В тот вечер Элизабет лежала в постели и прислушивалась к тому, что творится в старом доме. Она обладала острым слухом и за время своего недомогания научилась различать все его звуки. Дисканты и басы несмазанных дверных петель; щелчки и скрежет щеколд и засовов; скрип половиц и шаги по незастеленному ковром полу. Она без труда могла отследить все передвижения в западном крыле дома.
Миссис Табб принесла ужин: ломтик грудки каплуна, яйцо в мешочек и стакан теплого молока. Ближе к девяти вечера заглянула ненадолго Верити. Элизабет показалось, что золовка вполне оправилась после разлуки с капитаном Блейми, разве что немного притихла и стала больше времени посвящать домашним хлопотам. Верити была девушкой разумной и очень самостоятельной. Элизабет восхищалась ее стойкостью, ошибочно полагая, что сама она лишена этого качества.
Верити рассказала, что отец пару раз открывал глаза и даже удалось заставить его сделать глоток бренди. Похоже, он никого не узнавал, но спать стал спокойнее, что внушало надежду. Она решила ночью посидеть с ним, на случай если отцу вдруг что-нибудь понадобится. А подремать ведь можно и в кресле.
В десять вечера на второй этаж поднялась пожелать дочери доброй ночи миссис Чиновет. Она так горячо рассказывала о бедном Чарльзе, что в результате разбудила внука. И потом еще осталась на время его кормления, хотя этого Элизабет особенно не любила. Но в конце концов миссис Чиновет удалилась, ребенок уснул, а Элизабет потянулась в кровати и счастливо прислушивалась к шагам Фрэнсиса в соседней комнате. Вскоре и он зайдет пожелать ей доброй ночи, а потом до самого утра наступит полоса умиротворения.
Фрэнсис вошел в комнату и, ступая с преувеличенной осторожностью, остановился на секунду возле колыбели, чтобы взглянуть на спящего сына, а потом присел на край кровати и взял Элизабет за руку.
– Моя бедная женушка, как всегда, обделена вниманием, – сказал он. – Твой отец несколько часов без передышки критиковал Фокса и Шеридана, а ты лежала здесь в одиночестве и была лишена удовольствия все это услышать.
Фрэнсис говорил шутливым тоном, в котором, однако, проскальзывали обиженные нотки: ему не понравилось, что супруга так рано ушла к себе. Но стоило ему увидеть Элизабет, как все обиды тут же улетучились, уступив место любви.
Некоторое время они тихонько поболтали, а потом Фрэнсис наклонился и поцеловал жену. Она не задумываясь ответила на поцелуй и, только когда почувствовала его объятия, поняла, что этот вечер может закончиться не одним лишь легким поцелуем.
Фрэнсис отстранился и несколько озадаченно улыбнулся:
– Что-нибудь не так?
Элизабет указала на детскую кроватку:
– Фрэнсис, мы разбудим малыша.
– Но ты ведь только что его покормила. И спит он крепко. Ты сама говорила.
– Как твой отец? – спросила Элизабет. – Ему лучше? Не понимаю, как можно в такой момент…
Фрэнсис пожал плечами, как бы признавая, что повел себя неправильно. Естественно, его расстроил случившийся с отцом приступ, и он очень за него волновался, но это не имело никакого отношения к их с Элизабет отношениям. Просто все происходило в один отрезок времени. Сегодня, когда Фрэнсис нес Элизабет на руках вниз, ему хотелось, чтобы она все же была несколько тяжелее, и в то же время он был счастлив ощущать ее хрупкость. В тот момент Фрэнсис почувствовал ее запах и уже не мог думать ни о чем другом. Он притворялся, будто занят гостями, а на самом деле не сводил с жены глаз.
– Я сегодня неважно себя чувствую, – сказала Элизабет. – Болезнь твоего отца очень меня расстроила.
Фрэнсис старался не выдавать своих чувств. Как и все гордецы, он злился, когда его отвергали подобным образом. В такие моменты он казался себе любострастным школьником.
– А ты когда-нибудь вообще почувствуешь себя лучше? – спросил он.
– Фрэнсис, это несправедливо. Я ведь не по своей воле ощущаю недомогание.
– Но и не по моей. – Фрэнсис начал закипать от вынужденного в последние месяцы воздержания. И не только от этого. – Однако я заметил, что с Россом ты сегодня была вполне бодра и весела.
В глазах Элизабет сверкнули искры негодования. Она давно нашла в своем сердце оправдание всему, что сгоряча наговорил ей Росс. Элизабет жалела Росса и во время беременности много о нем думала: думала о том, как он одинок, вспоминала его потухшие глаза и бледное лицо со шрамом на щеке. Как это свойственно всем людям, Элизабет порой невольно сравнивала то, что имела, с тем, чем могла бы обладать.
– Пожалуйста, оставь Росса в покое. Забудь уже про него.
– Как, интересно, если ты сама про него не забываешь?
– О чем ты? Между нами ничего нет.
– И похоже, это немало тебя огорчает.
– Ты пьян, должно быть, если позволяешь себе говорить со мной в таком тоне.
– Уж как ты сегодня вокруг него суетилась! «Росс, присядь рядом со мной! Росс, скажи, ну разве мой малыш не прелесть? Росс, отведай кусочек пирога». Бог мой, сколько заботы и внимания!
Элизабет от злости даже не сразу нашлась что ответить.
– Ты ведешь себя как ребенок, – сказала она.
Фрэнсис встал:
– Уверен, Росс, повел бы себя иначе.
– Это точно. – Элизабет не собиралась оставлять колкость мужа без ответа. – Не сомневаюсь, Росс бы повел себя как мужчина.
Какое-то время они молча смотрели друг другу в глаза.
– Что ж, по крайней мере, ты высказалась откровенно, – сказал Фрэнсис и вышел.
Вбежав в свою комнату, он, совершенно не думая ни о спящем ребенке, ни о больном отце, громко хлопнул дверью. Потом разделся и, побросав одежду на пол, рухнул на кровать. Час, а может и дольше, Фрэнсис не смыкал глаз. Он лежал, заложив руки за голову, и терзался от неудовлетворенности и ревности. Его любовь и желание близости вытеснили горечь от обиды и чувство опустошения.
А рядом не было никого, кто мог бы подсказать Фрэнсису, что он напрасно ревнует Элизабет к Россу и что у него появился гораздо более сильный соперник.
Этого соперника звали Джеффри Чарльз.
Глава семнадцатая
Демельза очень быстро развивалась, и одна из комнат Нампара-Хауса сыграла в ее развитии особенную роль. Этой комнатой была библиотека.
Девочка долгое время не могла заставить себя преодолеть страх перед этим мрачным, захламленным помещением. Ведь как раз там, вернее, в комнате с альковом по соседству она провела ту самую первую ночь в огромной кровати. Уже потом Демельза обнаружила, что вторая дверь в спальне вела именно в библиотеку.
Страх и любопытство, как известно, частенько оказываются в одной упряжке; пусть они и не идут в ногу, однако тянут нас в одну сторону. Заглянув в библиотеку всего единожды, Демельза приходила туда снова и снова. Росс после возвращения из Америки избегал этой комнаты. Там все напоминало ему о беззаботном детстве, о покойных родителях; в библиотеке ему слышались их голоса и вспоминались несбывшиеся надежды. А вот Демельзу здесь, напротив, ждали только открытия.
Половины собранных в библиотеке предметов она прежде никогда в жизни не видела, а для некоторых, даже при всей своей изобретательности, не могла найти применения. Читать Демельза не умела, и поэтому ни стопки пожелтевших газет, ни пояснительные ярлычки, прикрепленные к некоторым «экспонатам», ничем не могли ей помочь.
В библиотеке хранилась ростра, украшение носовой части корабля «Мэри Бэкингем», который, как рассказывал ей Джуд, выбросило на берег в одна тысяча семьсот шестидесятом году, через три дня после рождения Росса. Демельзе нравилось водить пальцем по этой резной фигуре. Еще там был инкрустированный сундук с небольшой гафельной шхуны, которая потерпела крушение у Дамсел-Пойнта, после чего ее отнесло к Хэндрона-Бич, и потом еще много недель берег и песчаные холмы были покрыты черной угольной пылью. В библиотеке также находились образцы оловянной и медной руды, многие без ярлычков и абсолютно бесполезные. Чего тут только не было! Сукно для починки парусов. Четыре окованных железом сундука, о содержимом которых Демельза могла лишь догадываться. Дедовский хронометр, растерявший часть своих внутренностей. Девочка много часов разглядывала механизм из шестеренок и гирь, пытаясь понять, как он работает.
Среди прочего она обнаружила в библиотеке насквозь проржавевшую старинную железную кольчугу, двух потрепанных тряпичных кукол, самодельную деревянную лошадку, с полдюжины негодных мушкетов, спинет, на котором когда-то играла Грейс, две французские табакерки, музыкальную шкатулку, свернутый в рулон, побитый молью гобелен с очередного корабля, шахтерские кирку и лопату, штормовой фонарь, полбочонка пороха для взрывных работ и приколотую к стене схему шахты Грамблер за одна тысяча семьсот шестьдесят пятый год.
Из всех этих находок наибольшее восхищение вызывали у Демельзы спинет и музыкальная шкатулка. Как-то, провозившись со шкатулкой целый час, она все-таки смогла заставить ее заработать. Шкатулка исполнила два менуэта. Демельза была в таком восторге от этих дребезжащих мелодий, что принялась скакать вокруг шкатулки на одной ноге, а Гаррик, решив, что это такая новая игра, носился рядом и оторвал ей кусок платья. Когда шкатулка умолкла, Демельза, на случай если кто-то услышал музыку, поскорее спряталась в темном углу.
Самой грандиозной находкой, безусловно, был спинет, но тут возникла проблема – девочка не умела на нем играть. Пару раз, предварительно убедившись, что поблизости никого нет, она отважилась пробежаться пальцами по клавишам. Звуки спинета, хоть и нестройные, буквально околдовали Демельзу, ей хотелось слышать их снова и снова. А потом она обнаружила, что когда нажимаешь на клавиши слева направо, то звуки получаются все выше и выше, а когда справа налево – то наоборот. Это открытие стало для девочки решающим. Демельза поняла, что гораздо проще научиться извлекать мелодии из инструмента, чем пытаться разобраться в жуткой паутине закорючек, то есть, как называют это люди, овладеть грамотой.