Почти одновременно с прибытием в Бухару нашего посольства, явилось туда и посольство от кабульского эмира.
Еще раньше прибыли сюда послы турецкий и хивинский. Что за переговоры велись между эмиром и всеми этими послами — неизвестно. Говорят однакоже, что дело шло о составлении союза против России и что Эмир соглашался на это лишь при условии, что союзники самым делом, а не на словах только, признают его главенство. Так по крайней мере можно судить из следующих слов, сказанных эмиром послам авганским и хивинским: «я сильно и не один раз поплатился за то, что начинал войну... вы говорите мне, что я старший, приглашаете меня стать во главе... пусть сначала ваши ханы приедут ко мне, поклонятся мне и тем докажут мне, что признают мое главенство».
Такое требование, понятно, более походило на отказ, чем на согласие. Тут к тому же, подоспело русское посольство, торжественный прием которого показал искателям союза несбыточность их надежд, и с того дня турецкое и авганское посольство перестали показываться на улицах.
Мелкие и, полунезависимые бекства: кштутское, магиянское, мачинское, фарабское и проч., занимающая все пространство между зеравшанским округом, коканскими владениями и ходжентским уездом, по верховьям реки Зеравшана, составляли поэтому черезполосное владение бухарского эмира и служили убежищем для всего, что имело причины нас бояться или от нас укрываться. Бекства эти никогда не подчинялись, на самом деле, ни одному из соседних ханов. Генерал-губернатор решился держаться, относительно их, той же политики, какою руководился прежде эмир: предоставить их самим себе, не вмешиваясь в их внутренния дела и заботясь только о том, чтобы заставить их уважать неприкосновенность наших границ. Мы не изменили этому взгляду даже и после нападения, сделанного беками названных владений на отряд генерала Абрамова, возвращавшийся из экспедиции, снаряженной для исследования верховьев Зеравшана и озера Искандер-Куля. Но с появлением в заравшанском округе магианских и кштутских партизанов-разбойников, посланных беками с целью заставить нас отдать им какие-то два спорных кишлака, у нас решено было задать беспокойным соседям необходимый урок. Во всех этих нападениях можно было предполагать и другую, более сильную руку, указанную и голосом народа. С некоторого времени замечена была перемена к худшему в отношениях к нам шахрисябзских беков: напуганые прошлогодними рекогносцировками, беки эти сначала присмирели и с готовностью исполняли все наши требования, но со времени прибытия авганского посольства, беки совершенно изменили и тон свой и поступки.
В конце июня 1870 г., на казаков, посланных из Самарканда к нашему сборщику зякета, было сделано нападение. Чиновник наш почерпнул откуда-то сведение будто нападение это произведено известным разбойником, Айдар-Ходжею, пользовавшимся особым покровительством Шахрисябзских беков, у которых служил в качестве посыльного. На требование выдачи этого разбойника беки отвечали, что ни по шариату, ни по совести, выдать невинного не могут, так как Айдар-Ходжа в нападении не только не участвовал но и был в это время совершенно в другом месте. На повторение нашего требования, беки отвечали молчанием. Тогда решено было покончить наконец с беками, которые зашли уже слишком далеко, чтобы можно было поверить еще раз их обещаниям, вызванным опасностью. 7 августа два отряда наши, под общим начальством генерала Абрамова, двинулись двумя дорогами: на Джам и Кара-Тюбе, а накануне эмиру было написано, чтобы он выслал своих чиновников для немедленного принятия от нас в свое подданство, имеющего быть занятым, Шахрисябза. Город этот {13} взят штурмом 14 августа и немедленно передан во власть эмира, так что отряд к 25 августа возвратился уже в Самарканд, разрушив Фарабское и Магианское укрепления и объявив эти бекства упраздненными.
Шабрисябзские беки бежали в Кокан, но были там схвачены, по приказанию Худояр-Хана, и выданы в наши руки. Остальные мелкие беки явились сами с изъявлением покорности и с просьбою принять их в подданство Белого Царя. Айдар-Ходжа, послужавший яблоком раздора, также попал в наши руки и был предан суду в Самарканде. К чести нашего суда надобно сказать, что Айдар-Ходжа был оправдан. И так гроза разразилась над Шахрисябзем только по поводу не получения ответа на один исходящей нумер... Это однакоже все равно: как-нибудь надо же было покончить с этим соседом.
Занятие Карши и Шахрисябза и немедленное возвращение их законной власти эмира, произвело сильное и благоприятное для нас впечатление у соседей: они видят в этом во первых, подтверждение наших всегдашних уверений о нежелании нашем расширять пределы государства, а во вторых — выгоды, истекающие из нашей дружбы и невыгоды навлекать на себя наше неудовольствие.
Программа дальнейших наших отношений заключалась в поддержке эмира внутри его владений и ослаблении враждебных ему начал. Неурожай 1870 г., пошатнувший благосостояние всего Туркестана, выразился в Бухаре страшным голодом. Забота о самих себе вынудила нас запретить вывоз хлеба за пределы Туркестанского края. Мера эта не была отменена даже и после усиленных просьб эмира, которому лично генерал-губернатор послал, впрочем, в виде подарка 100 ароб хлеба. С весной 1871 года толпы голодных бедняков стали бродить по Ханству, производя иногда насилия. Среди населения пошла молва, что голодом Бухара обязана русским, которые давали ей воду Зеравшана лишь в незначительном количестве, а когда почувствовался недостаток в хлебе, то запретили вывоз его. Такие слухи усиливали, конечно, враждебное к нам настроение народа и делали положение эмира весьма затруднительными. Под конец стали уже поговаривать о каких то приготовлениях эмира, сношениях его с Авганистаном и Коканом и проч. Возвышение цен на соль, привозимую из Карши, придавала слухам некоторое вероятие, так как говорили, будто эмир наложил на соль новую пошлину в отплату нам за хлеб.
Казалось бы, что тяжелый урок, преподанный, эмиру, и следовавшие за тем сношения — подготовили нам в бухарском властителе послушного и покорного вассала, но было также очевидно, что этот деспот бессилен перед сложившимися обстоятельствами, перед голодным и волнующимся народом, перед автополитическими стремлениями беков и перед неугомонным фанатизмом мулл.
Все это подкрепляет только давно составившиеся мнение, что в случае каких либо недоразумений наших с эмиром — народ от него отшатнется и станет на нашу сторону. Эмира ненавидят. Против него беспрестанно составляют заговоры. Тайные гонцы то и дело являются в Ташкент с письмами не только от разных беков и приближенных эмира, но даже от его приятелей. Просьбы о содействии перевороту, приглашения занять Бухару и, если не навсегда присоединить ее к России, то хотя сменить при этом ненавистного эмира — вот в чем заключается обыкновенно содержание этих писем.
По поводу слухов, о приготовлениях эмира возникли у нас дипломатические сношения, которые и вызвали со стороны эмира категорическое заявление, что он намерен твердо держаться установившихся отношений доверия и дружбы и что он совершенно уверен в прямоте и чистосердечности уверений генерал-губернатора, относительно пожелания мира и спокойствия.
Поездка генерал-губернатора в Самарканд убедила его однакоже, что на деле эмир далеко не так уверен в миролюбивом направлении нашей политики, а бывшие до тех пор примеры начатия нами компаний не иначе как весною, заставляли его каждую весну делать разные приготовления «на всякий случае». Каждую весну в бухарском ханстве пробуждалось тревожное ожидание нашего нашествия со всеми его последствиями. Тревожное и воинственное настроение настойчиво поддерживалось враждебною нам партией.
Чтобы уяснить себе положение дел в ханстве и ближе познакомиться с личностью эмира, а также чтобы уверить как его, так и его подданных в неуклонности наших стремлений поддержать в ханстве власть эмира и стать относительно соседей в доверчивые и мирные отношения — генерал-губернатор командировал в Бухару д. с. с. Струве, которому поручил также узнать: как понимает эмир предстоявшую ему роль, в случае нашего движения на Хиву?
Результатом поездки г. Струве была окончательная уверенность, что эмир вполне понимает и ценит твердую и мирную политику, которой мы держались в отношений его со времени кампании 1868 года.
Из партий, влияющих на дела в Бухаре, наибольшим значением пользуется партия мира. Однакоже эмир не в силах оттолкнуть и враждебную ей, так долго господствовавшую в совете отцов его.
По поводу предполагавшегося движения на Хиву, эмир высказался, что он готов служить всем, чем может и предоставляет нашему отряду право пройти через бухарские владения, обещая снабдить его всем необходимым. — «Ваши враги — мои враги, ваши друзья — мои друзья», пояснил эмир, в доказательство того, что помнит затверженный урок! Г. Струве получил богатые подарки: множество парчевых, бархатных, шитых золотом, шалевых и шелковых халатов, несколько лошадей с полным убором и прочее. Эмир предложил ему, говорят, 30.000 коканов серебрянной монетою — но посол наш вероятно не принял денег, так как, во первых, это не в его характере а во вторых, ему известны были, весьма недвусмысленные взгляды генерал-губернатора на денежные субсидии от ханов. Касательно торга невольниками г. Струве донес, что по тщательном исследовании, он убедился в прекращении этого торга, из уважения к желанию генерал-губернатора. — Впоследствии мы увидим насколько верно было это сведение.
Справедливость требовала, в свою очередь, доказать эмиру чем-нибудь искренность наших уверений в дружбе. Случай к этому скоро представился. В начале июня 1871 года в Самарканд явился шахрисябзский бек Тохтамыш-бий, попавший в опалу и бежавший от гнева своего повелителя. С минуты своего назначения, бек этот отличался неизменною преданностью русским, и во время поездки генерал-губернатора в Самарканд явился туда с приветствием и лично участвовал в празднествах и народных играх, устроенных по этому случаю.