Господин Нияльди взмахнул руками. Маген Давид едва не коснулся носа Нины. Девушка отшатнулась и выключила изображение.
– Сколько памятников было разрушено в Париже, спрашиваю я вас? – Голос господина Нияльди еще долго не умолкал, перечисляя неисчислимые бедствия, постигшие Европу за последние сорок лет. Израильский аналитик называл Третью мировую самой долгой войной в истории человечества, сравнивая ее со Столетней. Темпераментно поносил легкомысленных поляков, до последнего времени надеявшихся избежать террористических ударов иблисского государства. Проклинал недальновидную политику правителей Соединенных Штатов Америки, которые не желали заключать полноценный военный альянс с Китаем и Российской империей, страшась еще большего усиления последней.
– Может статься так, что скоро мы переместимся с южных рубежей на западные, – тихо проговорила Нина, выключая коробку рации. – Ты как думаешь, мама?
Мать выглядела усталой. Тонкая складка залегла поперек лба, между бровями, делая ее лицо немного сердитым, но серые глаза оставались безмятежно прозрачны. Увидев дочь, она не улыбнулась, не заговорила, а лишь приветствовала свое дитя коротким наклоном головы. Перед Матерью на влажной от измороси столешнице, на большом деревянном блюде были выложены куски белого сыра и плоские постные лепешки, испеченные Ликой по дедовским рецептам. А вот кофе был бразильским, сваренным по-турецки, на горячей золе. Чашка матери опустела и, перевернутая вверх дном, ждала своего часа на белой, бумажной салфетке. Нина сглотнула слюну, беспокойно поглядывая на черную коробочку полевой рации, которая пока молчала.
Она давно привыкла к кавказской кухне. Домашняя горячая еда всегда являлась для нее деликатесом. Готовить она не любила, а скромная пища приграничных кордонов не радовала разнообразием. Нина умела удить рыбу и выслеживать зверя. Нина отлично лазала по скалам. Нина могла сутки напролет не сходить с седла и не чувствовала себя обессиленной, когда конь под ней валился с ног. Нина не помнила Третьей мировой войны и не знала крестильного имени своего отца. Братья назвали его Ноем. Мать никогда не упоминала о нем с тех пор, как после окончания войны их семью отправили на жительство сюда, за черту оседлости, в те места, где ныне находятся границы империи, где обитают долгоживущие.
– Как ты, мама? – тихо спросила Нина.
– Здорова, – тихо отвечала Мать. – Но Лика…
Она замолкла, услышав шаркающие шаги. Из-за завесы тумана, с той стороны, где темнел каменный бок их дома, явилась Лика. Нина уставилась на знакомую сутулую фигуру жены ее старшего брата. Лика подобно всем уроженкам этих мест выглядела немного старше своих пятидесяти. Она ссутулилась и раздалась вширь, на ногах ее выступили синие вены, кисти рук сделались красными, черты смуглого лица обострились и приобрели свойственную всем уроженцам этих мест свирепость, но темно-карие живые глаза смотрели весело. Невестка Нины забавно коверкала русский язык и, неизменно стесняясь этого, была молчалива. Вот и сейчас, коротко бросив:
– Гамарджоба! – она грузно опустилась на скамью рядом с Матерью, знаками предлагая золовке кофе.
– Зола остыла! – отозвалась Нина.
– Не волнуйся! Я разожгу!
Мать, прожив долгое время на южных рубежах Империи, переняла у местных жителей и привычки, и манеру одеваться. Она носила длинные платья и большие шали, она любила лошадей и старинное стрелковое оружие, она сторонилась чужих мужчин, никогда не поднимая на них взгляда. Да и со своими вела себя строго, неизменно наотрез отвергая сватовство. В селе Мать почитали красавицей. Большая и сильная, она не утратила девичьей легкости в движениях и свободно справлялась с любой работой. Лицо Матери оставалось гладким. Сколько Нина помнила себя, оно не менялось, оставаясь все таким же светящимся и ярким, подобно полной луне.
Долгоживущие не знают старости. В стародавние времена, когда волею жестокой судьбы и по немыслимому божьему промыслу русские стали воевать с русскими, сведущий в генетике мудрец изобрел чудесную вакцину. Снадобье не только способствовало невероятно быстрому заживлению самых страшных ран. Человек, принявший вакцину, переставал стариться. Его путь к естественному финалу настолько замедлялся, что признаки старения не проявлялись десятилетиями. Над долгоживущим властно оружие врага, но не старость. Нет, не старость! Вакцина чудесным образом способствовала обострению чувств, необходимых для выживания в боевой обстановке. Воюющие на фронтах Третьей мировой, за долгие годы отвыкшие от мирной жизни бойцы, с готовностью принимали ее. Они отпускали бороды, выбривали виски, закрывали лица черными «балаклавами». Каждый из них, не мысливший жизни без войны, все-таки надеялся выжить, добрести по огненным дорогам до мирных времен, сохранить тело, отдав чудовищу войны всю душу без остатка. Со временем отсроченные последствия применения вакцины сделались столь явными, что принявших ее людей стали называть долгоживущими. Солдаты перестали стареть, но не перестали рождаться, и чудовище войны, питаемое кровью невинно убиенных жертв, продолжало бродить вдоль рубежей возрожденной империи. Давно ушел в мир иной разорванный в клочья противотанковой миной изобретатель чудовищной вакцины. Но люди, принявшие ее, продолжали жить. Те из них, кто устал проливать кровь, получили возможность принять монашество. Остальные по-прежнему искали случая вступить в схватку. Не в силах обрести достойного противника, они сражались друг с другом до тех пор, пока Государь император не принял решение расселить их вдоль неспокойного порубежья, за чертой оседлости, которую вояки имели право пересекать только по строго соблюдаемому регламенту.
Нина напряглась, заметив, как засветился зеленый светодиод на боку рации. Через минуту коробка заговорила хриплым баритоном Бегуна.
– Бегун вызывает Мавра.
– Мавр здесь, – был ответ.
– Я иду к Матери.
– Я уже здесь.
– Не опоздай на кофе, Мавр. Не то твоя старая жена выпьет его сама…
Нина заметила, как дрогнула сутулая спина Лики, сбросив на гранитные плиты беседки темно-синюю шаль. Молниеносным движением Мать управилась с черной коробкой. Рация умолкла.
Они явились оба сразу. Мавр – надежный старший товарищ и наставник. Бегун – просто и страстно любимый, а порой и горячо ненавидимый брат. Вкатились под своды беседки кубарем, подобно сцепившимся в остервенении котам. Бегун, оглушительно матерясь, пытался вырваться из свинцовых объятий старшего брата. Он сучил длинными, босыми ногами, силясь лягнуть Мавра куда господь допустит. А тот ухитрялся уворачиваться от пинков, не выпуская брата из тисков. И Мавр добился своего. Бедовая головушка Бегуна не один раз со звоном ударилась о железную трубу – опору беседки. Лоза затрепетала. На головы женщин посыпались увядающие листочки. Напоследок старший брат приложил младшего бородатым личиком о каменную столешницу. Но это уж было почти лаской, потому что Бегун прекратил сопротивляться.
– Не называй мою жену старой, гаденыш, – прорычал Мавр.
На голову ниже младшего брата, но в полтора раза его шире и значительно сильнее, старший сын Матери несколько раз приложил своего меньшого брата лицом к каменной столешнице и отпустил.
– Отдыхай, мертворожденный, – прорычал он. – Гамарджоба! Я тоже хочу кофе, родная. Как ты живешь со мной?
Лика кивнула. Ответила ему что-то на наречии мингрелов. Они беседовали тихо, почти шепотом, а Нина с теплым удовлетворением наблюдала за ними.
– Слышишь, Мать, как он называет твоего сына? – шипел Бегун, отирая с рыжей бороды кровь. – Всегда меня так называет. А почему?
– А потому, – Лика предстала перед ними с дымящимися джезвами в обеих руках. – Ты попрекаешь мениа годами. Стара я. Седа я. А ведь твой брат старее меня на два раза десят лет! Я юная за него шла. Красивая за него шла!
– Ты и сейчас красивая! – вставила Нина.
– Я замужем за твой брат тридцать пять лет и если завтра умру, на могиле напишут мои года – тридцать пиат лет! Потому, что человек жил столько, сколько жил как человек! Я так жила тридцать пиат лет. А на твоей могиле напишут нол, баранка, ишачье ухо. Потому – мертворожденный! Вот!
– Смотри-ка! Твоя жена считает тебя мужчиной! – усмехнулся Бегун. – Любит тебя! Ой, любит!
Нина уже опустошила свою чашку и наслаждалась кофейным послевкусием, когда в отдалении громыхнуло. Распространившийся в туманном воздухе звук показался особенно громким, как резкий удар по тамтаму.
– Где-то рядом? – насторожилась Мать.
– По дороге фугасами шмаляют, – ответил Бегун. – На той стороне зеленозадые прячутся. Видят транспорт и давай!
– Да что они разглядят в тумане-то?
– Нынче утром меня разглядят! – рявкнул Бегун.
Младший из сыновей Матери бранился долго и витиевато, избегая, впрочем, поминать по матери мусульманского пророка.
– Я Аллаха уважаю, хоть сам и христианин. В Сирии бок о бок с нами и мусульмане, и курды сражались. Отличные ребята, – проговорил он напоследок.
Туман вздрогнул от нового взрыва.
– Война, война!!!
– Цуберберги выселили нас за черту оседлости, – продолжал надрываться Бегун. – Войти можно, выйти – не смей!
Бегун сорвался с места; совершив немыслимый прыжок, он повис на обрешетке беседки. Нина со смехом смотрела, как его грязные ступни болтаются перед носом возмущенной Лики. А боец одними зубами, не используя рук, сорвал темно-синюю, в цвет Ликиной шали, гроздь и с грохотом сорвался вниз. Он поедал виноград с первобытной жадностью. Темный сок струился по его бороде, груди, оставляя грязные полосы на безрукавой тельняшке.
– Сожру цубербергов так же, как этот вот виноград! Вот только справимся с иблисситами! – бормотал он.
– С Божьей помощью! – тихо проговорила Мать.
Они казались очень разными, сыновья Большой Матери.
Командир разведвзвода сержант Станислав Костылев, позывной Мавр, принял вакцину долголетия, дарующую долгую молодость, после серьезного ранения в возрасте тридцати лет. Рядовой разведвзвода Вячеслав Костылев, младший брат Мавра, позывной Бегун, принял вакцину долголетия одновременно с братом. Это случилось неподалеку от хорватского городка, которого больше не сыскать на карте. Третья мировая кровавым псом металась по югу Европы. Братья Нины, рожденные в начале Долгой Войны и повзрослевшие на ней, прошедшие через многие схватки Третьей мировой и уцелевшие благодаря вакцине, теперь жили вблизи имперских рубежей. Познавшие в течение долгой жизни одно лишь занятие – войну, братья никогда не считали себя свободными от солдатской службы.