Михаил Родзянко заканчивает свои воспоминаниями словами (а его воспоминания названы характерно: «Крушение Империи»): «Дума продолжала обсуждать продовольственный вопрос. Внешне всё казалось спокойным… Но вдруг что-то оборвалось, и государственная машина сошла с рельс. Свершилось то, о чём предупреждали, грозное и гибельное…»
Владимир Дмитриевич Набоков, отец великого писателя, товарищ (заместитель) председателя ЦК Конституционно-демократической партии Народной Свободы признавал: «Ещё 26-го вечером мы были далеки от мысли, что ближайшие два-три дня принесут с собою такие колоссальные, решающие события всемирно-исторического значения».
А между тем недовольство системой было очевидно, его мог не видеть только слепой. Здесь особенно важны дневниковые записи, потому что, как говорил Набоков-сын, «из будущего всё видится уже в другом свете». Поэтому особенно важны дневники и письма. В которых люди писали в то время.
5 апреля 1916 года Иван Бунин записывает в дневник в своей Орловской деревне: «Всё думаю о той лжи, что в газетах насчёт патриотизма народа. А война мужикам так осточертела, что даже не интересуется никто, когда рассказываешь, как наши дела. „Да что, пора бросать. А то и в лавках товару стало мало. Бывало, зайдёшь в лавку…" и т. д.»[9].
31 октября 1916 года в Петрограде на Петроградской стороне произошла забастовка. Вышли на забастовку и на демонстрацию десятки тысяч рабочих под лозунгами: «Довольно воевать!», «Долой союзников!». Политические лозунги…
И самое важное, самое волнительное, что в этой забастовке 31 октября, о которой мало у нас говорят, когда на подавление этой забастовки были посланы войска, солдаты перешли на сторону рабочих и начали стрелять по полиции и по конным казачьим отрядам. В итоге забастовку подавили, очень много солдат было арестовано, 150 солдат были расстреляны по приговору военно-полевых судов. А в это же время происходит забастовка на судостроительных заводах в Николаеве на Чёрном море, где достраиваются как раз крупнейшие русские дредноуты типа «Императрица Мария». Шептали, что это всё сделано на немецкие деньги. Но не могут десятки тысяч простых питерских рабочих, если они сами того не хотят, если им это глубоко противно, что-то делать на немецкие деньги. Люди же не идиоты и не марионетки. Это – низовой протест.
В ночь с 16-го на 17-е декабря 1916 года был убит знаменитый Григорий Распутин. Как бы к нему ни относиться (я к нему отношусь однозначно негативно), очевидно, что это был ближайший человек к семье последнего Государя, все это знали, даже преувеличивая его близость, говорили о том, что он чуть ли не любовник Императрицы. Но в любом случае все знали, что Императрица очень дорожит им, а люди более осведомлённые знали, что она им дорожит в первую очередь потому, что он спасает от смерти и страданий наследника, того человека, ради которого всё больше и больше жила Императорская семья, – Цесаревича Алексия, страдавшего гемофилией. Убийство Распутина – это, безусловно, удар по Царю и Царице, это, безусловно, удар, направленный в самую, если угодно, вершину власти.
Кто осуществил этот удар? Ближайший родственник Царя, женатый на его племяннице, князь Феликс Юсупов. В убийстве Распутина участвовал Великий князь Дмитрий Павлович, участвовал депутат Думы из крайне правой её части Пуришкевич, участвовали поручик Сухотин и военный врач Лазоверт. То есть участвовало в этом убийстве высшее петербургское общество, выше уже не бывает. Царские родственники. Причём Великий князь Дмитрий Павлович, оставшись рано без родителей, воспитывался Государем, и он его считал своим, до некоторой степени, приёмным отцом. Великий князь Дмитрий Павлович – совершенно европейский молодой аристократ, безбородый уже, очень похожий на своих сверстников и родственников – английских принцев. Он прекрасно водил автомобиль, был, безусловно, смелым и решительным человеком. Дмитрий Павлович участвовал в этом заговоре, в этом страшном убийстве, пусть отвратительного, но всё же человека. Ведь нельзя вот так, без суда, взять да кого-то убить. А убийство было совершено в самом центре Петербурга, в роскошном дворце князя Юсупова.
И когда в Петербурге народ узнал о смерти Распутина, как пишет в воспоминаниях один из Великих князей, близкий родственник князя Дмитрия Павловича, Великий князь Гавриил: «Люди обнимались на улице и шли ставить свечи в Казанский собор. Когда известно стало, что Великий князь Дмитрий был в числе убийц, толпой бросились ставить свечи перед иконой святого Дмитрия. Простые женщины, мёрзнувшие в очередях за хлебом и сахаром, радостно обсуждали эту новость, повторяя: «Собаке – собачья смерть». Вот так народ воспринял гибель царского фаворита.
Член ЦК партии Народной Свободы Тыркова, жена известного британского журналиста, корреспондента The Times в России Гарольда Вильямса (она известна как Тыркова-Вильямс), записала 19 декабря 1916 года в свой дневник: «В субботу была в магазине. Хозяин, чудаковатый купец, говорил по телефону: „Что? Распутина убили? Врёшь!" Поехала домой. На повороте улицы услышала, как газетчик кричал городовому: „Иди сюда! В Биржевке сказано – Распутина убили". Конечно, выскочила, купила, прочла, громко высказала свою радость и поехала домой! И радовалась, что одним гадом меньше, и не было ни капли человеческой жалости… И всюду одно – наконец. И все видят, что это начало их конца».
Есть ещё одна интересная дневниковая запись. Французский посол в Санкт-Петербурге, посол главной союзной державы, Морис Палеолог, слава Богу, оставил свой дневник. У меня есть подозрение, что он чуть-чуть отредактирован уже перед изданием в 1921 году, но, как бы то ни было, всё равно это дневник по датам. А дело в том, что он был обязан, как любой посол, следить за связями граждан своей страны с высшими представителями Российской Империи, наблюдать за ними. Были и осведомители, и он сам был очень общительный человек. И вот что он пишет по поводу Распутина: «В конце 1915 года Императрица получила письмо от Папюса, гражданина Франции. Письмо это было посвящено Распутину. Французский колдун писал: „С кабалистической точки зрения Распутин подобен сосуду в ящике Пандоры, содержащему в себе все пороки, преступления и грязные вожделения русского народа. В том случае, если этот сосуд разобьётся, мы сразу же увидим, как его ужасное содержимое разольётся по всей России"».
«Когда Императрица, – продолжает Палеолог, – прочитала это письмо Распутину (Палеологу об этом рассказывала фрейлина Головина), он просто ответил ей: „Ну, я же говорил тебе это много раз, когда я умру, Россия погибнет". Я не сомневаюсь, что рано или поздно, – добавляет Палеолог, – память о Распутине породит легенды и его могила будет щедра на чудеса»[10]. Ну, могилы, слава Богу, не осталось, но легенды ходят до сих пор.
Позднее Михаил Родзянко, председатель IV Думы, назовет убийство Распутина началом второй революции (то есть той самой, февральской). Однако депутат Василий Витальевич Шульгин, активный участник Прогрессивного блока, высказался иначе: «Раньше всё валили на него, а теперь поняли, что дело не в Распутине. Его убили, а ничего не изменилось».
И точно, ничего не изменилось. Даже Император повелел всех убийц Распутина наказать по-домашнему, никого не предали суду. Великого князя Дмитрия Павловича выслали в действующую армию в Персию (это ему спасло жизнь, между прочим), Пуришкевич вообще находился как депутат Государственной Думы под иммунитетом, князя Феликса Юсупова выслали в его имение.
Но ненависть народа совсем не ограничивалась Распутиным. Скорее, убийство Распутина было не следствием ненависти к Распутину, не результатом ощущения, что доброго царя околдовал злой старец Григорий; скорее, ненависть к Распутину была лишь персонализацией отвращения к монарху.
Тот же Палеолог записывает в последних числах 1916 года: «Графиня Р. рассказывала мне: если бы царь показался в настоящее время на Красной площади в Москве, его бы встретили свистом, а царицу разорвали бы на куски. Великая княгиня Елизавета Федоровна (сестра Императрицы, вдова Великого князя Сергея Александровича, монахиня и настоятельница Марфо-Мариинской обители) не решается больше выходить из своего монастыря, рабочие обвиняют её в том, что она морит народ голодом (абсолютно абсурдное обвинение). Во всех классах общества чувствуется дыхание революции».
К 1 января 1917 года с фронта, по дороге на фронт и из казарм тыла дезертировало более миллиона нижних чинов. Если учесть, что вся российская армия, включая все тыловые части, составляла 7 миллионов, то вы можете себе представить процент.
Офицеры, пользуясь затишьем на фронте, всё чаще без разрешения уезжали с позиций в города – «проветриться». Неспокойно было в тыловых частях. Они нам скоро очень понадобятся, потому что именно они-то и устроили революцию. Это – тыловые части строевых полков, которые, находясь в тылу, проходили подготовку. Война есть война, и на войне гибло, выбывало из строя много людей. И, соответственно, все полки, в том числе и гвардейские, должны были иметь тыловые части, где новобранцы, уже числясь в этих полках (павловцы, преображенцы, семеновцы), проходили подготовку, чтобы потом пойти на фронт. Заодно они несли патрульно-сторожевую службу в тылу, выполняли, в общем, несложные функции по сохранению порядка в Империи, и через несколько месяцев (обычно эта подготовка занимала от 4 до 6 месяцев) они направлялись на фронт, чтобы пополнить сильно поредевшие основные части. А те шли на переподготовку, переукомплектацию (за исключением офицерского кадра) в тыл. Это была обычная форма, в то время принятая во всех армиях.
В Царском Селе стоял запасной батальон лейб-гвардии 1-го стрелкового Его Величества полка – самая-самая военная элита, этот гвардейский полк лично охранял Царя в Царском Селе, охранял Александровский и Екатерининский дворцы. Запасной батальон насчитывал к февралю 1917 года до 3 тысяч чинов. Полковник Александр Джулиани, командовавший этим батальоном, отмечал, что «усилия офицеров могли дать результат лишь в плане строевого обучения, но они не могли привить запасным духа части и её традиций. Кадровых офицеров представляли всего лишь шесть человек, негодных к строевой службе по болезни или ранению».