23 октября 106-я дивизия из Финляндии прибыла в Петроград. Именно её части сыграли решающую роль в захвате мостов, почты, телеграфа и других стратегически важных объектов в городе. По некоторым данным, полковник Свечников сам повёл в атаку на Зимний со стороны Невы своих гренадеров, до полутысячи человек. Это были регулярные части, отнюдь не красногвардейцы.
В сентябре-октябре пропагандистская машина большевиков работала на предельных оборотах: еженедельный тираж большевицких газет составлял в начале осени почти 1,5 млн экземпляров. Финансируемую немцами антивоенную пропаганду большевики направили на решающие участки: две столицы и армию. Большевицкие ораторы говорили всё что угодно, чтобы привлечь дезертиров, тыловиков, солдат из крестьян и рабочих на свою сторону. Земля – вся ваша будет, делите её между собой как хотите, помещиков и купцов гоните в шею. Заводы – ваши будут, тех управляющих и владельцев, которые не будут платить вам справедливо, – гоните в шею, вводите рабочий контроль. Войны больше не будет – солдаты всех армий прогонят генералов и правителей и побратаются. Нам войны не надо. Только большевики дадут землю крестьянам, свободный труд рабочим и мир народам. Те, кто против этого, кто говорит, что «всё сложнее» (а так говорили все – от эсеров и меньшевиков до правых партий), – просто врут вам. Они или буржуи и крепостники (память крепостного права ещё сильна была в деревне), или «социал-предатели» (эсеры, меньшевики), которые готовы служить буржуям. Для большей верности Ленин решил пропагандировать эсеровскую земельную программу, выдавая её за большевицкую, и всюду обещать, что только большевики смогут обеспечить честные выборы и созыв Учредительного собрания.
Простой тёмный народ верил «честным парням большевикам». А им это было важно не столько для захвата, сколько для удержания власти в первые недели, пока не заработает их репрессивная машина. Важно было вскружить головы простых людей и спаять их преступлением (захват собственности, убийство владельцев, дезертирство, убийство офицеров) и ненавистью к помещикам, буржуям, генералам – тем, кто стоит на пути приобретения чаемых благ: земли, мира, вольного труда. Важно, чтобы при захвате власти народ и армия оставались хотя бы нейтральными. Дело сделают специальные отряды. На это большевицкие организаторы не жалели ни фальшивых ассигнаций, ни настоящего золота.
И, конечно, Ленину очень повезло с «диктатором» Керенским – самовлюблённый и до крайности амбициозный адвокат был рад обманываться в отношении планов ВРК и собственных возможностей противостояния большевицкому заговору. Да по правде сказать, даже не все большевицкие вожди разделяли планы Ленина и Троцкого по насильственному захвату власти. Л. Каменев и Г. Зиновьев были против, даже железный Подвойский колебался, не желая кровопролития. В нормальное человеческое сознание не вмещался насильственный переворот в то время, когда Россией управляют братья-социалисты. Уже после захвата власти, 4 ноября (старого стиля) «мягкотелые» большевики требовали от Ленина «разумного соглашения всей демократии» путём создания «однородного социалистического правительства» от народных социалистов до большевиков включительно. Большевицкий ЦК раскололся. Ленин с большим трудом взял верх над «соглашателями». Троцкий безоговорочно поддержал его. Зиновьев, Каменев, Милютин и Ногин ушли из ЦК, а 10 человек – из Совнаркома. Они были за «образование социалистического правительства из всех советских партий». «Вне этого, – объявляли покинувшие ЦК и Совнарком, – есть только один путь сохранения чисто большевицкого правительства – средство политического террора. На этот путь… мы не можем и не хотим вступить».
Но это будет чуть позже, а в октябре Ленин грозил ослушникам то своим уходом из ЦК и пропагандой в «низах партии», то расстрелом колеблющегося ВРК сознательными матросами. И с ним вместе были Троцкий и Свердлов. Видимо, эти знали всё и цель представляли себе ясно. Ту самую цель, которую не мог себе помыслить ни Керенский, ни Чернов, ни Ногин, ни Зиновьев, – абсолютную диктатуру кучки заговорщиков над всей страной. Абсолютную диктатуру навсегда. В стране, жившей пусть и расстроенной, но естественной жизнью, эта цель представлялась бредом безумцев. Ни Ленин, ни Троцкий на безумцев не походили. Холодные, рациональные, очень умные и волевые – они вызывали страх и почтение среди единомышленников. Старорежимные церковники видели в них сатану, но социалисты в Бога не верили и в сатану – тоже.
Переворот, происшедший в ночь с 25 на 26 октября (старого стиля) в Петрограде, никем не был тогда же осознан как национальная и мировая катастрофа. Город жил нормальной жизнью, работали предприятия, ходили трамваи, и даже курс акций не упал, досужая публика развлекалась. В переполненном зале на 1800 мест нового Народного дома на Кронверкском проспекте шла опера Верди «Дон Карлос». В роли старого короля Филиппа, как всегда, неподражаем был Фёдор Шаляпин. Кровавый ад, творившийся в ту ночь в Зимнем дворце, был настолько мало кем замечен, что большевики могли врать потом долгие годы, что с их стороны погибло при штурме 4–6 человек да 2–3 юнкера были легко ранены.
Захватив власть, Ленин и Троцкий тут же начали преобразования, направленные на необратимость свершившегося. Ленин лгал, когда говорил: «При переходе политической власти к пролетариату остальное… подсказано будет самой практикой». Лгал, во-первых, потому, что свою власть именовал властью мифического пролетариата, и, во-вторых, потому, что план удержания власти продумал до деталей. Да, этот план мог бы провалиться, а некоторые его элементы оказались неосуществимыми (захват власти коммунистами в самых развитых странах мира, например). Как и любые люди, тем более – умные, Ленин и Троцкий были готовы к неудаче. Но действия их меньше всего были похожи на импровизацию.
27 октября германский государственный секретарь требует от германского казначейства 15 млн золотых марок (7050 тысяч золотых царских рублей) на политическую работу в России. Ленина за труды надо было отблагодарить и хорошо поддержать его первые государственные начинания. Ленин оправдал израсходованные на него германским казначейством деньги – 5,5 тонны золота.
Впрочем, считать Ленина немецким агентом наивно и глупо. Для Германской Империи он был агентом, а для самого Ленина немецкое золото было только необходимым средством для захвата власти – сначала в России, а потом – и в самой Германии, когда немецкие коммунисты с помощью русских товарищей взбунтуют против кайзера уставший от войны Рейхсвер. Ленин и Троцкий были фанатиками идеи Мировой революции, то есть, говоря нормальным языком, своего господства над всем миром. Но тут, как говорится, Бог упас.
Первым делом большевики отдали крестьянам землю. И следом, 10 ноября, сократили армию. Мужики, прихватив винтовки, бросились домой в деревню делить общинную и помещичью землю. Армия окончательно развалилась, фронт исчез, последний верховный главнокомандующий – генерал Николай Духонин – был зверски убит 20 ноября русскими солдатами. Повсюду солдаты и матросы сводили счёты с офицерами и генералами. За хаотичными самосудами чувствовалась направляющая рука – в каждом батальоне, роте, на каждом корабле у большевиков были свои люди. Залив себя кровью своих офицеров, армия разбежалась. Теперь «мужик в шинели» нескоро опомнится. О русской армии можно было забыть.
Молодое поколение русского простого народа уже было грамотным, пусть и очень слабо. Противники большевиков могли им растолковать, что Ленин и компания их обманывают. Поэтому на следующий день после захвата власти Совнарком (так был переименован совет министров) издает декрет «О печати». В декрете говорилось, что пресса в руках врага «не менее опасна, чем бомбы и пулемёты». Декрет обещал: «Как только новый порядок упрочится, всякие административные воздействия на печать будут прекращены». Это была ложь, и Ленин прекрасно знал, что лжёт. Первыми были закрыты кадетская «Речь», социалистический «День», респектабельные «Биржевые ведомости», а потом и «Единство» Плеханова, и «Новая жизнь» Горького. Чтобы издавать свою газету после закрытия, меньшевики переименовали её из «Дня» в «Ночь». Переименование было знаменательным, но и «Ночь» вскоре была закрыта. Декрет вызвал протест во ВЦИКе. Возражая по поводу принятия этого декрета, левый эсер Прош Прошьян говорил, что ограничение свободы печати – «яркое выражение системы политического террора и разжигания гражданской войны». Он оказался пророком. По декрету «О печати» к началу 1918 года было закрыто 122 газеты, к августу – ещё 340, и некоммунистическая пресса перестала существовать.
4 ноября (17-го нового стиля) ВЦИК Советов поднял вопрос, может ли Совнарком, ответственный перед Советами, издавать декреты без одобрения центрального органа Советов. Мнения разделились поровну. Тогда Ленин и Троцкий, не будучи членами ВЦИКа, сели в ряды голосующих и большинством в 2 голоса добились решения в свою пользу. Так через 9 дней после взятия власти Советы превратились в декоративный орган, только утверждающий решения большевицких вождей. 14 июня 1918 года ВЦИК исключил всех меньшевиков и эсеров из Советов. «Советской» власть осталась только в названии.
Государственное казначейство, финансируя армию и социальные нужды, отказалось выдавать деньги Совнаркому. 12 ноября красногвардейцы под угрозой расстрела принудили служащих Московской конторы Государственного банка открыть хранилища. Было захвачено 670 млн рублей в золоте. Совнарком 17 (30) ноября издал декрет о порядке выплат из Госбанка, и, прикрываясь этим декретом, большевики начали захват государственных средств по всей России.
14 (27) декабря все банки стали государственными. 17 декабря 1917 года новым декретом большевики объявили о национализации всех банковских вкладов и хранимых в банковских сейфах драгоценностей и ценных бумаг частных лиц. Сейфы взламывались, драгоценности изымались, деньги по вкладам перестали выдаваться. То, что накопили люди в течение многих поколений, было объявлено «общенародной собственностью», то есть собственностью руководства партии большевиков. Деньги, вложенные в банки, пропали. Прекратились выплаты дивидендов по акциям и сделки с ценными бумагами, которые также подлежали конфискации. Почти все люди в России – и крестьяне, и чиновники, и рабочие – держали деньги не в кубышках, а в банках и банковских сберегательных кассах. Декретом 17 декабря обворованными оказались все. Хотя формально конфискация не коснулась сберегательных касс, но обвальная инфляция за один 1918 год «сожрала» вклады, и к 1919 году от сбережений в кассах также ничего не осталось. К 1917 году крестьяне владели вкладами в банки и сберегательные кассы на сумму примерно в 5 млрд рублей, или, в золотом эквиваленте, – 3900 тоннами золота. Конфискация вкладов и запредельная инфляция 1918–1922 годов лишили их всех трудовых сбережений.