Это неотъемлемая, смыслообразующая часть нашей культуры.
Это источник нашей непредставимой для постороннего силы — и это же источник нашей столь же непредставимой для постороннего слабости.
Именно эта глубочайшая внутренняя связь с государством является критерием, четко отличающим нашу цивилизацию на всем ее протяжении от царей через Советский Союз и до нашего времени — вне зависимости от того, называть ли ее «российской» или «русской», — от всех остальных.
Именно это чувство единства со всеми «своими» через не только общую историю и культуру, но обязательно и через нелюбимое, неэффективное, раздражающее и враждебно воспринимаемое, но в то же время «свое» государство отличает представителей различных национальностей, спаянных в русский народ и российское общество, от других представителей тех же национальностей, в том числе и русских по крови и даже культуре, не являющихся частью нашей единой цивилизации.
И задача оздоровления государства, сторонняя и внешняя для представителей большинства других наций, для русского и россиянина является задачей глубоко внутренней — задачей оздоровления коллективной души собственного народа, обретения коллективной самоидентификации, не поверхностного, но глубоко внутреннего преображения России.
Решение этой задачи почти автоматически решит основные наши проблемы, включая и проблему самоназвания.
Я знаю, как огромное число россиян — далеко не только русских по национальности и даже культуре — не любит слово «россияне».
Его, как предназначенные для обесценения, а значит, грабежа зазевавшихся деньги, ввел в оборот Ельцин — хотя придумали его как торжественное обращение еще при Николае И.
Но, поверьте, это самая малая проблема из стоящих перед нами. И в процессе оздоровления государства, — то есть позитивной, конструктивной, созидательной и самосозидающей самоидентификации, этот вопрос решится автоматически, путем многократного повторения и проговора на улицах.
Массовый русский язык в своей живой гибкости выражает принятое народом решение задолго до того, как тот успевает осознать, что вообще была какая-то проблема; так будет и в этом случае.
А главная наша проблема в том, что против нас весь мир, — не то чтобы нас кто-то особо не любил, спекуляции на эту тему всего лишь отражают извращенную манию величия отдельных сотрясателей воздуха, но потому, что мы слабы и богаты.
Менее 2 % населения Земли контролирует более 20 % ее природных ресурсов — это совершенно объективно является вызовом всему остальному человечеству, и богатому в своей алчности, и бедному в своем отчаянии, и, значит, все это надо защищать.
И потому Россия должна служить не США, не Европе, не Китаю и даже не Азербайджану. Россия не только «по умолчанию», но и вполне явно и откровенно должна стать формой самоорганизации и удовлетворения нужд и интересов россиян. И нас в принципе не должно волновать, считает ли кто-то в остальном человечестве наши интересы обоснованными или же надуманными: это наши интересы, и этого должно быть вполне достаточно и для нас, и для всех остальных.
Россия должна быть пространством не для воров и обманщиков, не для коммерческих и силовых олигархов, не для западных и восточных миссионеров — Россия должна быть пространством для россиян.
Эта цель объективна, и задача здоровых сил России заключается не в самом ее достижении, но в достижении ее в кратчайшие сроки и при минимизации потерь.
Часть 1Из России отчаявшейся будет Россия благословенная
Цель ответственной оппозиции — обеспечение единства и целостности нашей родины
30 августа 2005 года, конференц-зал мэрии г. Москвы.В работе конференции приняли активное участие Д.О.Рогозин («Родина»), А.А.Пионтковский («Яблоко»), Э.В.Лимонов (НБП), И.В.Стариков и Б.Б.Надеждин (СПС), представители КПРФ, ряда других оппозиционных организаций — всего 182 участника, из которых 55 не поместились в зале и сидели в фойе у монитора.Уважаемые коллеги, дамы и господа, товарищи!
Прежде всего позвольте от всего сердца… отключить мобильные телефоны… и завершить посторонние разговоры… Спасибо! И только во вторую очередь я — потому что для меня это действительно высокая честь и действительно очень большая ответственность, — благодарю вас за участие в конференции, открывающей новый политический год.
Правда, на самом деле новый политический год уже начат — как обычно, ночью и, как обычно в России, властью. Календарный год начинается поздравлением россиян президентом Путиным, а политический начат поздравлением оппозиции правящей бюрократией.
Этой ночью группа вооруженных бандитов, обслуживающих «социально близкую» им власть, идейно вдохновленная и, вероятно, обученная и направленная представителями этой власти, попыталась взять штурмом здание Московского горкома КПРФ, чтобы сделать с коммунистами то, что они уже привыкли делать с нацболами.
И сегодня среди нас нет нескольких наших коллег — одних из-за того, что они очень серьезно пострадали при этом нападении, а других, в том числе представителей руководства КПРФ, потому что они пытаются сейчас заставить силовые органы, которые все еще по инерции называют «правоохранительными», начать исполнять свои непосредственные служебные обязанности.
Мы будем сегодня говорить о солидарности, но что может быть более ярким ее примером, чем национал-большевики, жестоко пострадавшие при защите горкома Коммунистической партии Российской Федерации!
Это преступное нападение показало, что у власти не осталось никаких других содержательных аргументов в поддержку своей позиции, кроме бандитских дубинок. По сути дела государство, представители которого так велеречиво разглагольствуют о международном терроризме, насколько можно понять, само перешло к неприкрытому террору против собственных неугодных ему политически активных граждан.
И это не случайность, не проявление чьей-то частной злобы или ошибки, а объективная системная закономерность. Думаю, через не очень долгое время бандитские дубинки будут уже открыто и официально, без какого бы то ни было стеснения заменены на дубинки милицейские.
Ведь историческая роль Путина заключается, прежде всего, в завершении известного под псевдонимом «реформы» 15-летнего процесса освобождения российской бюрократии от всякого внешнего контроля.
Эта роль сыграна до конца.
Бюрократия получила полную свободу произвола в отношении населения и бизнеса. Демократия как институт принуждения государства к ответственности перед обществом практически искоренена.
Авторитарная модернизация в сложившейся ситуации невозможна в принципе, так как требует ответственности элиты перед обществом. А нынешняя элита возникла в результате осознанного разрушения и разграбления своей страны, и для нее ответственность перед этой страной недоступна в принципе.
Коммерческая олигархия эпохи Ельцина побеждена, но не государством, а еще худшей — силовой олигархией. Ее члены тоже стремятся исключительно к получению денег, а не общественному благу, но присваивают чужие деньги при помощи контроля уже не за гражданскими, а за силовыми ведомствами.
В результате воровство уступило место грабежу, а коррупция — силовому рэкету и неприкрытому насилию. Пусть «дикий», но все же капитализм заменен военно-полицейским феодализмом.
В стране произошла ползучая тайная национализация, при которой огромная часть формально остающегося частным бизнеса поставлена под контроль силовой олигархии. Многие бизнесмены, по сути, низведены до положения советских директоров, которые обязаны беспрекословно подчиняться обкому партии и несут всю полноту ответственности за последствия его указаний. Отличие в том, что прибыль от национализованного «теневым образом» имущества служит не государству, не обществу в целом, а силовой олигархии, то есть частным лицам, превратившим в инструмент личного обогащения насилие и угрозу применения насилия от имени государства.
Россией правит парадоксальный, но очень органичный симбиоз либеральных фундаменталистов, отбирающих деньги населения в пользу бизнеса, и силовой олигархии, отбирающей эти же деньги у бизнеса для личного непроизводительного потребления. Эта экономика носит несравнимо более «самоедский» характер, чем советская. По сути дела, это двухступенчатый пищеварительный тракт, переваривающий Россию и в принципе не способный к развитию.
Прекращение развития делает невозможным длительное сохранение стабильности и даже в условиях растущего притока нефтедолларов неизбежно порождает системный кризис и революционные изменения, открывающие в конце концов дорогу модернизации.
Да, запас прочности — и не только финансово-экономический, но и институциональный, политический, эмоциональный — исключительно велик. Но он неутомимо разрушается самой правящей бюрократией, гарантированная безнаказанность которой в сочетании с полной безграмотностью является самым страшным оружием массового уничтожения.
Правящая бюрократия, по сути, занимается в основном грабежом. Профессионалы управления отторгаются ею просто потому, что стремление к профессиональной самореализации отвлекает их от главного занятия, из-за чего они с неизбежностью проигрывают внутриаппаратную конкуренцию.
Результат — стремительная и наглядная уже не просто деградация, но дебилизация государственного аппарата управления, рост количества и, главное, разрушительности совершаемых им ошибок, которые просто нельзя предвидеть, как нельзя предвидеть всякую иррациональную деятельность. Анализ действий правящей сегодня бюрократии — занятие не столько, для политолога, сколько для психиатра.
Другой важный и также не поддающийся количественной оценке фактор разрушения «запаса прочности» известен как «парадокс криминального менеджмента». Когда в первой половине 90-х бандиты облагали данью предприятия, они не интересовались конъюнктурой — и в результате не контролируемый даже ими самими рост их аппетитов рано или поздно с неизбежностью разрушал эти предприятия. Сегодня рост аппетитов силовой олигархии приближается к пределу возможностей экономики, и удорожание нефти, как и снижение официальных налогов, способно лишь немного отсрочить неизбежный крах. Напомню, что вымогаемые у бизнеса взятки за годы правления Путина выросли, по расчетам на основе оценок фонда ИНДЕМ, почти вчетверо — с 10,9 % ВВП в 2001-м до 43,1 % ВВП в 2005 году.
Личная нажива как главная цель не объединяет, а разъединяет элиты. В результате естественная внутренняя конкуренция лишается всяких ограничений, и бюрократы начинают подсиживать друг друга с помощью инициирования кризисов, разрушительных для всей страны.
Таким образом, правящая бюрократия, освободившись от всякой ответственности, от всякого внешнего контроля стала главным фактором, разрушающим стабильность, подрывающим пока еще большой «запас прочности» нашего общества. Сохранение этого положения — сохранение пути— низма как политической системы — несовместимо не только с дальнейшим развитием, но и с самим существованием нашей Родины.
Оценивая перспективы системного кризиса, мы не можем забывать и о психологическом факторе. Господство информационных технологий качественно повысило его значимость по сравнению с началом и даже серединой прошлого века.
Сегодня в обществе растет раздражение.
Бедные видят, с какой поистине изуверской заботой государство ограждает их от золотого дождя нефтедолларов.
Средний класс терзается повсеместным бюрократическим беспределом, растущим долговым бременем вроде бы полезного потребительского кредита, страхом перед агрессией силовой олигархии и межнациональными проблемами.
Ну, а богатые страдают классической тюремной болезнью — «сенсорным голоданием». У них и вправду есть все — кроме возможности самореализации, раздавленной могильной плитой силовой олигархии. Как писал Шварц, «сытость в острой форме — это смертельно опасно для окружающих».
Таким образом, системный кризис и последующие революционные изменения, каким бы странным это ни казалось сейчас, неизбежны. «Спусковым курком» могут стать самые разные события, включая любую внезапную техногенную или социальную катастрофу, спровоцированную самоубийственными «реформами».
Но что именно станет «спусковым курком» — не так уж и важно.
Нам, собравшимся здесь, не надо заниматься революцией: это не наше дело. Как в свое время сказал Херст фотографу, удивленному, что его посылают на еще не начавшуюся войну: «Ваше дело — обеспечить фотографии, а обеспечить войну — это мое дело».
С организацией системного кризиса, с этой грязной работой правящая бюрократия справится заведомо лучше любого из нас.
И мы не можем остановить ее, потому что ее ресурсы пока еще на порядок превосходят наши.
В этом нет ничего хорошего, потому что революция — это не молодежный хеппенинг, а кровь, гной и слезы невинных детей. Это судороги общественного организма, поставленного безграмотными и безответственными авантюристами на грань агонии. Хуже революции только война! — но мы вновь, как в 1997–1998 годах, не можем остановить движение России к системному кризису, направляемому железной рукой слепой и алчной правящей бюрократии.
Наша задача не разрушительная, не слом путинизма: свою коллективную шею они сломают сами.
Наша задача — и это большое историческое счастье, совершенно не заслуженный нами исторический подарок — сугубо созидательна: сделать так, чтобы вместе со своей шеей они не переломили хребет и всей стране.
И я собрал вас здесь, чтобы мы начали думать, а если повезет, то и говорить именно об этой проблеме.
Перед нами стоит абсолютно созидательная задача: как минимум — сохранение территориальной целостности России во время системного кризиса, как максимум — скорейшее прекращение предстоящего нам революционного хаоса и установление цивилизованного порядка. Мы не можем предотвратить системный кризис, но — общими усилиями — можем сделать его предельно коротким и наименее разрушительным.
Да, большинство из нас будет бороться за власть, но это индивидуальная, а не коллективная задача и — я не лукавлю, это главное — задача второй очереди. Только маньяк не видит, что лучше быть третьей политической силой в Германии, чем первой — в Сомали, что в Швейцарии даже тюрьма намного комфортнее и безопаснее, чем дворец в Афганистане.
Наверное, рано заключать конкретные союзы. Рано договариваться о конкретных действиях. Но пришло время всерьез и со всей полнотой ответственности задуматься о будущем, чтобы не опоздать, чтобы быть готовыми к нему, чтобы оно не застало нас врасплох, чтобы мы, в отличие от нынешнего и прошлых руководителей России, смогли справиться с обязанностями, которые история — уже через три года! — беспощадно возложит на нас.
Сегодня Россия разделена не на коммунистов и демократов, не на тружеников и олигархов и даже — я скажу циничную вещь — не на сторонников и противников власти.
Россия разделена на тех, кто стремится к объединению всех здоровых сил страны, то есть сил, желающих ей блага и процветания на службе общественным интересам, — и тех, кто по разным причинам и под прикрытием разных предлогов жаждет их разъединения.
Сектанты разнообразны. Это и больная — и преобладающая — часть правящей бюрократии, рассматривающая страну и весь народ как коврик для вытирания своих грязных ног, и бесчисленные разнообразные крикуны, одинаково считающие себя пупом земли.
Я надеюсь, что в этом зале собрались представители другой, первой России, которая знает, что личное благо невозможно без общественного.
Мы пришли к этой азбучной истине разными, часто извилистыми путями, с разных, часто противоположных сторон.
Но мы пришли к ней! — и поэтому именно мы представляем сегодня интересы и будущее России как единого целого, как нарождающегося и с трудом встающего на ноги, но неразрывного синтеза социальных, патриотических и либеральных ценностей.
Если мы справимся, будущее будет принадлежать нам.
Если нет — Бог с нами, себя не жалко, но у России не будет будущего и не будет истории, а будет одна лишь археология.
Выживание в системном кризисе, постреволюционное обустройство и даже модернизация — все это цветочки перед задачей, которую предстоит решать нам потом: созидание качественно новой, российской цивилизации.
Но первый и главный сегодня шаг — это сохранение России в предстоящей революционной буре.
И потому я прошу вас говорить, как с большинством договаривались, о главном: каким будет системный кризис, что можем сделать для обеспечения в ходе этого кризиса территориальной целостности России и цивилизованного порядка в ней все мы и, наиглавнейшее, — что будет делать для этого каждый выступающий, каждый из нас.
«Лица Кремлевской национальности» никогда не смогут стать русскими
Уважаемые коллеги.
Позвольте начать с самоочевидных общих мест, не вызывающих сомнения.
Прежде всего, в соответствии с путинскими законами и путинским судопроизводством, экстремизмом в современной России может быть признана практически любая критика начальства, которая этому начальству не понравится.
Все мы знаем, что правящая бюрократия, столкнувшись примерно два года назад с ростом народного негодования своей людоедской политикой, действуя по принципу «разделяй и властвуй», насколько можно понять, перешла от разжигания социальной вражды к разжиганию вражды национальной. Напомню, что Конституцией запрещено не только второе, но и первое — разжигание социальной вражды, — но кого в нашем руководстве это волнует?
Если в 2003 году общество натравливалось на олигархов, то с 2004 года оно стало, с одной стороны, натравливаться на «гастарбайтеров» и «инородцев», а с другой — на «русских фашистов», которых сначала придумали, а потом превратили в обозначение едва ли не всех русских как таковых, в обозначение едва ли не всех, кто уважает себя и свое достоинство.
По всем ощущениям, насаждение русофобии стало нормой государственной политики, в том числе в средствах массовой информации. По всем ощущениям, насаждение и пропаганда русофобии стали обоснованием и инструментом уничтожения политических свобод и лишения граждан России последних политических прав — замечу, в целом при одобрении Запада, который использует положение с политическими правами и свободами в России исключительно как инструмент ведения торга по конкретным коммерческим или стратегическим вопросам.
Эти условия не только обнажили известные нам слабости русского народа.
Эти условия болезненно выпятили привычную, старую проблему российского правозащитного движения, порожденную его европейской, западной по своему характеру, цивилизованностью.
Современная западная демократия исходит из того, что большинство практически любого общества способно защищать свои интересы автоматически и не нуждается при этом ни в какой поддержке.
Эта ситуация, хотя и в специфическом виде, существовала и в Советском Союзе, и правозащитное движение унаследовало этот подход как родовую травму.
Потому что в современной России большинство по вполне понятным культурно-историческим и политическим причинам не может защитить себя. В этих условиях забвение интересов большинства и эффективная защита интересов меньшинства объективно разрушают общество и поэтому, строго говоря, являются антиобщественной деятельностью.
Мы видели это на примере позиции правозащитников по отношению к Чечне, когда они по сути дела поддержали геноцид ее невайнахского, в первую очередь русского населения. Мы видели это на примере дела Иванниковой, которую чуть не посадили за то, что ее пытался изнасиловать армянин, а она смела попытаться защитить себя. Мы видим это на общем подходе, когда преступление русского против представителя иной национальности рассматривается как межнациональный конфликт, а преступление представителя иной национальности против русского — как бытовое преступление.
Понятно, что в этих условиях либо традиционное правозащитное движение постепенно изживет свою ошибку и начнет защищать всех, а не только некоторых, — и определенные подвижки к этому были, например, во время протестов против монетизации льгот и лишения граждан России права на жилье, — либо большинство, не желая умирать, породит собственное защитное движение, в том числе и правозащитное. Это новое правозащитное движение поневоле будет конкурировать со старым и неминуемо вытеснит его просто потому, что будет служить всем, а не только избранным.
Надо сказать, что я являюсь последовательным сторонником первого пути, но все мы видим, что в реальной жизни реализуется второй, ибо правозащитное движение большинства, еще не сложившись и даже не начав действовать, уже вытеснило из общественного сознания традиционных правозащитников. Об этом свидетельствуют многие уголовные дела, да и отношение общества к намерениям ввести суд присяжных в Чеченской республике, который — это понятно — легко может стать в лучшем случае инквизицией, а то и органом террора против российских военнослужащих и против российского общества в целом.
Данные вопросы можно обсуждать сколь угодно долго, но ситуация понятна, прозрачна и самоочевидна. Жизнь уже ответила на эти вопросы, и последует ли российская интеллигентщина за жизнью или будет заниматься привычным малоинтеллектуальным онанизмом, никого, кроме нее, не интересует и, по большому счету, не касается.
Реальный вопрос заключается совершенно в ином: кого мы признаем русскими, полностью равными себе и признаваемыми «своими»?
Есть два принципиальных ответа, два принципиально разных пути определения «русскости»: по крови и по культуре.
Выбор этих ответов для меня диктуется не нормами морали — я вполне допускаю, что у многих людей она своя, — а голым политическим прагматизмом.
Среди нас, и в России тоже, и в Москве, есть огромное число людей, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не смогут стать русскими по крови. Я помню, каким сложным в определенных сферах жизни в СССР было положение полукровок, искренне воспринимавших себя русскими в то время, когда окружающие не менее искренне считали их евреями. И кончилось это плохо: массовой эмиграцией.
И мы должны определиться, здесь и сейчас, сами с собой, чего мы хотим от этих людей.
Мы хотим, чтобы они были нашими врагами и работали против нас?
Или мы хотим, чтобы они были нашими союзниками работали с нами и в конечном счете на нас — так же, как мы в рамках честного сотрудничества будем работать на них?
Потому что от глобальной конкуренции — а мы участвуем в ней и во внутренней политике тоже — нельзя спрятаться под диван, она оставляет каждому только две позиции: либо по нашу сторону баррикад (или торговых сделок, или стола переговоров), либо по другую сторону.
Так вот, я хочу, чтобы всякий, кто в принципе, теоретически может работать со мной и тем самым отчасти на меня, работал со мной и на меня. А моими врагами, пытающимися меня уничтожить, становились только те, кто никем другим по объективным и никем, никогда и никак не преодолимым причинам быть не может.
А это означает, что от принципа крови при определении русскости мы должны решительно и категорично уйти к принципу культуры и сделать этот выбор осознанно и четко для самих себя.
Не потому, что вот эта еврейская девушка симпатична, а с тем грузином мы когда-то славно выпивали.
И не потому, что где-то и когда-то жил вечно живой в нашей памяти подонок Гитлер, который испортил репутацию принципа крови.
А потому, что иметь друга или, если он вам лично Неприятен, союзника в целом лучше, чем иметь врага. Из этого правила бывают исключения, но из разряда тех, которые лишь подтверждают правило.
И поэтому я думаю, что нам следует четко зафиксировать, хотя бы для самих себя, что русский — это не тот, у кого папа и мама русские, а тот, кто говорит по-русски, думает по-русски, носит в себе русскую культуру — пусть даже иногда и в неприглядных ее проявлениях, — и, главное, тот, кто хочет и, что очень важно, может жить в России по русским бытийным законам, по русским правилам общежития.
Это требует определенного великодушия и большой воспитательной работы — с использованием как кнута, так и пряника.
По официальным данным переписи 2002 года, в России живет 288 тысяч человек, считающих себя русскими и при этом не владеющими русским языком. Если поверить, что перепись не врет и они действительно существуют, — они могут считать себя хоть марсианами, но не могут быть русскими, потому что не знают русского языка.
Позвольте мне рассказать одну историю, действительно случившуюся в реальной жизни. Когда после войны бежавших на Запад выдавали Сталину, англичане выдали почти всех. А американцы дали возможность 10 тысячам русской элиты спастись и уехать в Америку. Помимо этих 10 тысяч русских они принимали решение и в отношении других национальностей — и, поскольку кого-то надо было все-таки выдавать, они решили выдать калмыков, которых всего было 500 человек.
И тогда руководители 10 тысяч русских заявили американцам, что если они выдадут калмыков, то русские не поедут в Америку, и американцам придется выдать Сталину и их. И объяснили: «Это для вас они калмыки, а для нас они русские калмыцкого происхождения».
Они действительно очень серьезно рисковали — причем не только своими собственными жизнями, но и жизнями членов своих семей. Но им повезло — американцы их поняли.
И мне очень неприятно, что те вещи, которые достаточно ограниченные американцы, для которых все это, в общем, является посторонними и не касающимися их вопросами, понимали 60 лет назад, сегодня не понимают многие мои развитые и разумные соотечественники, для которых это является вопросом личного физического выживания.
Это не значит, конечно, что мы должны или имеем право прощать кому бы то ни было агрессию против русских, как и другие виды разжигания межнациональной розни и дискриминации по национальному признаку.
Это не значит, что мы смеем прощать такую агрессию — наши оппоненты, если им по-христиански подставлять щеку, бьют по ней в лучшем случае бейсбольной битой — такой уж у них обычай.
Да, руководители многих национальностей ведут себя в отношении подвластного им русского населения как фашисты, как крайне агрессивные националисты, как нерусь.
Но «священная война» с ними не должна распространяться на широкие массы подвластных им народов, одурманенных их националистической антирусской пропагандой, — разумеется, вне конкретных враждебных действий, совершаемых конкретными представителями этих масс.
То есть хан или бай, разжигающий и использующий в своих целях ненависть к русскому народу, — враг русского народа.
Подвластный ему и оболваненный им дурак, пока он не совершил преступлений, — не враг, а потенциальный союзник, подлежащий перевоспитанию и, грубо говоря, перевербовке.
Да, интеграционные способности разных народов различны, и русские китайского происхождения появятся намного позже, чем русские происхождения, например, молдавского. Но те, кто знает, например, безупречно русских забайкальских казаков, знает, что при должных усилиях и политике появятся и русские китайцы, хотя и позже.
И поэтому даже Рамзан Кадыров, к которому я отношусь почти как к президенту Путину, если сильно захочет, в принципе может стать русским.
Но вот основная часть владеющих и правящих нашей страной бюрократов русскими стать не смогут, даже если вывернутся наизнанку, — по той же причине, по которой не может стать русской Баба-Яга, всю жизнь жившая с ними бок о бок: они нерусь.
Но не потому, что некоторые из них — лица «кавказской» национальности, а потому, что они — лица национальности «кремлевской».
Ну так получилось: есть москвичи, которые по своей субкультуре отличаются от остальных жителей России, — это я как москвич говорю, а есть кремляди, как их сейчас называют, отличающиеся и от москвичей. Это я говорю как человек, который довольно долго и не один раз работал в Кремле.
Поэтому Кадыров — теоретически — может стать русским, а Дудаев, Чубайс, Березовский и иже с ними, словом, кремляди, будь у их хоть все предки русские до седьмого колена, русскими стать не смогут. Даже теоретически. Даже если изо всех сил захотят. Даже если у них родители и все предки до седьмого колена русские.
Потому что им подобные объективно являются врагами русского народа, потому что они осознанно уничтожают мешающий им русский народ, потому что своей политикой они убивают русских едва ли не сильнее, чем немецкие фашисты убивали евреев.
Разумеется, это относится не ко всем людям, работающим в Кремле или иных похожих местах: большинство и там честные люди, но погоду всегда и везде делает руководящее меньшинство.
Я напомню, что в любимое ныне в качестве примера Смутное время было довольно много попыток объединить российское общество против жалкого 3-тысячного отряда, засевшего в Кремле.
Эти попытки возглавлялись серьезными, уважаемыми людьми — «политическими тяжеловесами» того времени, они имели деньги, ресурсы и доверие, — и все они проваливались раз за разом, а непосредственно осуществлявшие их люди хорошо, если не получали репутацию предателей.
И лишь последняя попытка, денег почти не имевшая (Минин и компания вообще заложников брали, чтоб деньги собрать) и возглавлявшаяся людьми хоть и способными, но не родовитыми (а тогда это было очень важно), увенчалась успехом.
Отличие было только в одном.
Все провалившиеся попытки пытались собрать вместе всех представителей общества. Попытка Минина и Пожарского впервые отказалась от попыток поставить под общие знамена оппозиции, как тогда говорили, «воров».
И дело сразу же пошло.
И оказалось, что для правого дела, вершащегося правыми руками, надо, в общем-то, относительно немного сил, — а грязными руками его нельзя сделать вообще, как ни стараться.
И, думаю, это хороший урок и для нас сегодня.
Я говорю это как человек, который приложил, в том числе и в этом зале, огромные и долгие усилия ради объединения против правящей бюрократии всех здоровых сил общества.
Так вот: понятие здоровых сил не надо расширять до кожно-венерических диспансеров.
Союза с кремлядью, их представителями и пособниками — или, в терминологии, разумеется, исключительно начала XVII века «ворами» — быть не может.
Русский национализм — это не истерика национального меньшинства, но всеобъемлющий антибюрократический интернационализм. Когда-то давно интернационализм был только пролетарский, и в этом была его слабость; сегодня интернационализм — русский.
И последнее.
Вчера в Карелии, в Петрозаводске, закончили голодовку наши товарищи — депутаты городского совета, в рамках путинской политики выпалывания последних корешков демократии разогнанного тем самым Катанандовым, который так славно отметился в Кондопоге. Напомню, что трагедия в Кондопоге произошла именно из-за этой же самой политики «зачистки» самостоятельных местных властей.
Трое были госпитализированы, голодовка длилась почти три недели.
Так вот, я вас информирую: мне глубоко и чистосердечно плевать, кто они по национальности.
Мне плевать даже, кто они по партийной принадлежности, — там голодают и формальные члены «Единой России».
Я знаю, что они голодают, что они борются не только за себя, но и за весь русский народ, против диктатуры безродной кремляди, ради, как она говорит, «бабла» предавшей своих предков и свою страну, за возвращение русскому народу его свобод, его прав, его имущества, его национального и государственного достоинства.
И там, в Петрозаводске, они голодали и за нас. Здесь есть люди, которые знают, каково держать голодовку, думаю, что нам надо поддержать наших петрозаводских товарищей.
И я предлагаю, в рамках конструктивных позитивных действий, к которым нас призывали, принять резолюцию с простым и внятным требованием отставки Катанандова и дополнить лозунг, связанный с трагедией в Кондопоге, простым, логичным и понятным требованием: «Катанандов должен уйти!»
Россия — не «Курск», она не утонет
9 декабря 2006 года.Здравствуйте, друзья.
Мы собрались здесь потому, что нам — всем вместе и каждому в отдельности, нашим родителям и нашим детям, нашим любимым — объявлена война.
Война на уничтожение, которая полтора десятилетия из года в год уносит когда 600, когда 800 тысяч, а когда и миллион человеческих жизней.
Ее объявили нам и ее уже много лет ведут против нас не гитлеровские фашисты, не американские империалисты и даже не чеченские бандиты. Ее ведут против нас «иные»: враги рода человеческого, выведшиеся в самом жутком и чудовищном инкубаторе, который только знала история.
Нерусь и нелюдь— «лица кремлевской национальности».
Кремлядь, как их сейчас называют.
Они могут притворяться либералами или патриотами, они могут клясться долларами или Конституцией, они могут убивать полонием, пулями или решениями правительства, они могут быть разными, говорить что угодно и даже ненавидеть друг друга и воевать за те или иные лакомые кусочки.
Их объединяет одно: для них нет людей среди тех, у кого нет миллиона украденных долларов на зарубежном счету, квартиры в Лондоне, шале в Куршавеле, замка на Лазурном берегу.
Они воспринимают нас — весь народ России — как бессловесную и бессмысленную биомассу, существующую исключительно для переработки в их личное, персональное, ощутимое и потому единственно имеющее для них значение богатство.
Они превратили российское государство в чудовищную бездушную машину по переработке живых людей в свои личные миллиарды.
Они создали порядок, при котором государство и бизнес захлебываются от нефтедолларов, а 13 % россиян не хватает денег на еду, 48 % — на одежду, 87 % — на простую бытовую технику. Они нагло врут нам про величие разоруженной и растоптанной ими богатой нефтяной России, в которой пенсионеры живут хуже, чем в бедной картофельной Белоруссии, а беспризорных детей едва ли не больше, чем после гражданской войны.
И они не стесняются недоумевать и негодовать по поводу естественного человеческого протеста, порождаемого их политикой унижения и уничтожения России.
«Лица кремлевской национальности» часто лично не злы и даже не хотят устраивать геноцид. Многие из них в частной жизни — милые и приятные люди. «Ничего личного — только бизнес» — вот их девиз. Но они поставили себя так, заняли такую позицию и ведут такой бизнес, что их личные, конкретные, повседневные интересы несовместимы с существованием России, с нормальной жизнью каждого из нас и с физическим выживанием наших детей.
Столкнувшись с ростом народного негодования своей людоедской политикой, действуя по принципу «разделяй и властвуй», они, насколько можно понять, перешли от разжигания социальной вражды к разжиганию вражды национальной.
В последнее время возникает устойчивое ощущение, что наглое и насильственное насаждение русофобии стало практически нормой государственной политики, в том числе в СМИ. Насаждение и пропаганда русофобии стало обоснованием лишения граждан России практически всех политических свобод — при общем одобрении Запада, который использует положение с демократией в России как инструмент торга по конкретным коммерческим или стратегическим вопросам.
Политика насаждения русофобии принесла свои результаты: убийство русского стало нормой жизни.
За 5 последних лет число неопознанных трупов возросло более чем в 5 раз, с 6 до более чем 30 тысяч в год, и большинство этих трупов — русские трупы.
Преступление, совершенное русским против представителя иной национальности, автоматически считается проявлением расизма, фашизма и ксенофобии; преступление же, совершенное против русского, — «бытовухой».
Граждане России доведены до последней степени одичания, до зверских убийств, подобных убийству в Тверской области, когда священника то ли из-за икон, то ли из-за выпивки сожгли вместе с детьми и беременной женой. И сейчас нам рассказывают, что, оказывается, это он сам — священник! — убил свою семью и совершил самоубийство.
Позиция государства представляется простой, однозначной и предельно понятной. В Кондопоге преступление совершили не те, кто резал и убивал, а те, кого резали и убивали. Просто потому, что они были русскими. Думаю, если бы они представляли другую национальность, позиция государства была бы иной.
Когда говорят: «Русский священник с семьей просто задохнулись угарным газом»… это напоминает позицию польских властей, которые рассказывают, что десятки тысяч пленных красноармейцев никто не убивал — они вымерли от голода и болезней исключительно сами. Практически по своей собственной доброй воле. Я могу себе представить, какая истерика была бы поднята государством, если бы это был не православный иди не русский священник.
Почти любая попытка борьбы с этнической преступностью вызывает истерические обвинения в фашизме, потому что такая преступность наиболее удобна и наиболее угодна не отдельным переродившимся начальникам, но всему коррумпированному до мозга костей государству.
И в этих условиях президент Путин заявляет, что законы, позволяющие объявлять экстремизмом не только самозащиту, но даже простую критику начальства, законы, по сути дела запрещающие критику властей как таковую, — видите ли, недостаточно жестки. Похоже, следующий этап — введение внесудебных расправ над инакомыслящими и над всеми россиянами, имеющими чувство собственного достоинства. Правящая бюрократия пытается отнять у народа не просто право на самозащиту, но и само право на существование.
Говоря о русских как о «коренном населении», как говорят о «малочисленных народах Крайнего Севера», правящая бюрократия пытается низвести нас до положения национального меньшинства в стране, управляемой кремлядью, принадлежащей на правах собственности «лицам кремлевской национальности» и населенной неприхотливыми, покорными и на все согласными людьми из депрессивных регионов Средней Азии и Кавказа.
Но мы собрались здесь не для того, чтобы поговорить об этом.
Мы собрались здесь для того, чтобы сорвать эти преступные планы.
Чтобы нынешнему поколению «кремлевских мечтателей» пришлось хоть раз в жизни подумать о чем-то полезном или навсегда уйти со сцены истории.
У них ничего не выйдет.
Россия — не «Курск», она не утонет.
Когда-то мы дали приватизировать заводы и недра нашей страны, и сегодня они служат даже не нашим бандитам, а иностранным конкурентам, — кому угодно, кроме нашего народа, создавшего эти заводы и освоившего эти недра.
Придет время, и мы исправим эту ошибку.
Но сегодня окровавленные, грязные лапы правящей бюрократии тянутся к самому имени «Россия».
Мы не дадим им сделать имя нашей страны, имя нашего народа ругательством, а самих себя — изгоями в мире, от которых отшатываются с ужасом и стыдом, как от прокаженных — как сегодня отшатываются от самого имени российских реформаторов, коммерческих и силовых олигархов!
Сегодня патриотизм, патриотическое движение становится сутью и стержнем, квинтэссенцией борьбы за будущее России, за ее процветание и прогресс.
Патриотическое движение должно не отталкивать, но гармонично вобрать в себя и переработать, ассимилировать все здоровые силы общества, не приемлющие диктатуру коррупции и насилия — под видом диктатуры закона, борьбу с Россией — под видом борьбы с экстремизмом, разжигание межнациональной розни — под видом противодействия ей.
В оппозиции есть патриоты, либералы и борцы за социальные ценности, то есть коммунисты.
Но если отбросить шваль и мерзость, присосавшуюся к либеральным ценностям, приватизировавшим и извратившим их, — разве патриоты не либералы?
Мы же знаем, что раб и холуй не будет защищать свою Родину — он способен мечтать лишь о новом хозяине. Я еще помню, как говорили в очередях ветеранам: «А если б не ты, мы бы сейчас баварское пиво пили, а не за жигулевским давились». Это не только анекдот, так бывало, хотя и очень редко.
А это значит, что для свободы и независимости Родины ее граждане должны быть свободными. А это и есть подлинный либерализм — не по-чубайсовки, не по-гайдаровски, не по-бандитски, а по-честному.
С другой стороны, нищий человек тоже не сможет защитить Родину. Во-первых, у него для этого просто сил не будет, а во-вторых, он о куске хлеба будет думать, а не о суверенитете. Кто знает, что такое голод, меня поймет.
А это значит, что для свободы и независимости нашей Родины ее граждане должны иметь нормальные социальные права. И это делает честного патриота если и не сразу коммунистом, то, во всяком случае, последовательным сторонником социальных ценностей.
Бандиты всех мастей страшатся растущего самосознания русского народа и пытаются вбить между нами клинья, разделить нас на патриотов, либералов и коммунистов, натравить друг на друга и затем перебить поодиночке. Главный вопрос, который задают бывшие журналисты, отрекшиеся от своей благородной профессии и пошедшие в штатные и внештатные «соловьи Старой площади», — да как же вы, патриоты, можете общаться с либералами? Да как же вы, либералы, можете общаться с коммунистами? Да как же вы, коммунисты, можете общаться с патриотами? Вы же такие хорошие, а они — такие плохие!
Отвечаю: ради счастья и благополучия нашей великой Родины мы можем и вполне готовы общаться даже с кремлевскими «жырнолиздами».
Мы люди, а не быдло, которым хотят сделать нас «лица кремлевской национальности». Никому и никогда больше не удастся поссорить тех, кто любит свою. Родину и верно служит ей.
Конечно, во всяком движении есть люди, а есть предатели.
Союза с кремлядью, их представителями и пособниками или, — в терминологии, разумеется, исключительно начала XVII века «ворами», — быть не может.
Их можно использовать — и прекрасный пример такого использования дало ДПНИ, являющееся сегодня наиболее боевым, передовым отрядом патриотического движения, — но, используя их, нельзя ни на миг забывать об их подлинных целях и интересах.
И их надо использовать не только в практических, повседневных целях, но и перевербовывая, переубеждая их.
Ведь даже творец нынешнего… как бы это назвать помягче… «порядка» президент Путин— вполне возможно, еще не совсем, не полностью, не окончательно потерянный для общества человек.
Я не могу исключить на 200 %, что он вдруг не пересмотрит свои действия и свои принципы.
И, думаю, если он вдруг просветлится и начнет на деле, а не на словах исправлять то, что китайцы деликатно именуют «ошибками», — всякий честный человек и всякий честный патриот, что в России одно и то же, поможет ему с радостью и облегчением.
Но — и это очень важно — не потому, что он президент Путин, а совсем наоборот: потому, что мы — Россия.
Ведь Россия — это не березки, не земля, не могилы и даже не экспортные трубопроводы.
Россия — это мы, живущие в ней сегодня, служащие ей, ощущающие себя русскими и связывающие с ней свое будущее и будущее своих детей.
Всякий, кто принимает нашу культуру и правила общежития, кто становится с нами, кто хочет и может вставать с нами во вновь разворачивающейся на нашей земле битве добра со злом, становится русским. И здесь важна не национальность — важна культура, добросовестность и служба своей стране, а не своему карману.
Если мы победим в России будут русские молдаване, русские кавказцы и даже русские китайцы, хотя и попозже. И, общаясь с ними, мы не будем чувствовать культурного различия.
Я знаю, что многим из нас, усталым и отчаявшимся, отравленным миазмами полутора десятилетий распада, деградации, поражений и национального предательства, сегодня это кажется невозможным, — но если мы победим, так будет!
Если же мы потерпим поражение — даже люди с фамилией Иванов могут, как многие из вас, думаю, догадываются, вдруг оказаться нерусью и нелюдями, не русскими, но лицами кремлевской национальности.
Нас ждет огромная и тяжелая работа, но истерическая агрессивность наших врагов — внятный признак их глубочайшей внутренней слабости.
Мы должны быть самой наступательной, самой активной и самой энергичной из всех политических сил России.
И не будет нам места на земле, пока мы не прекратим грабеж и разрушение России, пока мы не поставим государство на службу стране, а не личной наживе лиц кремлевской национальности, пока последняя кремлядь не переедет из своего гламурного кабинета в московский, тамбовский или тюменский зоопарк.
Вор должен сидеть!.. Но — не в правительстве.
Бандит должен лежать!.. Но — не на пляже.
И нам давно пора переходить от слов к делу.
Я считаю совершенно необходимым, хотя уже и запоздалым, создание центра, обеспечивающего правозащиту русских, — разумеется, считая русскими не по крови, но по культуре.
В качестве первого шага я считаю необходимым, чтобы этот центр — и патриотические депутаты в Госдуме в том числе — взяли под контроль расследование зверского убийства семьи священника отца Андрея Николаева в Тверской области и не дали правящей бюрократии рассказать нам еще какую-нибудь омерзительную сказку по этому поводу — вроде тех, которых мы наслушались по поводу «Норд-Оста», Беслана и бесчисленного множества иных преступлений.
Более двух лет идет пустой разговор о необходимости создания патриотической газеты — сначала при КРО, потом при «Родине»… Вчера вечером я в Бресте открыл сайт ДПНИ и с восторгом увидел, что такая газета — «Дозор» — наконец будет издаваться! Это прекрасно; будем помогать.
«Родина-КРО» не должна, не смеет быть «просто общественной организацией». Ее членам придется каждый день, каждый час бороться за нашу великую Родину с новыми оккупантами, и это предъявляет к нам особые требования.
Дмитрий Рогозин весьма четко и ярко назвал здесь основные права русского народа, поруганные правящей бюрократией и требующие немедленного восстановления.
Думаю, каждый, вступающий в КРО, должен принести клятву верности России и ее народу, и эта клятва должна прямо напоминать об этих правах и закреплять их. Например, она может звучать так:
«Я, Делягин Михаил Геннадьевич, вступая в ряды «Родина — КРО», перед лицом своих товарищей и всей России торжественно клянусь все свои силы отдать священному делу восстановления поруганных прав русского народа:
1. Права на жизнь и воссоединение на своей земле.
2. Права на развитие и преумножение себя как русского народа.
3. Права на самоидентификацию, на возможность называться русским, думать и говорить по-русски и иметь в паспорте соответствующую запись.
4. Права на суверенитет, самоопределение и самоуправление, включая право на исключение из состава России тех, кто не уважает правил совместного общежития.
5. Права на Родину, культурную самобытность, сопричастность к великой русской цивилизации.
6. Права на природные богатства и ресурсы России.
7. Права на доступ к достижениям мировой цивилизации, на возврат в Европу и Азию.
Если же я нарушу эту священную клятву, пусть падет на меня тяжкая кара законов божеских и человеческих, гнев и презрение моих товарищей. Пусть оставит меня Россия».
Будущее принадлежит нам.
Наше дело правое.
Враг будет разбит.
Победа будет за нами.
Из России усталой, из России отчаявшейся будет Россия благословенная!
Пора излечить организационную импотенцию
Ну что ж, коллеги, началась самая долгая ночь русского календаря, ночь с 25 декабря на 15 января. Страна занята Новым годом, писать о нас некому и негде, так как следующие газеты выйдут через две недели, а читать их начнут и вовсе через три, — самое время поговорить о проблемах, которые стоят перед нашим движением, и о насущных задачах.
Внешние проблемы — в общем пустяки.
Государство по своей корысти и развращенности делает все для нашего успеха. Спасибо ему.
Проблемы в другом — в крайней слабости нашего организационного начала.
У нас все в порядке с идеями, с тем, чтобы поговорить.
У нас — за редчайшими исключениями — совершенно глухо с тем, чтобы сделать.
Где полноценная газета? Специалистов навалом, цена вопроса если и не низка, то для КРО, во всяком случае, вполне приемлема и посильна?
Где диффамационный центр — говоря по-русски, 5 толковых юристов?
Где издание потока ярких пропагандистских брошюр по образцу ЛДПР?
Где издание давным-давно подготовленной «Русской доктрины»?
Где издание аналога «Хроники текущих событий» об ущемлении русских — при Брежневе на это за все про все хватало пяти диссидентов, — где эти пять диссидентов у великого и могучего КРО?
Этот перечень можно продолжать бесконечно.
Коллеги, если мы не снимем остатки щей с наших бород, усов и воротников, не перестанем говорить — даже прекрасные слова, вроде «соратники» и «слава России!» — и не пойдем работать, нас просто не будет — точно так же, между прочим, как нас нет в большой политике и сейчас.
Считаю, что мы должны заняться, причем заняться немедленно, предельно тупой и примитивной организационной работой.
Помимо изложенного выше наши цели должны быть следующими:
Первое: выход на существующие самодеятельные объединения людей, интеграция в них и постепенное привлечение их членов на свою сторону. При этом надо исходить из конкретных мелких, даже бытовых проблем и конкретных интересов, заботящих этих людей, и показывать, что их проблемы нельзя решить, а интересов нельзя достигнуть без решения наших глобальных проблем и достижения наших общих глобальных интересов.
У нас нет сил, чтобы собирать и пробуждать людей по одному человеку, — надо идти к уже активным, уже пробудившимся, уже занявшимся делом и направлять их активность в нашу сторону.
Второе: мы должны внятно и четко отделиться от власти и научиться ясно и убедительно показывать нормальным, далеким от политики людям, почему современный российский бюрократ в принципе, органично, по самой своей природе не может быть патриотом.
Вообще надо создать набор буквально из десятка пропагандистских штампов, основных, ключевых наших идей и вбивать их в сознание общества тысячью способов. Вплоть до того, что запретить членам движения публичные выступления без затрагивания тех или иных тем.
Я знаю по себе: это муторно, это утомительно и часто это просто глупо. Но это работает. Менять сознание общества — это не легкое блистание остроумием в приятной компании, это, как говорил Лимонов по другому поводу, «тяжелый крестьянский труд», но если вы тысячью способов и тысячу раз скажете обществу вашу мысль, общество поймет ее.
Поверьте, что сотни способов и сотни раз — недостаточно.
Среди уже найденных идей и образов, которые нужно вбивать людям в голову, хочу выделить следующее: «русофобы — коррупционеры». Считаю, что эти два слова не должны употребляться порознь вообще.
Третье направление работы — политика. Мы должны озаботиться созданием сети сочувствующих людей везде, во всех реально существующих политических структурах и группах активистов.
С другой стороны, мы должны использовать выборы для продвижения своих людей и сочувствующих нам людей на максимальное количество значимых позиций с тем, чтобы затем они оказывали помощь движению.
Власть — манна земная, а не небесная, она не падает сверху, а растет снизу. Проникая в местные и республиканские власти через зарегистрированные политические партии, мы будем крепнуть и расширять свое влияние, будем расти снизу вверх.
Это обязательное направление действий, которого у нас пока просто нет.
Наша организационная слабость объясняется двумя простыми вещами.
Первое— это глубочайшее и всеобъемлющее разъе… гильдяйство.
Коллеги, мы все хорошо знаем, что ничтожество современного бюрократического режима имеет одно-единственное оправдание — ничтожество оппозиции.
Не надо оглядываться по сторонам, перевожу на русский: ничтожество нас с вами.
Вся наша оппозиция, и патриотическая в том числе, тяжело больна маниловщиной в острой форме. Это не смертельно, но, чтобы болезнь вылечить, надо ее лечить. Иначе — чем мы лучше правящей бюрократии?
Но разгильдяйство, лень и склонность к пустым разговорам — только одна причина нашей организационной слабости.
Есть и другая: непонимание оппозицией, и в первую очередь патриотической ее частью, своей основной исторической задачи.
Давайте сразу зафиксируем: в ситуации сохранения мистической любви граждан к государству, точнее, к его руководителю, к власти мы можем прийти в обозримом будущем в единственном смысле — в случае политического самоубийства этой власти.
Ничего необычного в этом нет, царизм, например, покончил с собой именно политическим самоубийством — и нам надо быть готовыми к тому, чтобы эту власть подхватить и не допустить хаоса и развала, но это задача пассивная.
Активная задача иная и связана с состоянием русского народа.
Главной проблемой страны и патриотического движения является чудовищно низкий уровень национального самосознания. То, что оно пробуждается, — есть лишь пропагандистский оборот, призванный замаскировать тот факт, что на сегодняшний день национального самосознания как массового явления практически нет.
Это значит, что нет и русского народа как активного, сознательного субъекта истории. В политическом отношении русский народ существует больше в потенции, в возможности, которую еще надо реализовать.
Народ, не сознающий себя, есть не народ, а население.
Так и русский народ лишен самосознания и существует в основном как население, как некий этнографический и исторический казус, недоразумение, мешающее установиться нормальной китайско-финской границе.
Население России предельно устало, оно эмигрирует от осознания своего места в мире в быт, в повседневность, оно перестало смотреть вверх и вперед и привыкло смотреть только вниз, под ноги.
Население России не живет, но существует. А тому, кому не за что умирать, не за что и жить.
Надо сказать прямо: любому другому народу, сознающему себя и борющемуся за свои интересы, мы были бы просто не нужны. Он решал бы задачи, стоящие пред нашей страной, автоматически — на уровне инстинктов.
Наша задача — разбудить русский народ, легитимизировать и активизировать его инстинкт самосохранения и вдохнуть смысл в его существование.
Идея Америки — свобода, Германии — порядок, Италии — семья, ислама — религия, Китая — нация.
Идея России — соборность: порядок, в котором есть счастливое место для всякого, признающего его.
В этом наша сила: мы отталкиваем минимум остальных — только тех, кто в принципе не совместимы с нами.
В этом наша слабость: это непростая идея, за нее придется воевать, и саму ее приходится объяснять и развивать.
Но назовите мне хорошую вещь, за которую не приходится воевать!
И не нужно стесняться ее масштабов: любая национальная идея касается всего мира, потому что является всего лишь инструментом, которым соответствующий народ — носитель этой идеи — изменяет этот мир для своего наибольшего удобства.
Именно поэтому национальная идея не может быть идеей потребления и не может быть идеей отрицания.
Нам нужен мир, в котором нам будет хорошо, — хотя начнем мы, конечно же, с России.
Наша задача велика.
Она больше, чем у всех остальных, потому что мы идем во власть не за властью и идем в бизнес не за прибылью — мы идем за сердцами и душами людей, и лишь на первом этапе — наших людей.
Нам нужен весь мир, он должен быть русским весь, потому что русский мир не может существовать на одной седьмой части земли так же и по тем же причинам, по которым он не смог существовать на одной шестой, а до того — на одной пятой ее части.
Говорить о границах России можно только применительно к конкретным ситуациям и моментам, но не как о стратегической цели, ибо Россия должна быть состоянием душ, сердец и вытекающих из них правил, а не набором административных единиц.
Я говорю об этом сейчас, забегая на пару поколений вперед, лишь потому, что стратегическое видение упрощает решение практических задач.
Упрощает — но не отменяет необходимость их решения.
Подъем национального самосознания, ничтожный по сравнению с потребностью, но колоссальный по сравнению с недавним прошлым, дает нам колоссальное политическое преимущество, которое предстоит реализовать.
Вся политическая жизнь всего ближайшего времени будет определяться развитием и развертыванием идеи национализма. И не будет прощения людям, которые опять упустят исторический шанс— не свой лично, но своей страны и своего народа.
Наша практическая задача двояка.
Первое — разбудить русский народ и, вернув ему смысл его существования, создать его как политический народ, как политическую, осознающую себя нацию.
Второе — сделать это можно, лишь начав с использования изменения настроения спящих. Если в 90-е годы население перешло от требования выживания к требованию улучшения жизни, то в 2000-е оно перешло от требования создания власти, порядка, которых не было в конце 1999 года, к требованию качества этой власти и этого порядка.
Будильником, которым мы должны разбудить русский народ и поднять его на созидательную модернизацию самого себя и своей страны, должна стать тема качества и мотивации власти, которая близка людям и которую мы не смеем отдавать никому — ни либералам, ни тем более бюрократам.
А для этого, коллеги, надо решить проблему с организационной импотенцией.
Спасибо.
Попытки приватизации «русскости»: борьба за огонь
Последней частью советского наследства, еще никем не захваченной и не использованной в качестве ресурса в конкурентной борьбе, остаются сердца и души людей, — признательность и симпатии к тому хорошему, что делал Советский Союз, и культурный код, созданный им и сохранившийся даже после тщательного выкорчевывания советского национального характера.
Борьба за этот ресурс наиболее сложна и деликатна — именно потому она еще не закончена. И нынешняя российская бюрократия проигрывает эту борьбу так же, как она проигрывает все схватки, не решаемые подлостью, подкупом и насилием.
Уже к 1993 году коммерсанты четко знали, что слово «русский» в названии торговой марки обеспечивает повышенное внимание покупателей к практически любому товару.
Новой легитимности не создано, советская была дискредитирована, и попытка «возврата к корням» представлялась вполне естественной.
Но сразу же возникли проблемы. «Россия, которую мы потеряли», казалась раем только в демократического угаре перелома 80-х и 90-х. В конце концов, стало ясно, что крах царизма и кошмар гражданской войны был вызван собственными пороками тогдашнего общества, а отнюдь не десантом марсиан и «жидокомиссаров».
А либеральные реформаторы, получившие полную свободу рук, своими разрушительными, предельно циничными и безграмотными действиями очень быстро реабилитировали Советскую власть и коммунистов. В результате, поскольку новая российская легитимность так и не была создана (вся энергия государства уходила на разворовывание и освоение другими методами созданного в Советском Союзе), реальным источником легитимности стал именно СССР, что точно ощутил и выразил Путин всем своим стилем.
Однако советская легитимность оказалась для нынешнего государства с органически присущей ему идеологией ужасно неудобной, тесной и мешающей, так как при всех своих формальных достижениях она имела совершенно неприемлемое, противоестественное для нынешнего государства содержание — ответственность перед обществом, стремление к его развитию и гуманизации.
Конечно, это содержание понималось крайне превратно, а реализовывалось и того хуже — иначе мы и сейчас ходили бы с паспортами образца 1977 года. Но при всем том содержание советской идентичности, советских ценностей вступает в слишком уж разительное, непримиримое противоречие с практикой и смыслом современного государства.
Из порождаемого этим неудобства и возникает широко распространенное стремление «забыть СССР» и апеллировать напрямую к царской России, а лучше — княжеской Руси, когда государственного стремления к справедливости не существовало, а народ терпел и худшее, чем сейчас. Достаточно вспомнить, как в результате царствования Петра Великого, чей портрет демонстративно висел вместо ельцинского на стене кабинета одного из нынешних «вождей», население нашей страны сократилось на треть. Немаловажно и то, что царской России, в отличие от Советского Союза, никто не помнит, и про нее можно сочинять любые небылицы.
Конечно, Россия является естественной наследницей не только Советского Союза, но и тем более русскости, что бы ни понимать под этим термином. Однако по милой привычке коммерческих и силовых олигархов «русскость» как основа идентичности была приватизирована — объявлена неотъемлемой принадлежностью, практически собственностью правящей бюрократии. А народу вербально и невербально (что более доходчиво) объясняется: не трожь своими грязными лапами нашу святую русскость! Кто смеет рассуждать о ней самостоятельно — ксенофоб и либо русский фашист, либо исламист, либо того хуже— демократ. Экстремист в любом случае.
И против кристального интеллигента Пионтковского возбуждается уголовное дело за экстремизм, разжигание межнациональной и социальной розни — в том числе и за книгу под говорящим названием «За Родину, за Абрамовича — огонь!». В ней убедительно показано, что вчерашние коммерческие и сегодняшние силовые олигархи подменили собой понятие Родины и этим крайне затруднили как ее защиту, так и сам естественный патриотизм.
Понятно, что к русскости, живущей в сердце каждого из нас, эта официальная приватизированная «русскость» имеет такое же отношение, как дикий то ли феодальный, то ли рабовладельческий «капитализм» силовой олигархии к нормальным рыночным отношениям.
Жить в такой России стало немного нелепо, и каждый остающийся стал придумывать себе и вокруг себя свою собственную, личную Россию и пытаться жить в ней, как в коконе.
Единая ткань общественной жизни, порванная пополам в 1987–1993 годах, разрушилась на бесчисленное множество личных пространств.
Это удобно для нового объединения вокруг новой идентичности, но и опасно: если таковая не сложится (а пока она не складывается — вокруг силовых олигархов может сложиться только зона, а не идентичность), страна будет разорвана внешними идентичностями, в том числе наиболее крупными цивилизационными— западной, исламской и китайской.
Однако общественный организм жив, и, раздавленный в России, начал пускать ростки за ее пределами.
Эмиграция вновь приобретает социально значимый характер. Последовательное уничтожение провинции, невидимое из Москвы и Санкт-Петербурга, стихийное и почти повсеместное поощрение государством варваризации общества во всех ее проявлениях, вызванный этим рост межнациональной и социальной напряженности выталкивает из страны новую волну россиян.
Люди снова стали уезжать из России.
Без пафоса, без надрыва, без крика. Молча, стесняясь этого и часто рассматривая отъезд как личную и семейную трагедию.
За редчайшими исключениями, это не политический акт — это личный частный выбор. Делаемый осознанно и с открытыми глазами, а не «под влиянием тлетворной западной пропаганды».
Делаемый теми, кто зарабатывает ощутимые деньги и задумывается о будущем — своем и своих детей.
Официальная статистика этого, как и многого другого, не отражает. По ней выезд из страны за пределы СНГ сокращается неуклонно и даже быстрее инфляции: с 63,4 тыс. чел. в 2000 году до 18,8 тыс. чел. в 2006, в том числе в Германию — с 40,4 до 8,2 тыс., в США — с 4,8 до 3,1 тыс., в Израиль — с 9,4 до 1,4 тыс.
Но ведь люди, уезжая, весьма часто не заявляют об этом, а начиная жить «на два дома», — не заявляют практически никогда. Сохраняют гражданство, получая за рубежом разрешение на постоянное проживание и за версту обходя «родное» консульство. Самым ярким примером такой незаметной эмиграции стал выезд в преддверии и в ходе «оранжевой революции» значительного числа россиян на Украину как «территорию свободы, где можно не носить с собой паспорт», приведший в Киеве к зримому повышению стоимости жилья и квалифицированного труда.
Еще три года назад число россиян в Лондоне оценивалось в 230 тысяч. Сейчас — уже в 300 тысяч. Их численность во Франкфурте оценивается в четверть миллиона. Русские туристы в Европе стесняются ругаться матом: лавинообразно растет число мест, где их могут понять «местные».
Моделей выезда много. Кто-то сдает московские квартиру и дачу и на эти деньги прекрасно чувствует себя в Чехии. Кто-то поехал повысить квалификацию и обнаружил, что нужен «там», а не «здесь». Кто-то расширил бизнес и открыл для себя миры, в которых не нужно платить взятки. Совсем не фешенебельные — ту же Польшу, к примеру. Кто-то пообщался с «правоохранительными» органами или платным «здравоохранением». Кто-то осознал, что его ребенок употребляет слово «враги» раз в пятьдесят чаще, чем «друзья». Кто-то просто не вовремя включил телевизор.
Относительно уцелевшего населения России — 142 млн. — эмиграция в любом случае незначительна. Но ведь и загранпаспорта имеет всего около 9 млн. россиян! И уезжают в первую очередь добившиеся успеха, что усиливает размывание и без того тонкого «культурного слоя» России. Именно благополучные россияне все чаще покидают Россию, предпочитая быть чужими на чужбине, чем на своей собственной Родине.
Общая причина — разложение и архаизация нашего общества, его дебилизация в сочетании с ростом агрессивности и наглядным процессом перехода от европейского, гражданского устройства к устройству по клановым, в том числе регионально-этническим, принципам. Как сказал один из них, едут не «за колбасой», а «за воздухом».
К сожалению, эмиграция, вымывая из общества его наиболее цивилизованные, европейские элементы, форсирует тем самым его регресс, впадение в столь понятную нам «азиатчину». И массовый ввоз высококвалифицированных экспатов не меняет ситуации: в условиях легкости современных коммуникаций они, за редкими исключениями, в отличие от прошлых веков, не пускают здесь корни и столь же мало склонны оцивилизовывать Россию, как и Бангладеш.
Важную роль играет и мотивация государства. Чиновнику гораздо проще и понятнее иметь дело с бесправным беженцем, который твердо знает, что у него нет никаких прав, который согласен на любые условия существования ради того, чтобы жить в относительной безопасности. Россиянин, который все еще знает, что теоретически у него есть какие-то права, очень неудобен чиновнику. В этом отношении замещение бесправными мигрантами, по сути дела рабами, «коренного населения» облегчает чиновнику жизнь, — а мы вдруг оказываемся в рабовладельческом по сути дела обществе. Но реальной работы по сохранению россиян в России не ведется и вестись не будет: европейски ориентированные граждане мешают правящей бюрократии, как ноги — плохому танцору.
В конце 1980-х — начале 1990-х годов произошел чудовищный выезд из страны носителей европейской культуры. В настоящее время в Германии только на постоянной основе живет около 3 миллионов выходцев из Советского Союза — более 1 % его населения. Сейчас мы переживаем новую, тихую волну эмиграции: люди стараются перебраться куда-нибудь, где есть закон и относительный порядок. Соответственно в России, хотя и в несколько замедленном темпе, происходит то, что происходило в Чечне, Грузии и некоторых других странах: вымывание наиболее образованного и квалифицированного элемента и погружение остающегося общества в самую дикую «азиатчину».
И даже когда речь сначала идет не об эмиграции, а просто о покупке домика или квартиры в теплой уютной стране — это правильно для отдельного человека и нормально для спокойного стабильного общества, но очень опасно для общества, еще не определившего свою судьбу.
Потому что «в случае чего» наиболее цивилизованная его часть не будет бороться за приведение его в соответствие со своими идеалами, а плюнет и уедет туда, где эти идеалы уже реализованы, — хотя бы в части хорошей погоды.
Оставив свою страну самому глупому и подлому из того, что накопилось в ней за долгие десятилетия потрясений и беспощадного отрицательного отбора.
При этом важно понимать, что наша эмиграция в силу своего цивилизованного, европейского, культурного, а не этнического характера обречена на отрыв от страны и ассимиляцию, хотя бы и постепенную. Ситуацию усугубляет потребность оправдать свое бегство хотя бы в собственных глазах, что ведет не просто к утрате связей, но и к отстранению от своей Родины и ускоряет культурное размывание эмиграции. Впрочем, даже китайцам не удается в полной мере «унести Родину на подошвах сапог».
Поэтому ни в Черногории, ни в Испании, ни в Лондоне, ни тем более в Германии «Новороссия» возникнуть не сможет.
Не сможет она возникнуть и в Средней Азии и Закавказье — из-за жесточайшего давления, которому подвергаются там оставшиеся русские. На Украине слишком сильно национальное и, главное, политическое возрождение, которое может, хотя это и маловероятно, привести к распаду страны, но делает невозможным появление альтернативной России. В Крыму слишком сильно давление татарской общины, которое также будет отбрасывать русских к союзу либо с украинским, либо с российским государством, но в любом случае не к формированию собственной идентичности.
Однако уже Прибалтика является местом формирования альтернативной русской субкультуры.
Давно отмечено, что русские из Латвии, в заметных количествах работающие в России, существенно отличаются от значительной части наших сограждан такими «прибалтийскими» чертами, как организованность и дисциплинированность. Теоретически формирование новой русской идентичности может начаться на северо-востоке Эстонии, превращенной в гетто для неэстонского населения, но даже при рациональной политике российского государства этот регион будет, как и Крым, ориентироваться на Россию, а не создавать собственную идентичность.
Единственное место, где теоретически может сложиться «альтернативная Россия», — Белоруссия. Неспособность российской бюрократии выстроить с ней конструктивные отношения способна придать ей специфическую ценность в глазах Запада и привести к реализации проекта по созданию своего рода «Европейской России», несмотря даже на курс Лукашенко по развитию национально белорусской культуры как государственнообразующей.
Это слишком сложный проект для современных западных бюрократий, склонных к применению простых и демонстративных методов, однако теоретически в нем нет ничего невозможного. И тогда такая «Евророссия», высосав из нашей страны наиболее цивилизованную часть общества, не просто сама станет естественной наследницей и новым воплощением «русскости», но и отбросит нас уже даже не в Азию, а в новое Средневековье, весьма внятно описанное М. Юрьевым и В. Сорокиным («День опричника»).
Того, кто смотрит назад, жизнь всегда тащит «не в ту сторону».
Ресурс нельзя сделать своим, просто захватив его, — это поняли даже самые отмороженные российские олигархи. «Что ты отнял, то пропало, — что ты отдал, то твое», как писал классик русской литературы (чему не помешало незнание им русского языка) и казначей царицы Тамары грузин Шота Руставели.
Чтобы ресурс стал вашей частью, неотъемлемой и не поддающейся оспариванию, его мало и, строго говоря, не нужно захватывать и «приватизировать», — его надо преобразовать в соответствии со своими склонностями и потребностями.
Это относится и к русскости.
Бесчисленные, как тараканы, и столь же разнообразные фофудьеносцы (среди которых, как это ни ужасно, много искренних и глубоко порядочных людей) пытаются тупо захватить ресурс «русскости», не понимая, что тем самым уничтожают его и превращая слово «русский» в синоним хотя и не слова «фашист», но слова «идиот».
Столь характерная для них попытка возродить единство нации на основе православия — не только вполне мракобесное желание вернуть свою страну на 600 лет назад, не только вполне здоровое стремление всласть наиздевать— ся над правящими бюрократами, превратив их в «жующие сопли подсвечники», но и главная из всех существующих сегодня угроз распада нашей страны.
Потому что формирование нации на основе православия немедленно приведет к расколу, форсировав уже идущее обособление исламского, иудейского и сравнительно незначительного буддийского сегментов. И атеистам, которых уже сейчас тошнит от разнообразных проповедников, между прочим, тоже куда-то придется деваться.
То, что 600 лет назад создало страну, сегодня может ее разрушить.
Чтобы сохранить страну, надо ее преобразить. Чтобы стать наследниками русскости, надо ее переосмыслить. Ключом здесь, думаю, будет понимание того, что русские — симбиотический народ, живущий в симбиозе с государством. Отсюда этническая мягкость и культурная восприимчивость: стержень нации находится извне, как стержень личности у глубоко верующего человека.
Восстановление государства и решение примитивнейших, простейших насущных задач сразу же, само по себе даст старт необходимому преображению России и переосмыслению русскости, а тем самым — и формированию новой идентичности.
Как и позднесоветская, она должна быть наднациональной, надрелигиозной, надклассовой.
Сегодня твердо видно лишь одно — ни в коем случае нельзя забывать о системе образования, создающей народ. Как и российское, как и советское, в противовес нынешнему реформаторскому оно должно учить думать, воспитывать творческого и нравственного человека, гордящегося своей историей.
Последнее особо важно.
Переписывание истории, омерзительное с точки зрения науки, является важнейшим инструментом созидания нации, ибо коллективное осмысление прошлого программирует будущее.
В этом смысле строчка в татарском учебнике истории о том, что в битве на Калке была одержана выдающаяся победа над русскими, опасней любого теракта и чревата большим числом жертв, чем Спитак и Чернобыль.
Без великих историков не бывает великих народов, потому что именно историки создают народы.
Жизнь — это бег на значительно более длинную дистанцию, чем кажется всем нам. Поэтому, когда после оздоровления государства и восстановления государственности мы возьмемся наконец за решение наиболее наболевших проблем, мы должны помнить о цели этого процесса — о преображении России.
| Основные параметры | Для мирового сообщества (Запада) | Для населения России | Дляправящей бюрократии |
| 1. Кто такие «мы» | Россия — великая страна, часть европейской цивилизации. | Россия — великое государство, развивающееся по своей логике в своих интересах. | Группа сослуживцев, пришедшая к власти. |
| 2. Миссия | Обеспечение Запада энергоресурсами («энергетическая держава», опережение на рынке США Нигерии), сдерживаниеего стратегических конкурентов(ислама и Китая). | Построение «великой России» — конкурентоспособной «суверенной демократии», с растущим благосостоянием, социальными гарантиями, воспитанием патриотизма. | Построение «великой России» как инструмента безграничного долгосрочного потребления этой группы сослуживцев (материального и символического — в виде причастности к решению судеб мира). |
| 3. Образ врага | «Международный» (исламский) терроризм, внутри страны — враги демократии как современной религии (антисемиты, фашисты, исламисты и коммунисты). | Запад(в т. ч. выражающие его ценности либеральная оппозиция и коммерческие олигархи эпохи Ельцина), «фашисты» (нелиберальная оппозиция и вся общающаяся с ней либеральная оппозиция), исламисты. | Ситуативно: все, кто мешает потреблять. Исключение: невозможен серьезный конфликт с Западом как гарантом личного потребления. |
| 4. Союзники | Запад | Население, силовые структуры, «национально ориентированный» (то есть контролируемый ими) бизнес, ситуативно — Запад, ислам и Китай, между которыми балансируют. | «Агенты влияния» и лично преданные люди в России и за рубежом. |
| 5. Образдействия | Совместно с Западом, на основе международного права, но с защитойнациональныхинтересов. | Предельный прагматизм. Конкурентоспособность как получение нефтедолларов при готовности ради отношений с Западом уничтожать производства, кроме экспортеров сырья, в т. ч. ростом импорта и иностранных инвестиций. | Предельный прагматизм (цинизм). Превращение государства в инструмент личного обогащения, ограбление бизнеса и населения, привлечение иностранного капитала. |
| 6. Средства | Привлечение иностранным (западных) инвестиций, готовность обменять расширение контроля Запада за природными ресурсами и ядерными объектами России на расширение коммерческого присутствия на Западе («интеграция»). | Суверенная демократия («будем делать, что хотим, и называть это демократией»), конструктивный изоляционизм (игнорирование критики Запада). Восстановление роли государства («теневая приватизация»). Идеология «осажденной крепости» и «патриотизма»(«вы должны любить нас, так как остальные еще хуже и вас ненавидят»). «Удвоение ВВП», обгон Португалии, дебюрократизация, диверсификация экономики, нацпроекты и прочее — пустая пропаганда. | Тактика: «надежное энергоснабжение и, возможно, контроль за ядерными объектами в обмен на молчание». Стратегия: «крепость Россия как гарантия личного потребления». |
| 7. Квинтэссенция | Обслуживание | Величие | Потреблятство |
Да, был культ, — но была и личность.
Человек слаб. Человеку свойственно искать спасения у высших сил — от мамы до Бога; в России — у государства.
Русские вообще народ симбиотический, существующий не сам по себе, а именно в симбиозе со своим государством. В этом симбиозе мы не только непобедимы, но и не представимы: не поддаемся прогнозированию соседей. Зато вне его — например, когда государство оказывается враждебным или хотя бы чуждым нам, — мы просто исчезаем, как показывают последние полтора десятилетия.
Поэтому не только верноподданичеством и духовной слабостью и, упаси боже, поиском мест и грантов, но и естественным психологическим отклонением является упорное стремление приписать государству желаемые, пусть даже и не наблюдаемые черты патриотизма и ответственности.
Наверное, надо быть евреем или москвичом, чтобы видеть его таким, какое оно есть — без искажающих туманов тщетных надежд, ставших за тысячелетие чертой национального характера, без того, чтобы верить в перерождение президента в радугу без малейших признаков «посторонних» запахов вроде серы или хотя бы портянок.
Логика надеющихся проста, как удар по голове: раз у государства есть обязанности, значит, оно их выполняет. Ельцинское государство было плохим, но нынешнее-то, путинское, выполняет их точно! А если мы не видим (и, надо отдать должное, никто, кроме штатных пропагандистов или борющихся за их места, не видит) — значит, плохо смотрим. И не туда.
Нам кажется, что президент Путин должен возрождать страну, — значит, он будет это делать!
Логика несокрушимая. Мелькают годы, вымирают города, подрастают и дебилизируются стремительно сокращающиеся поколения детей, а она остается. Не сейчас, не в третий срок, так в четвертый — но обязательно будет!
Нам очень хочется.
А главное, это ожидание оправдывает наше собственное комфортное безделье и конформистское подчинение этому, по-прежнему разрушающему страну и нас вместе со страной, государству. Если «вычесть» нефтедоллары, в экономике отличие Ельцина от Путина просто теряется, а в социальной сфере путинское государство на порядок хуже ельцинского.
Правда, есть и прогресс.
Обманывать самих себя все-таки тяжело — и появился новый тезис. Мол, Путин не имеет видимых результатов потому, что занят невидимой титанической борьбой. Это не глобальная конкуренция — она во многом действительно ведется скрытыми методами, но все остальные ее участники, в отличие от нашего руководителя, имеют вполне наглядные результаты.
Чавес мотался по всему миру, как цветок в проруби, — и заключил стратегический союз с Китаем, выскользнув из-под американского сапога.
Превратившийся в глобальное посмешище Буш чередой феерических провалов (от 11 сентября, в котором все ярче вылезают «хвосты» американских же спецслужб, и полной беспомощности в Новом Орлеане, напоминающей Беслан, до провала в Ираке, вероятного убийства Милошевича, признания секретных тюрем и полной невиновности Саддама) тем не менее поддержал и упрочил американское лидерство, раздавил «бунт на коленях» Старой Европы по поводу Ирака, обеспечил сверхприбыли нефтяным корпорациям при относительной стабильности американской экономики и сдерживании стратегических конкурентов — Евросоюза, Японии и Китая. Если он к обоюдному с Ахмадинеджадом удовольствию «зачистит» иранскую ядерную программу (а вместе с ней — либеральных и религиозных оппонентов нынешнего президента Ирана), то он даже сможет решить «проблему преемника» и сохранить в 2008 году республиканскую власть! (А сегодняшние демократы в сегодняшних США — такая же гибель для страны, что и демократы в России).
И даже бедолага — «крепкий хозяйственник» Ольмерт, устроивший бессмысленную кровавую баню в Ливане и заставивший израильское общество впервые за почти 60 лет его существования разочароваться в самом себе, все-таки достиг хоть незначительного, но результата, немного и на время, но ослабив «Хизбаллах» и, соответственно, ослабив его удар возмездия по Израилю после удара США по Ирану.
У Путина таких результатов, достигнутых именно для страны (а не, скажем, для «Газпрома»), нет.
И поэтому «его борьба» иная.
Прежде всего это героическая, длящаяся все время существования политического пиара, борьба «хорошего царя» с «плохими боярами». Отличие от старых времен микроскопическое: нынешние бояре не унаследовали свое положение, а скрупулезно, по человечку отобраны самим президентом и представляют собой наиболее близких и нужных ему людей.
А в остальном — все как всегда. Героическая, не видимая грязному мещанскому быдлу борьба царя со своим окружением. Оно все плохое, и он когда-нибудь победит.
Обязательно.
Кроме того, обычно «в пакете» высказываются две гипотезы (особенно это характерно для бывших силовиков, сохранивших специфический склад сознания, но утративших полноту связей с силовыми структурами, что позволяет им питать разнообразные иллюзии относительно их нынешнего состояния). Первая — что Путин пришел к власти в результате не комбинаций Березовского и отчаяния ельцинской семьи, а вмешательства неких не представимых глобальных сил. Лет 7 назад ее звали бы «мировой закулисой», лет 70— «Божьим промыслом», сейчас же ее в лучших традициях иудейства боятся и называть. Коротка память человеческая, и уже через 5–7 лет о самоочевидных событиях, не только очевидцами, но и участниками которых все были, можно громоздить любое количество «бочек арестантов».
Вторая гипотеза — что эта приведшая Путина к власти сила хочет зла России (что вообще-то исчерпывающе характеризует ее выдвиженца, но такие мелочи новых путинских Несторов не интересуют), но Путин ее обязательно преодолеет и принесет всем величие и процветание (кому что надо). Просто ему не надо мешать, потому что Путин — «господин удачник», и поэтому у него получится все, всегда и при любых обстоятельствах, даже если сам он хочет чего-нибудь иначе.
Сложно удержаться, чтобы не отметить в этой связи высказывание биографа другого известного «везунчика», которому до поры удавалось все, о том, что, если бы Гитлер умер в 1938 году, мир считал бы его величайшим немцем всех времен.
Но дело не в исторических аллюзиях.
О любом человеке громче и полнее всего говорят его дела.
Путин создал власть, ориентированную на него лично, основанную на тотальной коррупции, презирающую и грабящую страну. В этом деле он многократно превзошел Ельцина. Это его главный результат, и эта власть ни на что созидательное не годится. Она может только лгать и грабить.
Создав ее (надо отдать должное — упорным и тщательным трудом), он, в отличие от того же Сталина, остановился — похоже, в растерянности. Цель достигнута, больше делать нечего, а что 87 % населения самой богатой страны мира бедно (не может купить простую бытовую технику), а 13 % является нищим (испытывает нехватку денег для покупки еды), так это не к президенту. Он здесь ни при чем, а никаких масштабных проектов у него нет — для масштабных проектов все-таки нужна масштабная личность.
И о конкурентоспособности, высоких технологиях, модернизации и прочих «нанотехнологиях», по смыслу использования в русском языке все более приближающихся к значению слова «панама» (то есть афера) — если о деле, а не о словах и пропаганде, так это тоже не к нему.
Он свою задачу выполнил.
Ему хорошо.
А для страны есть штатные пропагандисты и добровольные «инициативники» — пускай ее мечтает.
Восстановление Русского мира
Представители различных культур по-разному реагируют на одни и те же управляющие воздействия. Распространенное в силу демократических предрассудков и агрессивной либеральной пропаганды игнорирование этого снижает эффективность не только государственного, но и корпоративного управления, подрывая тем самым конкурентоспособность.
Признание этого факта не имеет отношения к расизму и фашизму, которые исходят из представлений о превосходстве одного народа (или культуры) над другими. Любое утверждение, что какой-либо народ, культура или религия «лучше» или «хуже» других, неприемлемо, так как раскалывает общество, превращая в его иррациональных, не способных к долгосрочному компромиссу врагов целые группы людей, которые могли бы быть его союзниками, работающими на общее благо.
Отторгая от общества потенциальных союзников в глобальной конкуренции, расизм подрывает его конкурентоспособность, кардинально сужая его человеческий и социальный потенциал. Поэтому объединение общества должно идти на основе не этнических и религиозных признаков, которые большинство людей в принципе не могут изменить, но на базе наиболее универсальных ценностей, наиболее полно выражаемых понятием «образа жизни». В этом случае общество будет отторгать от себя только заведомо асоциальные элементы, органически несовместимые с ним.
Отторжение потенциального союзника становится в этом случае невозможным именно в силу применения исключительно содержательного критерия — готовности и способности человека или социальной группы стать частью общества.
Формирование общества на основе принципа открытости многократно повышает значимость национальной политики, полномасштабного и скрупулезного анализа особенностей национальных, культурных и религиозных групп и их полного учета в практике госуправления.
Многонациональная и полифоничная по своей сути русская культура, вбирая в себя и перерабатывая достижения национальных культур, не ассимилирует, но обогащает их и дает им новые пространства для развития — вплоть до выхода на мировую арену. (Наиболее емкое выражение этого — классическая фраза «великий русский художник Левитан родился в бедной еврейской семье».)
Во многом в силу этого русская культура является конституирующим элементом не только российского общества, но и всей формирующейся новой российской цивилизации. В этом качестве она нуждается в особом внимании со стороны государства, в защите ее от опошления и размывания, в поддержке и развитии (но не в музейной консервации) ее основных элементов.
Наш идеал — конструктивная, позитивно ориентированная терпимость, уважение неантагонистических и не разрушительных для общества в целом различий ценностей и образа жизни образующих его представителей различных народов и культур, неутомимое и изобретательное использование этих различий для выработки и достижения общих целей.
Основа общественной самоидентификации, необходимой в условиях глобальной конкуренции, — культура. Нужно не пытаться законсервировать, но сохранять и развивать ее.
Разумно введение минимальной обязательной квоты на трансляцию по радио и телевидению песен на русском языке, показ по телевидению и в кино фильмов российского и советского производства.
Надо определить идеи и настроения, внедряемые государством, и предоставлять конкурсные госзаказы на производство соответствующих фильмов, телевизионных и радиопрограмм, как это делало, например, американское государство в отношении Голливуда во время Великой депрессии в 30-е годы XX века.
Специалисты с высшим образованием из любой страны мира, проработавшие в России два года по специальности, владеющие русским языком, знающие и признающие российские законы и правила общежития, равно как и носители русской культуры, проработавшие в России два года (даже нелегально), при желании должны получать гражданство России автоматически.
Любой человек, легально работающий в России, выполняющий наши законы и соблюдающий правила общежития, должен иметь право жить в России, пока может себя прокормить. Если в течение пяти лет он и члены его семьи не совершали уголовных и административных нарушений и сами зарабатывали себе на жизнь, они должны при желании получать гражданство России на основании заявления.
После уничтожения Советского Союза и растаскивания национальными бюрократиями по государствам «новой исторической общности — советских людей» большинство бывших советских граждан оказалось в положении разделенной нации. Так же, как немцы через 40 лет кропотливой работы, которая, казалось, не имела шансов на успех, воссоединили свой народ, и так же, как обеспечат его корейцы, воссоединение наших народов в рамках единой многонациональной культуры, поверх границ и корысти развращенных бюрократий обеспечим и мы — современные русские.
Трудности, которые предстоит преодолеть в ходе воссоединения, видны на примере Германии. Жизнь порознь создает не просто взаимную неприязнь, но и глубокие различия, изживать которые придется поколениями. Но пример этой же Германии показывает: воссоединение разделенного народа высвобождает колоссальную позитивную энергию, придающую огромный импульс общему развитию и позволяющую изживать самые глубокие и болезненные разногласия.
Стимул к воссоединению — неспособность оставленных без внимания территорий бывшего Советского Союза, в том числе и непосредственно граничащих с Россией, к самостоятельному развитию. Большинство из них не интересно Западу и не будет им развиваться. В итоге они превращаются в «генератор неблагополучия», которое будет давить на нас и дестабилизировать наше общество. Обезопасить Россию от этого можно лишь возобновлением успешного развития брошенных нами территорий.
Возобновление успешного развития постсоветского пространства возможно только за счет экономической и политической экспансии России (в том числе при сохранении политической независимости соответствующих государств) и воссоздания на новой, рыночной основе того единого хозяйственного механизма и экономического пространства, которым была когда-то эффективная часть Советского Союза.
Естественно, возвращение к здравому смыслу требует выработки заново всей внешнеполитической стратегии России. Так, следует учитывать, что российский рынок даже при условии разумного протекционизма неприемлемо узок для целого ряда российских же производств. Без внешних рынков не смогут существовать целые отрасли — например, гражданское авиастроение и производство оборудования для атомных электростанций. А контроль за внешними рынками высокотехнологичных товаров требует существенного политического влияния на соответствующие общества.
Созидание нации: технологический аспект
Благодаря трагическим событиям последних 20 лет, в том числе последовательным усилиям либеральных реформаторов, российское общество так и не выработало самоидентификацию и в настоящее время практически не обладает идентичностью.
Поэтому вопрос превращения людей, проживающих на территории во многом случайного по своим очертаниям обломка Советского Союза, в единую нацию является ключевым вопросом не только развития, но и выживания России. Еще несколько лет неопределенности — и процесс внутренней дифференциации общества по национальным, религиозным, социальным и культурным признакам станет необратимым, российское общество окончательно разделится, а вслед за ним развалится, в том числе в территориальном плане, и Российская Федерация.
В отличие от ситуации после уничтожения Советского Союза никакой возможности последующего объединения не будет, так как будет отсутствовать главный фактор такого объединения — наличие общественной идентичности.
Несмотря на то, что нации представляют собой естественные общественные организмы и складываются стихийно, процесс их складывания, как показывает история, можно ускорить и сделать менее болезненным — так же, как можно ускорить процесс самоосознания личности. С другой стороны, неправильным «воспитанием» при неблагоприятных условиях можно подорвать процесс складывания нации, не допустив ее возникновения вообще.
Поэтому, помимо обсуждения содержательных аспектов единства нации, обычно вырабатываемых ею стихийно (наличие общих системы ценностей, образа жизни и идеологии) и нуждающихся лишь в артикуляции, представляется исключительно важной проработка технологического аспекта созидания нации — инструментов решения этой задачи и формальных требований к этому процессу.
Созидание нации сродни воспитанию человеческой личности; при этом в роли сознательного воспитателя может выступать лишь ответственное государство, понимающее свою задачу и ее важность и опирающееся на патриотически ориентированную, творческую и при этом адекватную часть интеллигенции.
Примерами успешного и сознательного созидания наций являются Германия и Италия XIX века, Турция (несмотря на очевидную неприемлемость примененных методов, включающих геноцид по этническому принципу), США на протяжении всей своей истории, а также отчасти наша страна (до первой половины 70-х годов).
Стратегический инструмент формирования нации — «общее дело», в которое вовлекаются (в том числе и помимо своего желания) все ее потенциальные члены. Оно должно быть масштабным, жизненно важным, всеобъемлющим (захватывающим все чувства и мысли людей) и завершаться триумфом, так как успех в значимом деле доказывает правоту, прививает привычку к победе, что воспитывает жизненно необходимые уверенность в своих силах и оптимизм. Совместное же экстатическое переживание победы закрепляет это в общественной психике на поколения вперед.
«Общее дело» может быть разным. Наиболее органично оно вырастает из войны (лучше оборонительной, хотя бы на первом этапе) и угрозы уничтожения, преодоления общих бед (как писал Маяковский, «землю, где воздух как сладкий морс, бросил и мчишь, колеся, — но землю, с которою вместе мерз, вовек разлюбить нельзя»). Но оно может быть и связанным с реализацией широкомасштабных проектов (индустриализация, полет в космос, полет на Луну и так далее), хотя всякая менее сильная мотивация, чем реальная для каждого угроза физического уничтожения (врагами либо разрухой), требует подкрепления постоянными усилиями государства.
Некоторые тактические инструменты формирования нации:
• создание и постоянное подкрепление «гражданской религии» (по определению Линкольна, когда он еще был провинциальным адвокатом), объединяющей людей вне зависимости от их религии, национальности и культуры, интегрирующей общество внедрением в него общих ценностей, нужных именно обществу как целому, а не отдельной его части (пусть даже и доминирующей);
• создание и поддержание культа предков, отдавших свои жизни ради единства нации с подчеркиванием их альтруизма и самопожертвования, и преодоленных трагедий прошлого; при этом нельзя допускать психологического давления на людей, инстинктивно отторгаемого ими;
• формирование «ключевых точек» национальной истории, обеспечивающих единство и прочность национального самосознания (в Советском Союзе такими были Великая Октябрьская социалистическая революция, победа в войне и полет Юрия Гагарина); принципиально важно, что каждое поколение должно иметь свою такую «точку», пусть даже созданную задним числом при помощи переосмысливания исторических фактов (пример — корейская и вьетнамская войны для США);
• создание «культовых мест» «гражданской религии», оказывающих подспудное влияние, не требующих усилий и являющихся местами отдыха и релаксации, а не поклонения (которое легко становится принудительным, что подрывает всю идею «гражданской религии»); идеал — парки с монументами, познавательными объектами (музеями, панорамами и пр.), водоемами, возможностью игр на свежем воздухе в любом, а не только специально отведенном месте, комбинированным воздействием пейзажа, архитектуры, музыки и запахов (например, от цветущих растений, подобранных таким образом, чтобы время цветения и, соответственно, запахов было максимальным); в качестве образца можно принять вашингтонский Молл (парково-музейную зону между Белым домом, Капитолием и Потомаком);
• последовательная политика мягкого, но неуклонного размывания гетто и диаспор всех видов как объективно подрывающих единство общества;
• закрепление изложенного в системе воспитания и образования, вплоть до высшего (особенно при помощи курсов истории и литературы, закрепляющей моральные ценности общества), и культурной политикой государства (включая «госзаказ», во многом благодаря которому в 30-е годы XX века «поднялся» Голливуд).
Несмотря ни на какие успехи, никогда не следует забывать, что нация — живой организм и, следовательно, ее созидание — процесс непрерывный.
Кризис формальной демократии
Удивительно, как быстро летит время.
Понятие демократии сохраняет всю свежесть концептуально нового энергичного призыва, переворачивающего, обновляющего и возрождающего старый затхлый мир.
А ведь основные демократические институты были окончательно созданы более 200 лет назад — в XVIII веке — и с того времени лишь незначительно улучшаются и дорабатываются, оставаясь в своей основе принципиально неизменными. Между тем вопреки многочисленным и авторитетным апологетам достижения современного им человечеством высшего совершенства — от Гегеля до Фукуямы — развитие человечества все же продолжается и, постепенно меняя требования к организации общественного управления, создает необходимость более глубоких изменений, чем те, к которым люди привыкли и которые считают поэтому максимально возможными.
Эти изменения должны быть технологичными и, как минимум, обеспечивающими решение хотя бы основных проблем, с которыми уже столкнулась демократия в ее традиционном западном понимании и с которыми в своем нынешнем виде она, как убедительно показывает практика, в принципе не в состоянии справиться.
Эволюцию этого понятия (причем не только в нашей стране, но и во всем мире) неплохо иллюстрирует сопоставление двух энциклопедических определений.
«Народовластие, государственная форма, в которой верховная власть принадлежит всему народу» (Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона). «…Форма политической организации общества, основанная на признании народа в качестве источника власти, на его праве участвовать в решении государственных дел и наделении граждан достаточно широким кругом прав и свобод» (Большая Советская энциклопедия).
Изменение смысла, вкладываемого в один из наиболее популярных терминов современности, весьма показательно: за долгие годы (в том числе и Советской власти) пройден непростой путь от прямого указания на непосредственную принадлежность власти всему народу к признанию этого народа всего лишь в качестве «источника» власти.
В современной практике неявно разделяются два принципиально различных понимания демократии.
Первое — содержательное, концентрирующее внимание на цели: демократия — общественное устройство, при котором управляющая система в наиболее полной степени учитывает мнения и интересы управляемых.
Второе — формально-институциональное, концентрирующее внимание на средстве. В соответствии с этим пониманием, демократия — это совокупность формальных (и потому поддающихся измерению, что очень удобно для выставления разнообразных оценок) институтов: разделения властей, независимого суда, парламента, выборов, свободы слова и ряда других.
Принципиально важно, что цель примерно соответствует средству лишь в условиях наиболее развитых западных обществ. В остальных демократическое содержание общественного устройства может быть обеспечено лишь иными, формально (то есть с западной точки зрения) недемократическими инструментами.
Именно поэтому искусственное внедрение демократических институтов в относительно неразвитые общества, как правило, ведет не к «построению демократии», но к ее разнообразным и разрушительным извращениям. (Классическим примером служат исламские страны, «демократизация» которых Западом вела к приходу к власти либо религиозных фундаменталистов, либо жестоких тиранов; весьма убедительной иллюстрацией разрушительности «экспорта демократии» является и Россия 90-х годов).
Наиболее важная и при этом наиболее очевидная проблема современного мира заключается в том, что стандартные демократические институты призваны обеспечивать (и весьма успешно обеспечивают, как показывает практика) власть и контроль над государством (а через него — и над всем обществом) наиболее влиятельной общественной силе.
Беда лишь в том, что по мере развития глобализации и все большего упрощения коммуникаций относительно слабые страны все чаще сталкиваются с ситуацией, когда наиболее влиятельными в их обществах оказываются внешние для них силы — будь то иные государства или глобальные корпорации. В результате они вполне демократически, а порой и незаметно для самих себя попадают в ситуацию «внешнего управления».
Аналитики и философы развитых стран по вполне понятным патриотическим (а порой и корыстным) причинам привыкли акцентировать внимание на возможности совпадения интересов структур, осуществляющих «внешнее управление», с интересами того или иного общества, и ограничивать рассмотрение проблемы исключительно данной возможностью.
Между тем не вызывает сомнений, что не только более распространенной, но и более естественной ситуацией является несовпадение указанных интересов, а в ряде случаев и их прямая противоположность.
Прежде всего дисбаланс интересов может вызываться естественным влиянием глобальной конкуренции, то есть стремлением структур, осуществляющих внешнее управление, подавить своих конкурентов из управляемых ими стран или даже не дать им появиться в принципе. Однако не менее важной причиной представляется органическое отсутствие у осуществляющих «внешнее управление» структур каких-либо обязательств, в том числе социальных и экологических, перед населением управляемых ими стран. В самом деле: государства отвечают перед своими, а не чужими гражданами, корпорации — перед своими акционерами, а глобальные сети, как будет показано ниже, и вовсе лишь перед своими непосредственными членами.
Весьма значимым является и полное либо почти полное отсутствие координации между структурами, осуществляющими «внешнее управление», а оно в силу слабости управляемых объектов достаточно редко монополизируется какой-либо одной структурой. В результате ряд воздействий, каждое из которых по отдельности является безобидным или даже полезным, в своем случайно возникающем сочетании или последовательности может оказаться разрушительным для управляемого общества.
Классическими примером может служить воздействие на слабые страны с неустойчивой экономикой МВФ и Мирового банка — при том, что их усилия обычно координируются, и проблема заключается не в отсутствии, а всего лишь в недостаточной согласованности их усилий.
С одной стороны, МВФ в соответствии со своими стандартными рекомендациями пытается обеспечить макроэкономическую стабилизацию мерами, исключающими сколь— нибудь масштабное и устойчивое развитие на основе собственного экономического потенциала слабого общества и в итоге делающими достигнутую стабилизацию неустойчивой.
С дугой стороны, Мировой банк, периодически отчаиваясь дождаться устойчивой и прочной макроэкономической стабилизации (которая, по стандартной экономической теории, является необходимой предпосылкой для оказания заметной помощи развитию), начинает стимулировать экономическое развитие или просто решение наиболее острых социально-экономических проблем (от эпидемий туберкулеза до разрушения инфраструктуры и отсутствия квалифицированно подготовленных законов) своими кредитами, которые в условиях макроэкономической (а значит, и политической) нестабильности в значительной степени разворовываются либо, в лучшем случае, тратятся неэффективно, развивая и укрепляя если не прямо коррупцию, то неэффективное устройство государственного управления.
Как представляется, именно органической безответственностью «внешнего управления» и была в первую очередь вызвана стремительная актуализация после уничтожения Советского Союза и разрушения существовавшей в рамках биполярного противостояния системы «сдержек и противовесов» трагического феномена «упавших государств». (Существенно, что поначалу этот термин порой сгоряча переводился на русский язык менее политкорректным и брутальным, но более внятным и дающим более полное представление о сути и последствиях явления словосочетанием «конченые страны».)
Вполне естественное отсутствие ответственности по отношению к «чужим» для государств и глобальных корпораций управляемым ими объектам гармонично дополняется в условиях глобализации существенным изменением самого субъекта управления.
Государства и глобальные корпорации как субъекты международной, в том числе международной экономической, политики все в большей степени уступают свою ведущую роль разнообразным глобальным сетям.
Указанные сети формируются «сращиванием», как говорили в старину, элементов государственного управления — как собственно политического, так и связанного со специальными службами, и бизнеса, как глобального, так и национального, причем различные элементы указанных сетей базируются в различных странах.
Надо отметить, что управляющие сети такого рода существовали почти всегда, однако новостью последних лет стало постепенное освобождение, «отвязывание» их от интересов ранее доминировавших в них национальных государств и переориентация таких сетей на реализацию преимущественно собственных интересов, отличных от интересов указанных государств.
Принципиально важно, что речь не идет о контроле глобальных сетей за относительно слабыми государствами и даже странами, осуществляемым в интересах относительно сильных государств, доминирующих в данных сетях. Управляющие сети, возникающие в относительно слабых странах, традиционно в значительной степени были инструментами влияния на них более сильных государств, примерами этого полна мировая история.
Однако в настоящее время ситуация весьма существенно меняется. На современном этапе глобализации глобальные сети, по крайней мере, на Западе все в большей степени освобождаются от контроля государств как таковых и начинают хаотически манипулировать ими или их отдельными элементами в своих собственных, остающихся не оглашаемыми, а зачастую и вообще не устанавливаемыми формально, интересах.
Довольно внятным примером этой парадоксальной ситуации, когда хвост в полном соответствии с названием культового в профессиональной среде фильма «начинает вилять собакой», представляется самое сильное государство современного мира — США.
В последние годы создается устойчивое впечатление, что сформированные им глобальные сети, связанные с исламским миром, и в первую очередь Саудовской Аравией, все больше действуют в своих собственных интересах, весьма слабо связанных с национальными интересами США. При этом данные сети достаточно эффективно манипулируют остальной частью американского государства, не говоря уже о подверженном внушению интеллектуально и эмоционально незрелом американском обществе. Существенно, что глобальные сети не могут целиком подчинить себе не входящую в них часть американского государства, однако внутреннее столкновение интересов в нем обеспечивает дезорганизацию государственного управления как такового и представляется ключевой причиной нынешних как внешне-, так и внутриполитических сложностей США.
Эмансипируясь, отделяясь от государств, глобальные сети больше не отвечают за последствия своей деятельности даже для стран своего «базирования», даже для государств, которыми они создавались и которые они еще недавно считали «своими».
Принципиальное отличие сетей как субъекта управления от государства заключается в имманентном отсутствии у них ответственности перед обществом. Даже не демократичное по своему устройству государство поневоле, объективно заинтересовано в поддержании минимальной стабильности и гражданского мира в своей стране, а сетям, рассматривающим эту страну извне, «со стороны» глобального мироустройства и представляющих собой объединение «новых кочевников» (по классическому определению Ж. Аттали), это просто не интересно. Им нужен рост совокупного влияния и прибыли своих участников, а этих целей гораздо проще достичь не в стабильной, а в хаотизированной ситуации, «ловя рыбку в мутной воде».
Таким образом, создавая глобальные сети и в последующем упуская из своих в их руки важные полномочия в сфере общественного управления, национальные государства, даже исключительно сильные и эффективные, сами создают для себя субъект «внешнего управления», пренебрегающий их интересами, как это было показано в предыдущем параграфе.
Представляется исключительно интересным и значимым, что это освобождение от ответственности не проходит даром и для самих глобальных сетей. Их освобождение, отделение от государства лишает их возможности в полной мере использовать его возможности по стратегическому планированию (от анализа до корректировки внешних процессов), что драматически снижает эффективность не только манипулируемого ими государства, но и их собственной деятельности.
Классическим примером этого обоюдного снижения эффективности представляется операция по свержению Саддама Хусейна, которая привела к достижению лишь локальной цели — временному поддержанию нефти на высоком уровне, выгодном нефтяным корпорациям США и Саудовской Аравии. Стратегическая задача американской части глобальной сети — контроль за иракскими недрами с возможностью их неконтролируемого и единоличного (или совместно с Великобританией) использования — была провалена. Более того: репутация США понесла невосполнимые потери, а представители глобальной сети в США не просто были дискредитированы, но и, по всей вероятности, утратят власть в 2008 году, что приведет к ослаблению США до уровня, наблюдавшегося в президентства Форда и Картера, и подрыву всего опирающегося на их глобальное доминирование мирового порядка.
Другая часть глобальной сети — представители элиты Саудовской Аравии — получила в качестве «головной боли» резкое усиление своего ключевого соперника — Ирана, избавившегося от сдерживающего фактора в лице Хусейна. При этом ослабление США (если быть точным, их административно-управленческое и интеллектуальное истощение) в результате их погружения в трясину иракской войны не только крайне затруднило прямой военный удар по Ирану, но и сделало почти невозможным его успешное стратегическое сдерживание.
Кровавый хаос в Ираке создал многочисленные дополнительные проблемы и помимо возникновения предпосылок для перехода его основной, населенной шиитами части под контроль Ирана. Так, Турция получила призрак курдского государства, существующего де-факто и неизбежно подлежащего оформлению де-юре в ближайшее десятилетие. Но главное — произошла (в том числе и из-за свержения одного из светских режимов в исламских странах) общая глобальная радикализация ислама, что проявилось прежде всего на Ближнем и Среднем Востоке.
Наиболее болезненным «эхом» ир; акского провала США стало ухудшение военного положения НАТО в Афганистане. Наступление талибов постепенно развивается и, по имеющимся аккуратным оценкам американских военных, в течение 2–3 лет талибы даже при максимально возможных усилиях США смогут вынудить их к выводу войск из Афганистана и восстановить тем самым свой контроль за его основной частью.
При этом представляется весьма существенным неустойчивость светского режима Мушаррафа в Пакистане. Прилегающие к Афганистану районы Пакистана уже контролируются талибами и объявили о создании независимого государства. После закрепления талибов в Афганистане свержение Мушаррафа явится вопросом не очень длительного времени. В результате возникнет единое, расширенное по сравнению с ситуацией до 2001 года государство Талибан. Основная часть Пакистана, которая не войдет в государство Талибан по этническим причинам, также неминуемо радикализуется. При этом не вызывает сомнений, что патриотически и националистически настроенные военные не позволят эвакуировать из Пакистана имеющееся у него ядерное оружие, в результате чего религиозно-фундаменталистское пакистанское государство будет обладать им, а угроза ядерной войны с Индией (а весьма возможно, что и с Западом) станет в повестку дня.
Таким образом, ставшая уже привычной и само собой очевидной для США концепция «экспорта управляемых кризисов» незаметно для них самих перерождается в результате перехода части реальных властных полномочий к глобальным сетям в концепцию «экспорта неуправляемых кризисов». Такое развитие событий подрывает глобальную устойчивость и существенно повышает совокупные риски мирового развития.
Наконец, третью проблему порождает изменение характера войн, которые во все большей степени ведутся не с государствами, а с сетевыми структурами. Это вызвано меняющимся характером современной глобальной конкуренции, которая во все большей степени становится меж— цивилизационной.
Сегодня уже практически не вызывает сомнения, что глобальные монополии, лишившиеся после уничтожения Советского Союза сдерживающей силы в виде биполярного противостояния двух систем, в ходе стихийной и хаотической погони за наживой создали мировой порядок, лишающий две трети человечества возможности нормального развития и потому отличающийся крайней неустойчивостью. Зарождение же и проявление новой силы, сдерживающей их саморазрушающий произвол, представляется в этих условиях вопросом лишь времени и новых болезненных кризисов.
Весьма интересен с этой точки зрения подход американского политолога Н.Злобина, рассматривающего гражданское общество как основную силу, сдерживающую современное государство и именно за счет этого сдерживания обеспечивающую стабильность общества. Опираясь на ставшие в последние годы традиционными представления о том, что в современном глобализированном мире страны и группы стран занимают роль основных структурных элементов привычного нам общества (есть страны-банкиры, страны-пролетарии, страны-менеджеры и так далее), Н.Зло— бин высказал кощунственную с точки зрения традиционной внешнеполитической религии Запада, но исключительно многообещающую с практической точки зрения мысль, С его точки зрения международный терроризм можно рассматривать как стихийное, еще далеко не полностью оформившееся и в силу этого пока еще неизбежно уродливое проявление нарождающегося глобального гражданского общества. Как и в случае традиционного, не над- а внутринационального общественного устройства, это глобальное гражданское общество объективно призвано сдерживать глобальное государство, в роли которого выступают США как персонификация коллективного Запада.
Столкновение с гражданским обществом, пусть даже глобальным, неминуемо приобретает для традиционного государства характер комплексного, многоуровневого взаимодействия с сетевыми структурами, в основном самодеятельными, сплетение которых и составляет это гражданское общество. Войны с ним, неизбежные в силу современного состояния развитых стран Запада и неразвитых двух третей человечества, поэтому неизбежно становятся войнами с сетевыми структурами, которые объективно требуют непубличных, не подлежащих огласке действий — от тайных переговоров до тайных убийств (предельным выражением последних являлась операция «Феникс», заключавшаяся в массовом уничтожении американцами и обученными ими спецслужбами Южного Вьетнама функционеров партизанского движения; эффективность этой операции оценивалась северовьетнамскими военными исключительно высоко). Понятно — и это наглядно подтвердила недавняя война Израиля против Ливана, — что традиционное демократическое правительство, работающее чуть ли не «под телекамеру», не может осуществлять подобные действия просто технологически.
Таким образом, сетевые войны объективно требуют ограничения демократии в виде ее формальных, созданных Западом институтов. Однако не следует забывать, что подобное ограничение возможно лишь при условии высокой идеологизации общества или хотя бы его элиты, так как иначе ограничение демократических инструментов неизбежно ведет к коррупции и разложению всей системы общественного управления.
Основная проблема заключается в том, что современная западная демократия не терпит идеологизации и последовательно и целенаправленно уничтожает ее, выбивая тем самым почву из-под своих собственных ног!
«Ремонт» западной демократии изменит мир
Таким образом, демократия в ее современном западном понимании испытывает жестокий кризис. Ее внутреннее устройство в целом перестало соответствовать объективным требованиям глобализации и уже не способно «автоматически» решать порождаемые ею проблемы, а ведь именно в этом и заключалась историческая сила демократии.
Основное направление противодействия описанным выше проблемам — так сказать, «ремонта демократии своими средствами и на скорую руку» — представляется самоочевидным. Это укрепление государственности в ее традиционном понимании, восстановление и реабилитация в глобальном сознании понятия «суверенитет» и особенно «суверенитет народа», понимаемого как «население той или иной страны, объединенное общей культурой», восстановление международного права в том виде, в котором оно существовало до 1999 года. Принципиально важным представляется и возврат к национально ориентированной системе ценностей от глобальной системы ценностей, которая, если и возможна в принципе (так как обычно она подменяется системой ценностей США или же Евросоюза), то, во всяком случае, саморазрушается.
Наиболее развитым странам мира, столетиями считавшими себя светочем цивилизации, необходимо осознать, что они слишком далеко и слишком корыстным образом забежали вперед в деле объединения мира и теперь ради его спасения просто обязаны сделать шаг назад.
Необходим установленный в явной и открытой форме приоритет коллективной безопасности над демократией и правами человека в западном понимании этих терминов, отказ от крестового похода за демократизацию и признание за каждым обществом права жить по своим собственным законам и обычаям. Пора признать, что источником законной власти в каждом обществе является все же исключительно его народ со всеми его предрассудками и недостатками, а отнюдь не меняющаяся раз в несколько лет администрация Соединенных Штатов Америки. Тем более не является источником легитимной власти в формально независимых государствах и «агрессивно-послушное», как говорили про большинство последнего советского Съезда народных депутатов, «моральное большинство» западного мира, конституированное (да еще во многом и в коммерческих целях) CNN и еще несколькими глобальными средствами массовой информации.
Потребность в этой консервативной, традиционалистской контрреволюции очевидна, однако сама ее возможность остается совершенно не ясной. Она слишком явно противоречит сегодняшним интересам наиболее влиятельных и эффективных субъектов глобальной политики и представляет собой в определенной степени возврат в уже известное и лишь поэтому кажущееся относительно безопасным и благополучным прошлое. «Обеспечение глобальной безопасности» по своей сути — не более чем шаг назад, сама принципиальная возможность которого даже с чисто методологической точки зрения представляется сомнительной.
Отрицаемый всем развитием человечества путь принудительной глобализации и насильственной демократизации не является только придуманной кем-то и когда-то «голой идеей». Он осуществляется с такой пугающей последовательностью, разрушительностью и самоотреченностью именно потому, что является равнодействующей интересов наиболее эффективных и влиятельных участников современных глобальных рынков.
Человечество идет по этому пути не потому, что кто-то обманул и обольстил его, но потому, что этот путь в наибольшей степени соответствует текущим потребностям и особенностям его наиболее влиятельных членов.
Поэтому «ремонт» демократии в ее западном понимании, кто бы и как бы ни взялся за его осуществление, в случае своего успеха неизбежно перерастет в коренное изменение всего сложившегося мирового порядка. Всерьез рассчитывать на то, что это не представимое сегодня и в основном неминуемо хаотичное изменение затронет исключительно несправедливые для нас его элементы, оставив в неприкосновенности все, что мы считаем справедливым и удобным для себя, представляется по меньшей мере наивным.
Творческая природа государства
Отрава либеральной пропаганды глубоко въелась в наши головы.
Выросло целое поколение людей, искренне полагающих, что обязанности государства сводятся к созданию и поддержанию «правил игры» и в лучшем случае — к формированию институтов и инфраструктуры общественного развития, но ни в коем случае не к его направлению и организации.
При этом никто как-то не задумывается (по крайней мере, публично) о том, что даже создание «правил игры» и институтов само по себе уже достаточно жестко программирует будущее развитие.
Однако реальные функции государства существенно шире. Главная из них — обеспечение национального единства, то есть сотрудничества и коллективных действий в общем направлении различных сил (социальных, национальных, интеллектуальных), действующих в обществе.
Даже в наиболее удобном для либеральных теоретиков случае, когда это направление складывается само собой как равнодействующая общественных сил, государство обязано оказывать на нее существенное корректирующее воздействие (ибо в определенных условиях общества склонны к самоубийству, как, например, советское, или к разложению в условиях застоя).
В целом же ряде случаев (когда общество не интересуется вопросами развития или оказывается расколотым) государство делает стратегический выбор за общество, по сути дела навязывая его ему (разумеется, «мягкими» технологиями, заинтересовывая его и манипулируя его настроениями) и организуя его последующее развитие.
Рассмотрим внимательней важнейшую социальную функцию государства — создание и поддержание национального единства (для чистоты картины ограничимся социальной проблематикой, отложив рассмотрение более сложной национальной).
Развитие общества определяется взаимодействием трех основных субъектов: государства, бизнеса и населения. Принципиально важно, что образы действия и краткосрочные интересы бизнеса и населения различны.
Бизнес по своей природе стремится к эффективности — к концентрации благ у наиболее успешных субъектов экономики и политики. Это стремление оформляется идеологией свободной конкуренции — либерализмом.
Население же стремится к справедливости, то есть к более равномерному распределению благ. Его естественная идеология — социализм.
Государство обеспечивает гармонизацию этих текущих интересов ради достижения долгосрочного успеха всего общества в целом.
Различные исторические условия, решение обществом различных задач на разных этапах его развития требуют различных пропорций между эффективностью и справедливостью, между либерализмом и социализмом. Соответственно сменяются и стоящие у власти политические силы.
Общий принцип гармонизации интересов бизнеса и населения прост, хотя и выработан развитыми странами в социально-управленческих муках. Во внешнем мире государство должно реализовывать интересы бизнеса как более активного и творческого элемента общества, всячески поддерживая и частично направляя его экспансию. Внутри же общества оно должно поддерживать в первую очередь население — не столько вследствие его преобладающего (в по-настоящему демократическом обществе) политического влияния, сколько потому, что внутренне нестабильное, расколотое общество не может быть конкурентоспособным в средне- и особенно долгосрочном плане.
Описанная модель связана с издержками для бизнеса, но они окупаются эффективностью государства, способного обеспечить как выполнение установленных им «правил игры» внутри страны, так и внешнюю экспансию бизнеса, за счет которой он получит гарантированно больше, чем потеряет от внутренних ограничений. Пример самоограничения крупного бизнеса на внутренней арене — его согласие на антимонопольное регулирование.
Вместе с тем из этой вроде бы тривиальной схемы гармонизации интересов бизнеса и населения за счет поощрения государством внешней экспансии бизнеса в обмен на его согласие с приоритетностью интересов населения внутри страны следует трагичный вывод о возможности успешного развития лишь ограниченного количества стран. Ясно, что внешнюю экспансию, являющуюся условием внутренней гармонии общества, не смогут осуществлять все страны мира: кто-то будет ее субъектом, а кто-то — неминуемо — объектом. Как пел Булат Окуджава, «ведь пряников сладких всегда не хватает на всех». Страна, являющаяся объектом внешней экспансии (классический пример — современная Россия), не только лишена возможности гармонизации интересов бизнеса и населения описанным способом, но и сталкивается с качественно новыми проблемами, порождаемыми этой внешней экспансией.
Доступный для нее способ гармонизации интересов населения и бизнеса — объединение их усилий в противостоянии внешней экспансии ради сохранения в стране большей доли производимых ресурсов и направления их на нужды собственного развития этой страны, то есть в развязывании своего рода «национально-освободительной» войны в области экономики. Необходимость этой «войны» и победы в ней отнюдь не отменяет необходимость одновременной организации внешней экспансии национального бизнеса, которая становится самостоятельной задачей государственной политики.
Бизнес по своей природе ориентирован на поддержку и прославление сильных, тех, кто сам в состоянии позаботиться о себе. (Именно в этом корни ограниченности и недостаточности его идеологии — либерализма.)
Соответственно, общественной функцией государства является забота об остальных — о тех, кто по тем или иным причинам не может позаботиться о себе сам. В целом функция государства шире и носит компенсаторный характер: оно берет на себя все задачи, которые стоят перед обществом, но которые оно не может выполнить само. Именно в силу объективного наличия значительного круга таких задач даже для самого развитого общества оно терпит государство с его неэффективностью и монополией на насилие. Ведь необходимую вещь лучше сделать плохо, чем вообще не сделать.
Неотъемлемые функции государства: установление норм и правил и обеспечение их соблюдения (поэтому возможна частная тюрьма, но не частный суд), обеспечение безопасности общества (включая обороноспособность, поддержание устойчивости природной и технологической среды), стратегическое планирование (государство— мозг и руки общества) и организация социальной помощи.
Кроме того, в зависимости от уровня развития общества государство оказывает ему услуги, которые оно постепенно должно научиться оказывать себе само. Важнейшая из них — реализация долгосрочных и капиталоемких проектов, непосильных или непривлекательных для бизнеса (как правило, из-за значительности необходимых инвестиций и длительности или неопределенности их окупаемости) — в первую очередь в области развития инфраструктуры и создания новых технологий (включая фундаментальную науку).
Сфера влияния государства естественным образом сужается по мере развития общества: последнее берет на себя все больше функций, однако не только установление норм и правил, а также социальная помощь, но и стратегическое планирование останутся в его преимущественной компетенции.
Чем слабее общество, тем шире поле деятельности государства. Поэтому оно постоянно испытывает соблазн ослабить общество ради сохранения или даже расширения своего влияния, что ведет к неэффективности и проигрышу во внешней конкуренции. Объективно обусловленная задача бизнеса — не дать государству остановить развитие общества и окостенеть, в том числе и отбирая у государства ряд функций, с которыми общество (хотя бы в части бизнеса) уже научилось справляться.
Бизнес активнее и сознательнее населения, поэтому государство должно в первую очередь выстраивать отношения именно с ним. Однако их нельзя понять без третьей и главной вершины «общественного треугольника» — населения, этого великого и, при нормальной ситуации, безмолвствующего субъекта политической жизни (население становится народом, когда неэффективность государства вынуждает его выходить на политическую сцену и возвращать себе ряд функций общественного управления, ранее делегированных доказавшему свою неэффективность государству). Если власть отрывается от населения, перестает ощущать свою ответственность перед ним, она неминуемо становится неэффективной. В этом случае народу приходится поправлять ее, демонстрируя неблагополучие ситуации различными методами — от низкой явки на выборы и высокой доли голосующих «против всех» до массовых беспорядков и революции.
Если государство не чувствует своей ответственности перед населением, оно лишается необходимой точки опоры в отношениях с бизнесом и либо подчинится ему, либо само подчинит его себе.
Ничего хорошего не произойдет в обоих случаях.
Подчинение государства бизнесу, помимо дичайшего расцвета коррупции, превратит государство в простой инструмент реализации его интересов, как это было в 90-е годы XX века в России, и лишит государство возможности выполнять свои общественные функции (просто в силу объективно обусловленного несовпадения интересов бизнеса с интересами общества).
Подчинение же бизнеса государству задушит его творческий потенциал, а затем и потенциал всего общества, как это имело место при социализме.
Опираясь на население, государство получает возможность говорить с бизнесом от имени всего остального общества, выполняя свою функцию стратегического планирования и определения норм и правил, необходимых для достижения определенных им целей.
Если в своем диалоге с бизнесом государству удалось решить принципиальную задачу — опереться на население, главной проблемой становится в значительной степени технический механизм определения национальных интересов.
Наиболее эффективной моделью (не считая Китая, модель которого при своей потрясающей эффективности специфична) представляются США, которые именно при помощи таких механизмов обеспечили симбиоз государства и транснациональных корпораций (ТНК), являющийся источником их глобального лидерства.
Американскому государству удалось добиться близости целей корпораций, ориентированных на повышение своей конкурентоспособности, и целями общества, заинтересованного в закреплении той же самой конкурентоспособности, но уже на ином, формально более высоком, а на деле более низком, национальном уровне. Американские ТНК и государство, как правило, преследуют единые общенациональные цели, помогая друг другу решать соответственно преимущественно экономические и преимущественно политические задачи. При решении коммерческих задач государство выступает в роли «младшего партнера», а при деятельности во всех остальных направлениях в роли ведомого выступает бизнес.
Главным механизмом объединения государства и крупного бизнеса США в мировой конкуренции является деятельность американского аналитического сообщества. Оно выросло из антикризисных подразделений корпораций и сохранило теснейшую связь с ними, финансируясь ими и обслуживая в первую очередь их интересы. В то же время на деньги корпораций аналитическое сообщество обеспечивает «сопровождение» деятельности партий, служа их аналитическими структурами. Победа того или иного политика на выборах ведет к переходу в его аппарат сотрудников этих структур. Они понимают, что пришли в госаппарат временно, и сохраняют «производственную базу» в аналитических структурах, формально не являющихся частью государства.
Аналитические структуры становятся подлинным «мозгом» государства. Решения, реализуемые госаппаратом, разрабатываются на деньги коммерческих организаций при помощи коммерческих технологий управления и, соответственно, с коммерческой же эффективностью, что повышает эффективность государства. Они оказываются важнейшим звеном, соединяющим корпорации и государство в единое целое именно благодаря ориентации на глобальные процессы и ценности.
Американский путь отличается от характерной для неразвитых стран «олигархии» тем, что сращивание государства и корпораций идет на уровне не только лоббистов, но в наиболее важной части — на уровне стратегических аналитиков, то есть на базе не узкокорыстных интересов корпораций, а на основе долговременных стратегических интересов.
Вместо того, чтобы сначала порознь выработать системы корпоративных и государственных интересов, а затем мучительно и противоречиво, порождая высокую общественную напряженность, приспосабливать их друг к другу при помощи громоздкой, прожорливой и эгоистичной политической машины, США при помощи аналитического сообщества с самого начала вырабатывают систему национальных интересов как целое, объединяющее интересы бизнеса и государства. Это смягчает противоречия и повышает осознанность развития, а с ним — и конкурентоспособность общества.
Изучая примеры эффективного государственного управления, мы видим с обескураживающей ясностью, что государство, завися от общества и соизмеряя свои действия с его мнениями и даже предрассудками, не обслуга и не придаток общества.
Государство — самостоятельный субъект, созданный обществом и обособившийся от него для выполнения принципиально новых функций, неподвластных самому обществу.
Главной из таких функций является развитие или, если акцентировать внимание на качественной стороне дела, преображение общества: необходимость его может ощущаться изнутри, давая импульс мысли и действию, но само это действие и даже осмысление могут осуществляться только извне общества — со стороны государства.
Возможно, это выглядит кощунством, однако эффективное исполнение любой из признаваемых либералами функций государства приводит нас к признанию его самостоятельной, творческой сущности. И трагедия либерализма заключается именно в том, что в силу догматичности и идеологической ограниченности он последовательно требует половинчатого и непоследовательного, а значит, и неэффективного исполнения этих функций.
В самом деле: возьмем, например, создание производственной инфраструктуры. Даже цитадель самого оголтелого либерализма в современном мире — МВФ — признает, что при слабости национальной экономики государство должно, заняться развитием инфраструктуры.
А теперь посмотрим, каковы масштабы этого процесса.
В сегодняшней России — отнюдь не самой слаборазвитой стране, каким бы ни был ее регресс, — скорейшей модернизации подлежат следующие виды инфраструктуры:
• линии электропередач, как магистральные, так и распределительные;
• автомобильные дороги, в том числе внутри населенных пунктов;
• железные дороги;
• аэропортовое хозяйство;
• речные и морские порты, не используемые для экспорта;
• инфраструктура жилищно-коммунального хозяйства;
• значительная часть гидротехнических сооружений;
• часть газораспределительной сети;
• значительная часть стационарной телефонной связи;
• почта.
Отказ от решения задачи модернизации инфраструктуры означает продолжение сокращения территориальной связности страны, реально угрожающей ее территориальной дезинтеграцией.
В то же время масштабность задачи такова, что даже одно только начало ее сознательной реализации кардинальным образом изменит весь деловой и инвестиционный климат страны.
И это особенность не России — это особенность инфраструктуры. Она в силу самой своей специфики, с одной стороны, как правило, исключительно капиталоемка (и потому требует значительных усилий и затрат), а с другой — играет принципиально нерыночную роль, создавая рыночную среду для других участников рынка (характерно в этом отношении определение свободы как избыточности инфраструктуры), но допуская внутри самой себя лишь ограниченную конкуренцию.
С другой стороны, при модернизации инфраструктуры немедленно возникает вопрос о том, как именно ее следует модернизировать. Железную дорогу нельзя тянуть в пустоту: строя ее, мы либо подразумеваем освоение соответствующей территории, либо воздвигаем монумент собственной глупости, разбазаривая средства, силы и время нации.
А это значит, что модернизация инфраструктуры уже подразумевает наличие программы развития и размещения производительных сил, которую некому создать, кроме государства (естественно, при тесном сотрудничестве с бизнесом по моделям от США и Франции до Японии).
Конечно, эта модель будет несовершенной и неточной. Однако, как показывает опыт той же Японии (в которой оказалась реалистичной лишь половина определенных в 50е годы приоритетов), сам факт ее реализации настолько оздоровляет экономическую обстановку и настолько оживляет бизнес, предоставляя ему новые возможности, что он оказывается в силах не только исправлять ошибки государства, но и развивать качественно новые отрасли, создавая качественно новые сферы конкурентоспособности, по вполне понятным причинам просто не предвиденные государством.
Но ярче всего творческое призвание — творческая природа и функция государства — видно в стимулировании технологического прогресса. Создание новых технологий по определению имеет нерыночный характер, так как колоссальные средства вкладываются в полную неопределенность, без каких-либо реальных возможностей оценить риски их потери.
Попытка формирования рыночных костылей в виде венчурного бизнеса достигла лишь ограниченного успеха, касающегося прикладной сферы, то есть воплощения на практике уже созданных технологических принципов; ключевая же сфера создания этих принципов остается наиболее рискованной и потому нерыночной, доступной преимущественно государству. Недаром основным инструментом технологического прогресса остаются, как это ни прискорбно, военные расходы: только страх уничтожения в войне оказывается достаточно сильным для переламывания страха перед высокими рисками инвестиций в создание новых технологических принципов.
А осуществлять эти инвестиции и уж тем более организовывать, направлять их может только государство.
Эти примеры бесспорны, но они представляют собой лишь частные проявления творческой функции государства. Суть же ее заключается в непосредственной организации общественного развития как такового и в создании многочисленных предпосылок для него, многие из которых (например, создание системы образования) требуют десятилетий.
Таким образом, государство преобразует общество для самого общества, с максимальным учетом его мнений и интересов (достижение этой цели, собственно, и является демократией), но в отделенности от него и при необходимости — вопреки его сиюминутным желаниям и требованиям.
«Очень сложно гражданскому обществу бороться с терроризмом против собственного государства»
Уважаемые коллеги, дамы и господа, товарищи!
Прежде всего позвольте мне высказать несколько комментариев к предыдущему выступлению, которое мне очень понравилось.
Начнем с того, что, прежде чем в рамках развития толерантности уважать национальные обычаи, их надо сначала узнать.
Потому что обычаи бывают разными.
Есть, например, такой обычай — рабовладение.
С другой стороны, если вы не знаете обычаев, вас могут просто ввести в заблуждение. В конце 1991 года из одного субъекта Российской Федерации пришла бумага о том, что граната «Ф-1» является неотъемлемой частью национального костюма и потому ношение ее не может трактоваться как незаконное ношение оружия.
И не надо бояться, что наша недостаточная толерантность испортит отношения России и США. Они таковы, что вряд ли их вообще что-то сможет еще больше ухудшить.
И бархатной революции бояться не надо. Бархатной революции в России не будет, потому что в нашем обществе вообще ничего бархатного не бывает.
Наконец, последнее: мы все справедливо негодуем по поводу западных, как здесь было сказано, «бизнесменов от политики», которые под видом демократии насаждают прозападные режимы.
Простите пожалуйста, а где наши такие «бизнесмены от политики»? Почему никто и нигде не насаждает наши ценности? Почему я не слышу из-за бугра визга о том, что проклятая Россия опять установила дружественный себе режим в очередной стратегически важной стране?
Теперь от во многом риторических вопросов перейдем к делу.
Террористическое действие сочетает в себе три квалификационных признака. В отсутствие любого из них то или иное действие может вызывать любые эмоции, но с научной точки зрения терроризмом не будет.
Первый признак — принуждение управляющей системы или общества в целом к тем или иным действиям или к отказу от них.
Второй признак — это принуждение должно осуществляться при помощи насилия или действенной угрозы применения насилия.
И, наконец, третье — принуждение должно осуществляться в нарушение действующих правовых норм или общепринятых норм поведения.
Здесь важны нюансы. Так, забыв о возможной направленности терроризма на общество в целом, мы забудем тем самым и о государственном терроризме, и о запугивании, деморализации целых обществ.
Забыв о таком критерии, как действенность угрозы насилия, мы ставим на одну доску слова «я убью тебя», произнесенные дурно воспитанным пятилетним мальчиком в состоянии истерики и тоже дурно воспитанным тридцатилетним молодцом с автоматом на шее или ножом в руке.
Наконец, если мы забудем о том, что терроризмом может быть лишь нарушение действующих законов или общественных норм, мы превратим в террористическое действие любое требование соблюдения закона с угрозой предусмотренным законом наказанием, обращенное к любому руководителю.
Таким образом, мы видим, что не только на бытовом, но и на научном уровне терроризм является исключительно серьезным, страшным явлением.
Поэтому вы поймете, что мои первым чувством, когда меня попросили выступить о неправительственных организациях в системе гражданского противодействия терроризму, был испуг. Я представил себе хор мальчиков-зайчиков, пытающихся с песней «Солнечный круг, небо вокруг» на устах противодействовать тем террористам, которых мы себе представляем.
Но, конечно, общественные организации могут противодействовать террористам. Другое дело, что это противодействие будет эффективным только при условии теснейшего сотрудничества с государством.
Прежде всего неправительственные организации могут заниматься предупреждением терроризма. Они могут поощрять солидарность, взаимовыручку и бдительность. Не всегда приятно, например, слышать от бабушек на скамейке в чужом дворе подробные расспросы о целях своего пребывания, но безопасность, по-видимому, это повышает.
Значимым фактором противодействия терроризму могут стать этнические диаспоры, если они будут ощущать себя потенциальными заложниками. Их высокая дисциплинированность, сплоченность, полная информированность их руководства уже используется и в политических целях, и для противодействия терроризму, однако антитеррористический потенциал диаспор далеко еще не исчерпан.
Важный инструмент предупреждения терроризма — разрушение потенциальных возможностей для него. Например, в Москве в массовом порядке железными оградами огораживаются дворы, и без знания кода в них нельзя не только проехать, но и пройти. Это плохо не только для тех, кто пытается по старой памяти пройти с одной улицы на другую дворами, но, может быть, и для терроризма тоже.
Профилактическим средством представляются и СМИ — как традиционные, так и интернетовские, вплоть до «живого журнала», являющегося по сути специфическим сегментом гражданского общества. Современные СМИ обладают аналитическими, не говоря уже об информационных возможностями, существенно превосходящими возможности даже наиболее развитых государств. И это не говоря уже о большей мобильности.
«Живой журнал» вообще позволяет рассматривать любую точку зрения с самых разных точек зрения, оперативно получая разнообразные свидетельства очевидцев, которых еще можно и расспросить, и весь спектр мнений. Да, безусловно, имеют место и пропаганда, и бессознательные субъективные искажения, однако они достаточно легко выявляются.
Очень важная вещь — внимание к СМИ и кинофильмам, по которым могут распространяться новые технологии террористической деятельности. В Советском Союзе это было оправданным направлением цензуры, а сейчас придуманный режиссером ход может оказаться действенной террористической технологией. Помню, как в одном из глянцевых журналов известный режиссер признался, что в конце 80-х для фильма о бандитах придумал пытку утюгом, поставленным на живот, а потом этот метод широко пошел «в массы».
Общество может контролировать и содержание рекламы. Рекламы, пропагандирующей терроризм, я пока не видел, а вот пропаганды наркотиков у нас в Москве сколько угодно. Последний пример: была такая дурацкая социальная реклама, очень примитивная, очень неэффективная — «Скажи нет наркотикам!». Так вот с месяц назад Москва была заклеена рекламой «Скажи нет котикам!». И котики такие пририсованы, белые и пушистые. Понятно, что на подсознательном уровне это высмеивает лозунг «Скажи нет наркотикам!», представляет всякую антинаркотическую пропаганду как бессмыслицу.
Наконец, необходимо распространение знаний о том, как снизить вероятность стать жертвой теракта и что делать, если вы все-таки попали в ту или иную ситуацию. К сожалению, в школах это преподают в основном совершенно формально и бессмысленно, как когда-то начальную военную подготовку или основы государства и права. Рекомендации же, которые все-таки как-то распространяются, обычно не имеют отношения к реальной жизни.
А в результате у нас до сих пор полно молодых идиоток, которые не понимают, что садиться ночью к кавказцу-таксисту опасно! У моих знакомых только за этот год было несколько случаев, а подробное разъяснение, что, как и почему, разумеется, без всякого национализма и, возможно, с подробным разъяснениям тяжести жизни мигрантов могло бы с одной стороны спасать имущество и здоровье, а то и жизни, а другой стороне помогать удержаться в каких-то рамках.
Помимо предупреждения терроризма гражданское общество может участвовать в преодолении его последствий. Грустная тема, но вот раньше у нас, например, были добровольные пожарные дружины, часто вполне эффективные. Гражданская оборона тоже может быть не профанацией, а действенным результатом самоорганизации людей. В конце концов, было когда-то такое общество — ДОСААФ. Его преемница РОСТО сейчас вроде тоже существует, но ее не видно и не слышно.
Наконец, неправительственные организации многое могут сделать для ликвидации питательной среды для терроризма. Это и советы старейшин, и укрепление местного самоуправления, и разнообразные общественные организации, и организация досуга молодежи.
Разумеется, надо воспитывать нетерпимость к экстремизму, разжиганию межнациональной и социальной роли и вести тщательное отслеживание всех подобных проявлений.
К сожалению, этим у нас сейчас занимаются — да и то, скорее, на психопатическом уровне — только евреи и гомосексуалисты. Основная часть общества с проявлениями экстремизма и разжиганием практически не борется.
И, знаете, ее в этом очень трудно винить.
Потому что обществу, особенно российскому, да и неправительственным организациям в целом очень трудно и даже противоестественно бороться против собственного государства.
В самом деле: ай, какая плохая штука разжигание социальной розни. А кто у нас занимался этим разжиганием в совершенно истерических объемах в 2003 году? Что, коммунисты? Нет. Нацболы? Нет. АКМ какой-нибудь? Нет. Это делали люди, теснейшим образом связанные с государством и, по-видимому, направлявшиеся им.
Идем дальше. Коллеги, это же черный ужас — разжигание межнациональной розни! Угу. А кто у нас им занимается? Кто, в частности, полтора года назад превратил слово «русский» едва ли не в синоним слова «фашист»? Правильно, это делали и делают люди, теснейшим образом связанные с государством и, по-видимому, направляющиеся им.
И что, прикажете неправительственным организациям и обществу бороться с собственным государством?
С другой стороны, использование терминов, обозначающих ужасные вещи, в повседневных политических целях девальвирует эти понятия, делает их повседневными. Еще пять лет назад за слово «фашист» в России можно было быть убитым. А сейчас, когда про кого-то говорят это слово, возникает подозрение, что это честный и хороший человек, которого «прессует» официальная пропаганда.
Другой пример: по действующему законодательству экстремизмом является любое несогласие с начальством, выраженное в резкой форме. Недавно прокуратура возбудила уголовное дело против Андрея Пионтковского — законченного либерала, кристально чистого интеллигента и поборника прав человека в реальном, а не пропагандистском смысле этого слова. За книгу, вышедшую два года назад, его обвиняют в экстремизме, разжигании межнациональной и социальной розни. Такими темпами через пару лет мы Библию запретим — там сказано «не мир я вам принес, но меч»; это с легкостью можно оформить как разжигание, а Ветхий Завет вообще полон сценами насилия, разрушительно влияющими на неокрепшую психику прокуроров.
Тем не менее, неправительственные организации могут сыграть большую роль в противодействии терроризму, поддерживая общественные традиции.
Ведь борьба с терроризмом объективно требует ограничения демократии. Ведь это по своей природе борьба с сетями, которая требует непубличных действий, которые никогда, и через тысячу лет, не должны подлежать огласке, — от тайных переговоров до тайных убийств.
В клинической форме мы это наблюдали во время так называемой войны Израиля с Ливаном, когда израильское правительство, работающее практически под телекамеру, оказалось полностью недееспособным.
Но что значит ограничение демократии? Прежде всего растет угроза коррупции. А главное, это ограничение с легкостью может стать чрезмерным и привести к возникновению никому не нужной диктатуры.
При этом заранее определить границу между необходимым и недопустимым ограничением демократии нельзя. Она своя для каждого общества и зависит от внутренней ситуации, традиции, обычаев, культуры — миллиона разных факторов — и потому может быть только нащупана. Инструкции здесь заранее не напишешь, предвидеть нельзя ничего!
Неправительственные организации — единственный инструмент сдерживания бюрократического рвения и нахождения необходимого баланса между борьбой с терроризмом и сохранением демократии. Надо сказать, что Западной Европе в 70-е годы это удалось, хотя какие там были террористы! — о некоторых организациях то, что они вообще существовали, достоверно стало известно только через 20 лет после прекращения их деятельности.
Однако неправительственные организации могут помогать государству сохранять демократию, противодействовать бюрократическому рвению и избегать перегибов только в том случае, если государство будет заинтересовано в этом.
Очень сложно помогать государству, которое не хочет, чтобы ему помогали, и которое само не брезгует террористическими методами для решения сиюминутных политических задач.
Привести пример?
Вы помните, что в начале своего выступления я привел три квалификационных признака терроризма? Так вот, ученые, сформулировавшие их много лет назад, последние полтора месяца должны считаться экстремистами!
И вы все — вы здесь сидели и кивали, и ни один не выскочил с протестом — вы все, согласные с этими критериями, тоже экстремисты! Вам всем грозит по 15 лет!!
Потому что полтора месяца назад в полутора километрах отсюда государство в лице ОМОНа, собранного со всей страны, осуществило в отношении «Марша несогласных» действия, полностью соответствующие всем квалификационным признакам терроризма!
Я не рассматриваю здесь вопрос о правомерности «Марша», хотя он тоже интересен, но ОМОН не рассеивал толпу, ради чего он, строго говоря, и создан, а целенаправленно избивал ее, в том числе предварительно беря людей «в коробочку», чтобы они не могли убежать. Это принуждение общества к бездействию (первый критерий), осуществленное при помощи насилия и действенной угрозы насилия (второй критерий) и в нарушение не только общепринятых норм, но и писаных законов (третий критерий)!
Вы знаете, очень сложно помогать бороться с терроризмом государству, которое само с удовольствием и демонстративно использует соответствующие методы.
Но главное не в этом. Главное в том, что, когда государство устраивает в центре столиц сафари на прохожих и вытаптывает неправительственные организации, оно вытаптывает именно тех, кто хочет и может помогать ему. Оно искореняет не врагов — он искореняет своих союзников, помощников и соратников, а те, кого оно покупает, становятся чиновниками и перестают быть частью общества.
После «выпалывания» неправительственных организаций в конце концов выживают только желающие не помогать, а противодействовать государству: во-первых, финансируемые Западом (а мы знаем, чего он хочет), и во-вторых, финансируемые собственными деструктивными элементами, до наркомафии включительно, потому что победить из без общества и против общества нельзя по определению.
Я убежден, что система государственного противодействия терроризму должна включать в себя гражданское общество и неправительственные организации. И государство должно выращивать, поддерживать и направлять гражданскую систему противодействия терроризму, сохраняя ее автономность, не пытаясь давить на нее, скупать ее или подчинять ее иным способом.
Я оптимист: я убежден, что будет именно так, и мы доживем до времени, когда Россия станет страной, полностью свободной от терроризма, и мы будем относиться к нему как к печальной странности других обществ.
Часть 2