Спустя несколько дней Росс, беседуя с доктором Чоуком, столкнулся с тем же отношением. Джим должен был предстать перед судом в последнюю неделю мая, не раньше. Чоук был приписан к шахтам и не далее как в феврале осматривал Картера. Полдарк, зная об этом, поинтересовался мнением врача относительно состояния его здоровья.
Чоук ответил в том духе, что не приходится ждать ничего хорошего, если в семье уже были случаи чахотки. Прослушав Джима Картера, он обнаружил у того патологию в одном легком. Но насколько она углубилась, точно сказать не мог. Естественно, болезнь может принимать разные формы. Рано или поздно это приведет к летальному исходу. Хотя парень может дожить и до сорока, а для шахтера это вполне приличный возраст. Трудно сказать что-то определенное.
Росс предположил, что эта информация может пригодиться на суде. Медицинское свидетельство о серьезном заболевании вкупе с его личной просьбой, возможно, поспособствует тому, чтобы с Джима сняли обвинения и суд ограничился строгим предупреждением.
Чоук озадаченно сдвинул брови: уж не хочет ли капитан Полдарк сказать, что…
Да, именно это он и хотел сказать. Доктор только головой покачал:
– Мой дорогой, ради друга мы готовы пойти на многое. Но не просите меня давать показания в пользу молодого бродяги, которого схватили за браконьерство. Я этого не сделаю. Это, на мой взгляд, так же противоестественно, как усыновить французишку.
Росс продолжал настаивать, однако Чоук не дрогнул.
– Признаюсь честно, в этом деле я не на вашей стороне, – сказал под конец доктор. – Поверьте, не стоит проявлять сочувствие к подобным типам. Ни к чему хорошему это не приведет. Но я напишу для вас записку, в которой изложу то, что только что рассказал вам о состоянии здоровья этого парня. Подпишу и печать поставлю – все как полагается. Это равносильно официальному свидетельству, только стоять перед судом, как преступнику, мне не потребуется. Подобное абсолютно исключается.
Росс скрепя сердце согласился.
На следующий день мистер Тренеглос нанес первый официальный визит на шахту Уил-Лежер. Он притопал из Мингуса в парике и пыльной треуголке с томиком Ливия под мышкой. Все-таки в его жилах текла кровь горняков.
Мистер Тренеглос осмотрел все, что только можно было осмотреть. Рабочие пробивали три шурфа, но дело застопорилось – они почти сразу наткнулись на твердую породу. Это означало, что придется использовать стальные буры и порох. Пласт тянулся с востока на запад и, похоже, был довольно внушительных размеров, так что в следующие недели предстояла нелегкая работа.
Мистер Тренеглос сказал, что это обойдется дороже, чем они рассчитывали, но руки опускать не стоит. Богатые медью жилы часто находят именно в твердых породах.
– Это как сейф, – пояснил он. – Природа держит свои сокровища под замком.
Потом они с Россом подошли к краю утеса и посмотрели вниз, на шаткую деревянную платформу. Там, на полпути от обрыва до земли, восемь шахтеров в две смены прорубали в утесе штольню. Они давно уже исчезли из виду, только время от времени мальчишка лет двенадцати выкатывал на платформу тележку с отгруженным песком и высыпал его вниз. Росс сообщил мистеру Тренеглосу о том, что и эти рабочие натолкнулись на твердую породу и теперь ищут, как ее обойти.
Старик хмыкнул и выразил надежду, что Чоук и Пирс не станут на следующем собрании скулить, словно две старые бабы, из-за возросшей стоимости работ. Потом поинтересовался, сколько, по мнению Росса, уйдет времени на то, чтобы подвести эту штольню к шахте.
– Месяца три, – ответил Росс.
– Значит, все шесть, – пробурчал себе под нос мистер Тренеглос, а потом уверенно повторил для Росса: – Значит, все шесть. Кстати, вы слышали последние новости?
– Какие?
– О моем сыне Джоне и Рут Тиг. Они обручились. Собираются пожениться, знаете ли.
Росс впервые об этом слышал. Миссис Тиг будет на седьмом небе от счастья.
– Для нее это выгодная партия. – Старик словно читал мысли Росса. – Джон – завидный жених, хотя он и перебарщивает порой с выпивкой. Я бы предпочел невесту с приданым. У нас и у самих положение не очень. Но мисс Тиг – девица бойкая и не лишенная определенных достоинств. Я тут слышал об одном парне, который сожительствует со своей судомойкой. Только вот не припомню его имя. То есть, без шуток, именно сожительствует. Все зависит от того, как к этому относиться. Хорошо помню, как Джон завалил одну из горничных на сеновале. Ему тогда еще и семнадцати не было.
– Надеюсь, они будут счастливы.
– Что? Ах да. А я буду счастлив, если Джон наконец остепенится. Я не вечен, а в Мингусе уж лет восемьдесят как не хозяйничал холостяк.
– Мистер Тренеглос, – сказал Росс, – вы – судья. Каково наказание за браконьерство?
– Что-что? – Старик схватился за треуголку, которую чуть не унесло порывом сильного ветра. – За браконьерство? Все не так просто, мой мальчик. Все не так просто. Если поймали с гончей и капканом, но это первое нарушение, то могут присудить от трех до шести месяцев. Если человек был осужден раньше, да его еще застукали в момент совершения преступления, то ему, как говорится, прямая дорога на каторгу. С браконьерами надо построже, иначе мы совсем без дичи останемся. А как здоровье вашего дядюшки?
– Я не навещал его в этом месяце.
– Сомневаюсь, что он вернется к судейству. Полагаю, мистер Полдарк не очень беспокоится по этому поводу? Возможно, он излишне доверяет докторам. Лично я им не верю. Ревень – вот мой лекарь. А что касается врачей, то позвольте сообщить вам свой девиз: «Timeo Danaos et dona ferentes»[14], – сказал мистер Тренеглос и повторил для себя: – Да, таков мой девиз. И Чарльзу тоже следовало бы взять его на щит.
Суд состоялся тридцатого мая.
Весна выдалась холодной и непредсказуемой: то ветер сбивал с ног, то дни напролет лил дождь. Но в середине мая распогодилось, и последняя неделя была безветренной и на удивление теплой, словно бы в разгар лета. За шесть ослепительно-солнечных дней земли графства окрасились в зеленый цвет: сначала бледный, а потом – насыщенный. В одну ночь зацвели, как в оранжерее, деревья и почти сразу отцвели.
В день суда погода стояла очень теплая. Росс ехал в Труро, и всю дорогу его сопровождало пение птиц.
Зал суда и в лучшие времена был помещением довольно мрачным и ветхим. Лучи солнца, пробившись сквозь грязные окна, падали на старые, грубо сколоченные скамьи, на свисающую со стропил паутину, на изможденного секретаря с покачивающейся под носом соплей, который корпел над своими бумагами, и на бедно одетых людей, что покашливали и тихо переговаривались у него за спиной.
Судей было пятеро. Росса очень порадовало, что с двумя из них он был знаком лично: с председателем, Николасом Уорлегганом, отцом Джорджа, и с преподобным доктором Эдмундом Холсом, с которым они в последний раз виделись в дилижансе. Третьего из судей, грузного пожилого мужчину по фамилии Хик, сильно пьющего мелкопоместного дворянина, Росс просто знал в лицо. Доктор Холс на протяжении почти всего утреннего заседания прикрывал свой тонкий острый нос платком из превосходного батиста. Росс не сомневался, что платок этот смочен экстрактом бергамота и розмарина – разумная предосторожность, когда вокруг столько простуженных людей.
Первые два или три дела рассмотрели достаточно быстро. Потом на место подсудимого вызвали Джеймса Картера. Неподалеку от адвокатов сидела Джинни Картер. Она вместе с отцом прошла девять миль до Труро и теперь, когда на нее поглядывал муж, пыталась отвечать на его взгляд улыбкой. За то время, что Джим провел под арестом, от его загара не осталось и следа, а под глазами залегли темные тени.
Как только слушание дела началось, пристав посмотрел на большие настенные часы. Росс понял, что он гадает, успеют они закончить до обеда или нет. Судьи наверняка думали о том же.
Первый егерь сэра Хью Бодругана путался в показаниях, и мистер Уорлегган дважды призывал свидетеля говорить по существу. Тот смущенно затараторил и быстро закончил свой рассказ. Второй егерь полностью подтвердил историю первого. Больше свидетелей не было.
– По этому делу есть защитник?
Джим Картер молчал.
Секретарь встал и стряхнул каплю с носа.
– Защитника нет, ваша честь. Обвиняемый ранее не судим. У меня тут письмо от сэра Хью Бодругана. Он пишет о том, как много дичи потерял в этом году, и сообщает, что начиная с января этот человек – первый браконьер, которого удалось изловить на его земле.
Судьи стали перешептываться. Росс мысленно выругался в адрес сэра Хью.
Мистер Уорлегган посмотрел на Картера.
– Желаете что-либо сказать, прежде чем будет вынесен приговор?
Джим облизнул губы:
– Нет, сэр.
– Что ж, тогда…
Полдарк поднялся со своего места:
– Могу ли я просить высокий суд о снисхождении?
Публика в зале оживилась, всем хотелось посмотреть на того, кто потревожил затхлую атмосферу суда.
Мистер Уорлегган прищурился, стараясь разглядеть говорившего сквозь пыль в лучах солнечного света. Росс едва заметно кивнул.
– Вы желаете свидетельствовать в пользу обвиняемого?
– Я хочу засвидетельствовать его хорошую репутацию, – пояснил Росс. – Он был моим слугой.
Уорлегган повернулся и о чем-то тихо переговорил с Холсом. Теперь они оба его узнали. Полдарк стоял, а люди в зале вытягивали шеи, стараясь получше его разглядеть. Среди сидевших слева Росс заметил знакомое лицо. Этого типа ни с кем не спутаешь. Влажные толстые губы и раскосые глаза. Илай Клеммоу. Вероятно, он заявился, чтобы посмотреть, как осудят Картера, и позлорадствовать.
– Если у вас есть что сообщить суду, займите место свидетеля, – осторожно сказал Уорлегган.
Росс прошел через зал к кафедре для дачи свидетельских показаний. Он принес обычную в таких случаях клятву и притворился, будто поцеловал потрепанную, засаленную Библию, а потом положил руку на край трибуны и посмотрел на судей. Хик сопел, со стороны можно было подумать, что он заснул. Доктор Холс с отсутствующим видом прикладывал платок к носу, как будто они с Россом никогда не были знакомы. Мистер Уорлегган просматривал какие-то бумаги.