веселили его.
В конце августа, на той неделе, когда скирдовали пшеницу, Пруди подвернула ногу и в результате слегла.
Демельза четыре дня мухой летала по дому, и, хотя Росс постоянно был занят и не мог заметить ее стараний, обед всегда подавался вовремя, а вечером, когда он усталый возвращался домой, его неизменно ждал сытный ужин. Когда Пруди выздоровела, Демельза безропотно вернула ей бразды правления, но теперь их отношения уже нельзя было назвать отношениями экономки и судомойки.
Единственным, кто прокомментировал эту перемену вслух, был Джуд. Он заявил, что Пруди стала мягкотелой, как старая кобыла. Росс никак не отметил усердия Демельзы, однако из своей последней поездки в Труро привез ей ярко-красный плащ, такие как раз были тогда в моде в шахтерских поселках Западного Корнуолла. Демельза, увидев подарок, лишилась дара речи (крайне нетипичная для нее реакция) и побежала в свою комнату примерять обновку. После этого Росс стал замечать, что она смотрит на него как-то по-особенному, как будто взяла себе за правило предугадывать все его желания. Словно бы именно в этом и заключалось ее предназначение, а вот ему знать о ее желаниях было совсем необязательно.
На место Джима Росс нанял пожилого мужчину по имени Джек Кобблдик. Это был немного заторможенный – и в речи, и в движениях – мрачный человек с обвислыми, рыжеватыми с проседью усами, через которые впору было процеживать еду. У Кобблдика была характерная тяжелая поступь: он шагал так, будто постоянно переступал через высокую траву. Демельза пару раз чуть не получила нагоняй, когда вышагивала по двору, передразнивая его походку.
В сентябре, в разгар сезона сардин, Росс часто ездил в Сол, чтобы взглянуть на улов и, если рыба была хороша, купить полбочонка на засолку. Он успел заметить, что Демельза, которой с детства приходилось закупать продукты для большой и бедной семьи, лучше его оценивает товар, и поэтому иногда брал девочку с собой. Она либо ехала на лошади, сидя за спиной Росса, либо выходила из дома на полчаса раньше его. Иногда Джуд отправлялся в Сол на паре волов, запряженных в старую скрипучую повозку, и покупал там порченую рыбу на удобрения.