Надежда
Лучи южного солнца пронизывали хвойное кружево кипарисов, застывших вдоль широкой каменной лестницы, нисходящей в центр дендрария, недавно открывшегося в небольшом городе близ Чёрного моря. Густой субтропический воздух обволакивал и не давал свободы для стремительных движений, громких слов и ясных мыслей.
Спускаясь по каменным ступеням, он увидел её идущей вдоль аллеи в бамбуковой роще. Невысокого роста, в воздушном светлом платье, подол которого то и дело цеплялся за ограждение, сделанное из сухих стеблей бамбука, с копной тёмных непослушных волос, поднятых в высокую причёску, она вдруг показалась ему греческой гетерой. Она ступала не слишком быстро, но всё же в каждом шаге её читалась целенаправленная стремительность. Но что в особенности отличало эту маленькую женщину от других посетителей дендрария, праздно гуляющих неподалёку, так это своеобразный хозяйский интерес к каждому растению на её пути. И теперь, покинув прохладу тенистой аллеи и на мгновение заслонив ладонью глаза от солнечного света, она обогнула небольшой искусственный пруд, из которого то и дело показывались рыжие бока плескавшихся там карпов, и подошла к кустам олеандра, усыпанным пунцовыми цветами.
Он приблизился к ней безо всякой явной цели и остановился рядом, вглядываясь в заострённые кончики матовых листьев и лепестки, призывно открывающие нежную сердцевину.
– Вам не кажется странным, что эти растения, славящиеся своей любовью к воде, так часто занимают русла пересыхающих рек? – тихо спросила она, продолжая смотреть на кустарник.
От неожиданности её вопроса он не сразу нашёлся, что ответить, и лишь когда она обратила к нему слегка отстранённый взгляд ореховых глаз, он произнёс с улыбкой:
– Быть может, этим растениям присуще коварство осушать реки, лишая их последней влаги, которая там осталась. Впрочем, эти цветы не выглядят такими уж устрашающими.
С этими словами он приблизил руку к цветку, который от одного его движения затрепетал, словно подул на него слабый ветер. Он хотел погладить мягкие складки лепестков, как вдруг на сгибе его локтя оказалась цепкая рука его собеседницы в белой полупрозрачной сетчатой перчатке.
– Что же вы, право! – воскликнула она, останавливая его руку. – Неужели вы не знаете, как ядовиты цветы и стебли олеандра? К ним нельзя прикасаться без перчаток! Только любоваться издалека…
Последние слова она произнесла в мечтательной задумчивости, и на некоторое время они оба погрузились в свои мысли.
– Вы много знаете о растениях, – сказал он, прерывая молчание.
Она, мгновение тому назад в своей сомнамбулической задумчивости напоминавшая античную статую, улыбнулась.
– Я заметила, как вы наблюдаете за мной, – произнесла она, взяла его под руку, после чего они направились в глубь дендрария, провожаемые покачивающимися ветвями пальм, журчанием фонтанов и гомоном пернатых.
Она представилась ему Надеждой, много говорила, смеялась, хмурилась, размышляя о чём-то своём, а потом снова смеялась, когда он снимал с неё оцепенение задумчивости. О растениях в этом дендрарии она и правда знала немало – её муж, известный в определённых кругах драматург, коллекционер и историк балета Сергей Александрович Худобин, не так давно приобрёл около сорока десятин земли на склоне горы. Там он построил небольшую виллу, назвав её в честь жены. Там же был заложен дендрарий, постоянно пополняемый новыми растениями, скульптурами, фонтанами и вазами, заказанными из Франции, Германии, Крыма. Утомлённый светской суетой и тяготами, накладываемыми известностью его коллекции живописи и фотографий, Худобин всё больше времени проводил на вилле в написании никак не завершаемого им труда, посвящённого истории танцев разных эпох и народов, в то же время предоставив в распоряжение супруги весь дендрарий, обустройством которого она и занималась последние месяцы.
– Вы почти ничего не рассказываете о себе, – сказала она, когда они стояли на холме, возвышающемся над зелёным буйством хвои и пальмовых ветвей. Подъём в жару на холм оказался непростым, о чём говорил неровный румянец на её лице и блеск в её одурманенных глазах. От влажного воздуха её непокорные волосы стали завиваться, отчего она казалась совсем юной.
– Быть может, рядом с вами мне хочется забыть, кто я. И не вспоминать, кто вы, – ответил он, с братским простодушием убирая из спадающей пряди её волос случайно оказавшиеся там иголки сосны.
– Какой вы впечатлительный, – улыбнулась она и добавила, уже смеясь: – Или просто-напросто красноречивый обманщик!
Её мягкий смех придал ему неусмиримой смелости.
– А каков лучший экземпляр коллекции вашего мужа? Это, несомненно, вы? Или вы не принадлежите ему вовсе?
– Негодник! Вы должны отплатить за дерзость ваших слов, – продолжала она улыбаться.
– О гетера, о вакханка, я покорюсь твоей безжалостности и брошу к твоим ногам растерзанное сердце! – продекламировал он, театрально прижав ладонь к груди.
– К чему такие жертвы? Лучше приходите сегодня к нам на виллу на литературный вечер. Насмотритесь на представителей литературной богемы.
Он помрачнел:
– Я здесь со своей женой. Врачи советовали морской воздух, чтобы поправить здоровье. Петербург, знаете ли…
– В таком случае приглашаю и вас, и вашу жену, – с готовностью ответила она, всё так же улыбаясь.
Наступил багряный безветренный вечер. Ведя по направлению к вилле свою жену Лизу, которой он приходился кузеном по матери и брак с которой начался так же тихо и незаметно, как выглядывает солнце после бурной грозы, он не мог перестать думать о Надежде, о её смехе, теплоте взгляда и о том, с какой приветливостью она принимала его внимание, хоть и не нуждалась в нём.
Двухэтажная вилла, к которой они приблизились, странно удачно сочетала в себе веяния итальянской и исконно русской архитектурных школ. На обоих этажах располагались просторные балконы, а на самом верху – бельведер. На страже этого лёгкого, выполненного в светлых тонах строения, лишённого помпезности, стояли четыре высокие пальмы. На небольшой террасе можно было заметить тёмную чугунную фигуру петуха, повёрнутого клювом к окнам и словно застывшего в так и не прозвучавшем приветственном крике, призывающем к пробуждению. Изнутри виллы пробивался согревающий прохладные тона сумерек уютный свет, который наряду с приглушёнными возгласами извещал прибывающих о том, что вечер был в самом разгаре.
Первые минуты на вилле прошли в сумбуре знакомств и приветствий, гости пребывали в добродушной готовности увлечь вновь прибывших в круговорот многообразных дискуссий – по литературе, политике… Лизу же сразу окружили дамы во главе с сестрой Надежды Ольгой, которая на тот момент, во многом благодаря связям Худобина, уже опубликовала свой первый сборник рассказов. Сам Худобин, несмотря на внушительность его амбиций в различных сферах, источал простую радушность и уже через полчаса излагал новому знакомому своей жены концепцию пьесы, в которой будет отражена вся история танцев.
– Это будет новое слово в современном театре! Полный синтез: драма, балет, музыка! – повторял он, энергично потрясая в воздухе руками, словно дирижируя оркестром.
В тот вечер сама Надежда казалась совсем иной – он не мог оторвать от неё глаз. В ней не осталось и следа от давешней стремительности, простоты и непринуждённости – торжественная стать пронизывала весь её образ, начиная от аккуратных водопадов тёмных локонов, спускающихся по её плечам, и заканчивая сдержанностью её наряда из чёрного шёлкового кружева с вышивкой бисером. И лишь яркая лента из золотистого грогрена, опоясывающая её талию, позволяла угадывать в этой женщине не эфемерность светской дамы, а готовую в любой момент вырваться темпераментность испанской махи.
На время он потерял её из виду и, греша на усталость и ударивший в голову хмель, вышел из дома на пустую террасу, вдыхая всё ещё не остывший после жаркого дня воздух. Облокотившись на тонкие перила, он начал вглядываться в сизые продолговатые пятна кипарисов, как будто в неуверенности протягивающих свои верхушки к безоблачному небу, усыпанному пудрой звёзд.
Его отвлёк звук чьих-то шагов. Он поспешно обернулся. Привыкшие к темноте глаза сразу различили тёмный силуэт на тропинке, вьющейся за виллой. Кто-то остановился, словно в ожидании, а затем, когда он, уже не сомневаясь в том, кто это, спустился с террасы, снова двинулся в глубь парка.
Через несколько минут они оказались в небольшой ротонде, окружённой нескошенной травой и дикими растениями. Она стояла к нему спиной, и казалось, не находись он позади, что она ждёт кого-то, кто придёт к ней с той стороны, куда был направлен её взгляд. И лишь незавершённый поворот её головы – назад, через покрытое кружевом плечо – говорил ему о том, что именно его присутствие заставляет её оставаться в этом месте. Он подошёл к ней вплотную и охватил рукой её стан, встретив потускневший, брошенный через плечо бархатистый взгляд и, как ему показалось, сдерживаемую хищную улыбку. Она с готовностью отклонила голову, и он жадно припал губами к её шее. Спустя некоторое время, стоя в ротонде, он провожал взглядом её стройно удаляющуюся фигуру.
Они начали видеться с Худобиными почти каждый день. Лиза в своей оставшейся с детства склонности восхищаться людьми, превосходящими её в интеллектуальной и жизненной вседозволенности, не оставляла Надежду и всё время стремилась к беседам с ней, сначала неуверенно, а потом с разрастающейся благодарностью делясь своими мыслями и переживаниями. Во время таких бесед, когда все четверо прогуливались по набережной у моря и пока Худобин переводил дух после очередной тирады по истории драматургии и готовился, щурясь на солнце и улыбаясь собственным мыслям, к следующему заходу, его собеседник не мог отказать себе в радости с особым бесстыдством любоваться Надеждой, делая вид, что внимательно слушает её диалог с Лизой. Лиза грезила искусством и философией, определением предназначения такого «великого существа, как человек», Надежда со снисходительной лаской слушала её, а он, глядя на губы Надежды, думал о том, что совсем скоро, вечером, он снова будет их целовать, снова ощутит её сбивчивое дыхание и снова окунётся лицом в беспорядочно разбросанные тёмные локоны.
Так проходили недели. Лето близилось к завершению. Жара стала не настолько одурманивающей. К удивлению многих, Худобин приступил к последним главам своего труда по истории танца. По рекомендации Надежды Лиза с увлечением посещала регулярные женские литературные салоны под руководством Ольги. После этих салонов она нередко оставалась с Надеждой на террасе, пила чай, много улыбалась и говорила, раздражая его после рассказами о том, какого великого ума и сердца эта женщина. Его же встречи с Надеждой стали более редкими. Когда же они происходили, она с почти равнодушной ленивостью гладила его волосы, дарила медленный поцелуй, а уже после молча возлежала на подушках, исполненная незаинтересованной неги. В одну из таких минут он сообщил ей о том, какими бессмысленными кажутся ему их дальнейшие встречи. Её немигающий взгляд впервые за долгое время оживился.
– Ты покидаешь меня?
Он ответил:
– Я думал, что положение дел в дальнейшем нам обоим представляется ясным.
Она приподнялась, заглянула ему в глаза и язвительно спросила:
– Неужели ты предпочтёшь мне свою наивную дурочку? Неужто захотелось поиграть в верность?
Он промолчал и ушёл, не попрощавшись.
Через несколько дней он снова увиделся с ней во время их совместной прогулки вдоль берега. Худобин заговорщически сообщил, что дописал последнюю страницу своего труда и готовится к публикации. Надежда была беспечна и даже слишком участлива по отношению к Лизе, бурно обсуждая с ней книги Мопассана. Лишь на мгновение задержала она на нём свой взгляд, и ему показалось, что он увидел в этом взгляде прощающую покорность. На душе у него стало легче.
Дела призывали вернуться в Петербург, хотя Лиза упрашивала ещё несколько недель побыть у моря. Всё же приобретя обратные билеты на вокзале и вернувшись к себе, он застал Лизу в приподнятом настроении. Она встретила его словами:
– Милый друг, какое же счастье – знать таких великодушных людей, как Надежда Алексеевна и её муж! Как я надеюсь, что мы продолжим с ними видеться уже в Петербурге! Смотри, какие необычные цветы Надежда Алексеевна преподнесла мне на прощание прямо из дендрария!
Лиза на мгновение скрылась в другом помещении, продолжая восклицать:
– Ты не представляешь, какие это красивые цветы! А как благоухают! Я так счастлива! Даже несмотря на то, что недавно у меня вдруг сильно разболелась голова…
Лиза вернулась с охапкой цветов, опуская в неё лицо, вдыхая густой аромат, заполнивший всю комнату. Пламя пурпурных цветов олеандра роковой болью отозвалось в его сердце. Вне себя от испуга, он схватил с кресла оставленную на нём шаль, накрыл ею руки и бросился к жене, отнимая у неё ядовитые соцветия. В ту же секунду она упала, потеряв сознание.
Он разглядывал точёное лицо жены, обрамлённое золотистыми кудрями и утопающее в мягких подушках. Лиза дремала. Врач сообщил, что воздействие яда олеандра, к счастью, не оказалось слишком продолжительным, чтобы вызвать остановку сердца, и теперь больной необходим покой и лечение.
Сидя рядом с её кроватью, держа в руке её узкую ладонь, он бормотал:
– Глупая-глупая Лиза, такая глупая… Вот уедем мы с тобой в Петербург, и всё будет по-прежнему. Прости, прости меня. Всё будет хорошо.
Коснувшись губами костяшек Лизиной руки, он бережно опустил её на мягкое покрывало, о чём-то задумался, а потом резко встал и вышел.
Надежда стояла в пустой гостиной в тех же кружевах, которые были на ней в первый день их знакомства. Он без предупреждения ворвался в комнату. С приветливым удивлением она обернулась к нему:
– Вот уж не ожидала увидеть вас на сегодняшнем вечере! Разве вы ещё не уехали? Вы пришли даже раньше назначенного времени. Какая несвойственная вам пунктуальность! Сейчас позову Сергея, он наверху всё правки в свой манускрипт вносит.
Её спокойная приветливость – наигранная или нет, в чём он не мог разобраться, – лишила его дара речи. С закипающим в груди гневом он молча приближался к ней.
– А что же вы без жены? – продолжала она. – Ей нездоровится?
Он ударил её по лицу – сильно, отчего она как-то съехала на ковёр. Оперевшись одной рукой, а пальцами второй руки касаясь алой дорожки между носом и верхней губой, она, со сбившимися волосами и пунцовыми щеками, продолжала глядеть на него с алчной улыбкой, обнажая окровавленные зубы, часто дыша, отчего вздымалась её удерживаемая кружевом грудь. Всё так же пронизывая его взглядом, она медленно натянула кружево подола, раздвигая ноги.
Через несколько минут в изнеможении отстранившись от неё, стараясь не смотреть на не покидающую её лица улыбку, ощущая под ладонями рассыпавшийся по ковру бисер её порванного платья, он, уязвлённый, не помня себя, встал и на шатающихся ногах бросился вон.
Очнулся он в тиши бамбуковой рощи. Оглянувшись, он увидел, как в сумраке замершего дендрария на возвышении белеет вилла «Надежда». По белокаменной лестнице начали стекаться гости.
Фонтаны больше не шумели. Воздух стал более прозрачным. Стало легче дышать.
Наступила осень.