На заседании вечером 27 февраля собралось уже около 250 депутатов Совдепа, большинство из которых были солдатами. Был избран Исполком этого Совета во главе с меньшевиком Чхеизде, его заместителями стали эсер Александр Федорович Керенский и меньшевик Скобелев. Вот именно это заседание вечером 27 февраля 1917 года осталось в воспоминаниях Шульгина «Конь вороной», где он описывает, как в зале, в котором он когда-то видел блестящих депутатов, министров и премьеров, где произносил речи Столыпин, солдаты лузгали семечки, плевались, похохатывали. Шульгин возмущённо взывает: «Пулемётов бы сюда, пулемётов!» Но было поздно. Пулемёты были в руках у толпы. У депутатов пулемётов не было.
Совдеп сразу же очень хорошо освоился. Он руководил толпой. Революция произошла совсем не так, как предполагали по своей теории Милюков и Гучков. Это был не верхушечный переворот, это был выход на сцену народа, выход масс. И народную массу представляли не они, депутаты и министры – их люди считали буржуями, господами, – а улица и Совет. Совет меньшевистско-эсеровский. В то время большевиками там и не пахло. Но этот Совет и эту революцию восторженно встретила вся Россия. Это невероятно, но это – факт. Можно привести только несколько свидетельств.
Михаил Родзянко 3 марта, когда уже Совдеп захватил Таврический дворец, сообщает генералу Алексееву: «Все мы здесь настроены бодро и решительно».
Генерал-адъютант Алексей Николаевич Куропаткин, тот самый, который был адъютантом Скобелева, потом неудачным главнокомандующим в Русско-японской войне, а во время революции – генерал-губернатором Туркестана, 8 марта, в день последнего послания Государя, записывает в дневник: «Чувствую себя помолодевшим и, ловя себя на радостном настроении, несколько смущаюсь, точно и неприлично генералу-адъютанту так радоваться революционному движению и перевороту. Ликую, потому что без переворота являлась большая опасность, что мы были бы разбиты и тогда страшная резня внутри страны стала бы неизбежна». Это – чувства самых верхов.
А вот с самых низов. Из солдатского письма с фронта того же 8 марта 1917 года в Калужскую губернию, в родную деревню: «Спасибо вам за память о нас, несчастных солдатах на фронте, оторванных волею ненавистного правительства (это ещё царское имеется в виду) от родных семей. Но теперь наконец свобода, помните, детки, это Великое счастье и нет больше бар, помещиков, начальства. Дорожите этой свободой и пользуйтесь ею вовсю»[19].
Масса людей перекрасилась в один день. Вот Городской голова Баку, Лука Лаврентьевич Быч, будущий лидер кубанских самостийников, а тогда городской голова ещё царского Баку, кубанский казак. О нём пишет один из очевидцев, Белов: «Он являл собой яркий образец мартовского социалиста. Давно ли этот самый Быч, ожидая в конце декабря 1916 года приезда в Баку на открытие Шиловского водопровода наместника Великого князя Николая Николаевича, распинался повсюду в своей преданности монарху и произносил в городской Думе и в других собраниях, и по случаю и вовсе не к случаю, горячие верноподданнические, патриотические речи. Теперь тот же самый Быч с пеной у рта охрипшим голосом произносил повсюду демократические, демагогические речи о торжестве революционного народа, свергшего наконец тирана-самодержца, и призывал к углублению завоевания революции».
Но, конечно, были и другие люди. Князь Алексей Татищев, молодой и, надо сказать, видный деятель Министерства земледелия и землеустройства, записал в свой дневник 3 марта: «Смутное ощущение как бы общего крушения всего». Он вспоминает, что один из его друзей, Александр Бык, «в день, когда пришло известие об отречении Государя, ушёл к себе и застрелился, оставив записку, в которой говорил, что теперь, когда Государя нет, – всё кончено, не для чего жить и он уходит. Дядя Бык, – заключает свой рассказ Татищев, – казался нам всем человеком очень славным, глубоко порядочным, но недалеким. И уж во всяком случае, не „героем". А оказалось…»[20].
Полковник Сергей Зубатов, тот самый полковник, который перед 1905 годом образовал легальные профсоюзы, получив известие об отречении Императора и Великого князя, тоже покончил с собой. Генерал Деникин вспоминает, что, когда зачитывался манифест об отречении Николая II, «…местами в строю непроизвольно колыхались ружья, взятые на караул, и по щекам старых солдат катились слёзы».
Как видим, были разные настроения, но доминировавшее настроение, которое всё усиливалось в первые мартовские дни, было настроение ликования. Даже Синод русской церкви 6 марта, на первом после отречения заседании, не придумал ничего лучше, как благословить по всем церквям Империи возглашать многие лета Временному правительству. Синод, который, казалось, был оплотом старого режима, просил Всевышнего даровать России на многие годы Временное правительство. Синодалы курьёз этой формулы в ликовании не замечали.
И в этой странной ситуации единственный, кто не медлил, а сразу перешёл от многих пышных слов к делу, – это Совдеп. Николаю Семёновичу Чхеидзе, лидеру Совдепа, предложили пост министра во Временном правительстве так же, как и Керенскому. Он же был депутат Думы от меньшевиков. Но Чхеидзе отказался. Принцип Совета был иной – давление на Временное правительство извне. То есть мы, Совет, не входим в правительство, но давим на правительство извне.
И вечером 1 марта, ещё до отречения Государя, Совдеп уже формулирует ультиматум Временному правительству: или улица вас поддерживает, и вы делаете то-то и то-то, или если вы этого не делаете, то улица вас свергает и создаёт новое правительство.
Этот ультиматум состоит из нескольких пунктов: выборы в Учредительное собрание, всеобщая амнистия за все преступления, в том числе и уголовные, роспуск полиции, замена её милицией, политические права всем военным вне строя, включая право агитации за прекращение войны, невывод революционных войск из Петрограда. Эти требования, которые нам сейчас кажутся ситуативными, на самом деле разрушали всю государственную систему. Выборы Учредительного собрания, а о ещё вчера заседавшей Думе ни слова. Всеобщая амнистия: выходят на свободу и вливаются в революцию люди, которые были террористами, бомбометателями, экспроприаторами банков, а заодно и уголовники. Роспуск полиции – у правительства нет своего приводного ремня к принуждению, а старой полиции уже нет, милиция непонятно когда будет создана и что это такое – какой-то «вооружённый народ». Ну и наконец, политические права военнослужащих вне строя – это значит, что фактически разрушается армия, армия превращается из боеспособной силы в политический митинг.
А невывод войск Петроградского гарнизона – это совершенно особая тема. Это значит, что огромное количество вооружённых людей не желает идти на фронт, их же там убьют или ранят. Зачем? Кому это надо? Тем более идёт революция. Лучше орать «мир без аннексии и контрибуции» и при этом оставаться в тылу. А воюют пусть те, кто хочет, кто-то другой, «дядя». Но, соответственно, эти люди будут преданы революции полностью, потому что если победит контрреволюция и их отправят на фронт, то понятно, что все их желания хорошо и уютно жить в тылу не осуществятся. Так что этим решением Совдеп тут же создал в Петрограде свою армию. Вот так умно это было сделано.
Совдеп внешне состоял из нескольких людей, которые были депутатами парламента: Церетели, Скобелев, Чхеидзе, но за ними стояли два человека, которые не были депутатами Парламента. А эти два человека и были людьми, которые выработали эту декларацию и продавили её принятие. Они формально не занимали высших постов Совдепа, хотя и входили в него. Это Николай Николаевич Суханов-Гиммер, сын обрусевшего немецкого дворянина и акушерки, человек с очень сложной судьбой, с очень сложной судьбой его родителей. Собственно говоря, с его отца писал Лев Николаевич Толстой рассказ «Живой труп», потому что именно он по соглашению с женой инсценировал самоубийство. Жена хотела выйти снова замуж, но она была в законном браке. Муж – благородный человек, Николай Гиммер-старший, инсценировал самоубийство, чтобы жена стала свободной, но потом всё это было обнаружено, и их посадили на год в тюрьму. Ребенок рос неприкаянный, один, и очень рано примкнул к революционерам. Второй человек – это Овший Моисеевич Нахамкис, который известен как Стеклов. Вот, собственно, два эти человека: немец и еврей – и стояли в то время за Совдепом как его главный идейный мотор. И очень чётко, очень ясно проговорили эти требования, и тут же эти требования были приняты Временным правительством.
Я не зачитал вам вторую часть декларации Временного правительства, но она важна, потому что это именно то, чего требовал Совдеп. Это было полное разрушение государственных основ. Временное правительство тут же облекло требования Совдепа в юридические формы. После принятия этой декларации речи о сохранении легитимности власти и плавном переходе от, скажем, монархии дуалистического типа к очень мягкой конституционной монархии или даже к республике, но законном переходе, вести было невозможно. Разверзалась бездна правового провала.
Вот это постановление Временного правительства, изданное в день отречения Великого князя Михаила:
«В своей настоящей деятельности кабинет будет руководствоваться следующими основаниями:
1. Полная и немедленная амнистия по всем делам политическим и религиозным, в том числе террористическим покушениям, военным восстаниям и аграрным преступлениям и т. д.
2. Свобода слова, печати, союзов, собраний и стачек с распространением политических свобод на военнослужащих в пределах, допускаемых военно-техническими условиями.
3. Отмена всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений.
4. Немедленная подготовка к созыву на началах всеобщего, равного, тайного и прямого голосования Учредительного собрания, которое установит форму правления и конституцию страны.
5. Замена полиции народной милицией с выборным начальством, подчинённым органам местного самоуправления.