Что значит «христианство» этой христианской империи, видно из того, как Тютчев решает судьбы входящих в нее народов.
«Или быть Польше, или быть России». А так как, разумеется, быть России, то Польше не быть: уничтожить ее, раздавить «под гигантскою пятою», и не ее одну, но и Австрию, Италию, Германию – все «богомерзкие народы». Давить и душить – «в одной руке распятие и нож», как говорит он о Первом и мог бы сказать о Третьем русском Риме. Человекоубийство под знаменем Христа; царство «Зверя» под знаменем царства Божьего.
Византийская реставрация Тютчева, эта драгоценная ткань, оказалась непригодною для русской политики: дело обошлось дешевле. Но на полинялой тряпице современного славянофильского национализма, если всмотреться в него, можно узнать тот же византийский узор – «орлики да крестики», как на златотканой ризе Тютчева. Он вскрывает самую сущность того, что выдается и по сей день за «русский стиль», «русский дух». Тютчев не лучше и не хуже других славянофилов: он только правдивее всех.
В настоящей войне происходит торжество славянофильского национализма, окончательно выродившегося в «зоологический патриотизм». Вот почему исконная задача русской общественности – борьба с национализмом – сейчас труднее и ответственнее, чем когда-либо.
Борьба велась доныне в позитивной плоскости. Но окончательное преодоление славянофильского национализма возможно только в той плоскости, где сам он движется, а именно в религиозной.
В этом отношении польская интеллигенция может быть сейчас могущественной идейной союзницей интеллигенции русской. В учении польского мессианизма вопрос об отношении национальной правды к человеческой поставлен религиозно, т. е. именно так, как должна была и не сумела поставить его русская интеллигенция.
Польский мессианизм наиболее противоположен русскому славянофильскому национализму. Сущность идеи мессианской – не хищное, насильственное господство одного народа над всеми другими, а служение, самоотречение, страдание, жертва. «Кто из вас хочет быть господином, да будет всем слугой; кто хочет быть первым, да будет последним».
Великие страдальческие судьбы Польши – небывалая всемирно-историческая Голгофа. Ни один народ так не страдал, кроме народа Божьего, народа Мессии преимуществу – Израиля. Польша и есть новый Израиль, воистину новый народ Божий. Идея жертвенного служения воплотилась в нем как ни в одном из христианских народов. Россия страдала за Европу; Польша страдает за Россию. «Язвами ее мы исцеляем». В этом смысле польский народ – воистину народ-«богоносец».
Лучшее лекарство от застарелой русской болезни – «славянофильского национализма» – польский мессианизм, жертвенное служение народа высшей правде всечеловеческой.
Вот почему совершающееся ныне духовное сближение Польши с Россией может быть спасением обоих народов. «Еще Польша не сгинула» – да прозвучит в наших сердцах, как вечный завет: «Еще Россия не погибла».
Еврейский вопрос как русский
Хочется думать сейчас о России, об одной России и больше ни о чем, ни о ком. Вопрос о бытии всех племен и языков, сущих в России (по слову Пушкина: «всяк сущий в ней язык»), есть вопрос о бытии самой России. Хочется спросить все эти племена и языки: как вы желаете быть, с Россией или помимо нее? Если помимо, то зачем обращаться к нам за помощью? А если не помимо, то забудьте в эту страшную минуту о себе, только о России думайте, потому что не будет ее – не будет и вас всех: ее спасение – ваше, ее погибель – ваша. Хочется сказать, что нет вопроса еврейского, польского, украинского, армянского, грузинского, и проч. и проч., а есть только русский вопрос.
Хочется это сказать, но нельзя. Трагедия русского общества в том и заключается, что оно сейчас не имеет права это сказать…
Весь идеализм русского общества в вопросах национальных бессилен, безвластен и потому безответствен.
В еврейском вопросе это особенно ясно.
Что от нас хотят евреи? Возмущения нравственного, признания того, что антисемитизм гнусен? Но это признание давно уже сделано; это возмущение так сильно и просто, что о нем почти нельзя говорить спокойно и разумно; можно только кричать вместе с евреями. Мы и кричим.
Но одного крика мало. И вот это сознание, что мало крика, а больше у нас нет ничего, – изнуряет, обессиливает. Тяжело, больно, стыдно…
Но и сквозь боль и стыд мы кричим, твердим, клянемся, уверяем людей, не знающих таблицы умножения, что дважды два – четыре, что евреи – такие же люди, как и мы – не враги отечества, не изменники, а честные русские граждане, любящие Россию не меньше нашего; что антисемитизм – позорное клеймо на лице России.
Но, помимо крика, нельзя ли высказать одну спокойную мысль? Юдофобство с юдофильством связано. Слепое отрицание вызывает такое же слепое утверждение чужой национальности. Когда всему в ней говорится абсолютное «нет», то возражая, надо всему сказать абсолютное «да».
Что значит «юдофил», по крайней мере, сейчас, в России? Это значит человек, любящий евреев особой, исключительной любовью, признающий в них правду большую, чем во всех других национальностях. Такими «юдофилами» представляемся националистам, «истинно русским людям», мы, русские люди, «не истинные».
– Что вы все с евреями возитесь? – говорят нам националисты.
Но как же нам не возиться с евреями и не только с ними, но и с поляками, украинцами, армянами, грузинами и проч. и проч.? Когда на наших глазах кого-нибудь обижают – «по человечеству» нельзя пройти мимо, надо помочь или, по крайней мере, надо кричать вместе с тем, кого обижают. Это мы и делаем, и горе нам, если мы перестанем это делать, перестанем быть людьми, чтобы сделаться русскими.
Целый дремучий лес национальных вопросов встал вокруг нас и заслонил русское небо. Голоса всех сущих в России языков заглушили русский язык. И неизбежно, и праведно. Нам плохо, а им еще хуже; у нас болит, а у них еще сильнее. И мы должны забывать себя для них.
И вот почему вы говорим националистам:
– Перестаньте угнетать чужие национальности, чтобы мы имели право быть русскими, чтобы могли показать свое национальное лицо с достоинством, как лицо человеческое, а не звериное. Перестаньте быть юдофобами, чтобы мы могли не быть юдофилами.
Возьму один пример наудачу.
Еврейский вопрос имеет сторону не только национальную, но и религиозную. Между иудейством и христианством существуют, как между двумя полюсами, глубокие притяжения и столь же глубокие отталкивания. Христианство вышло из иудейства, Новый Завет из Ветхого. Апостол Павел, который больше всего боролся с иудейством, желал «быть отлученным от Христа за братьев своих по плоти», т. е. иудеев.
О притяжениях говорить можно, а об отталкиваниях нельзя. Как, в самом деле, спорить с тем, кто не имеет голоса. Бесправие евреев – безмолвие христиан. Внешнее насилие над ними – внутреннее насилие над нами. Нам нельзя отделять христианства от иудейства, потому что это значит, как выразился один еврей, проводить «новую духовную черту оседлости». Уничтожьте сперва черту материальную, и тогда можно будет говорить о духовной. А пока это не сделано, правда христианства пред лицом иудейства останется тщетною.
Почему сейчас так «заболел» еврейский вопрос? Потому же, почему «заболели» и все вопросы национальные.
«Освободительной» назвали мы эту войну. Мы начали ее, чтобы освободить дальних. Почему же, освобождая дальних, мы угнетаем близких? Вне России освобождаем, а внутри – угнетаем. Жалеем всех, а к евреям безжалостны. За что?
Вот они умирают за нас на полях сражений, любят нас, ненавидящих, а мы их ненавидим, любящих нас.
Если мы будем так поступать, нам перестанут верить все; нам скажут народы:
– Вы умеете любить только издали. Вы лжете.
А мы ведь надеялись, что наша сила в правде. Мы хотели правдою победить силу. Если все еще хотим, то не будем лгать, ослаблять ложью правды нашей, силы побеждающей.
Начнем же это делать с евреев.
Но пусть не забывают народы угнетенные, что свободу может им дать только свободный русский народ.
Пусть не забывают евреи, что вопрос еврейский есть русский вопрос.
Два ислама
Страшно, что все мы были так слепы – слепы, как щенки новорожденные. За день, за час, за миг ничего не предвидели. Как во дни Ноя, перед потопом, ели, пили, посягали. И когда увидели, то все еще не верили.
«Конец мира идет», – кричали нам пророки, до последнего дня, до последнего часа, до последнего мига. Но мы не верили, не видели, не слышали. Закрывали глаза, чтобы не видеть, затыкали уши, чтобы не слышать.
«Конец мира»? Нет, еще не конец, но начало конца или, вернее, начало всех концов. Что именно конечные судьбы Божьи на наших глазах совершаются, – надо быть слепым, чтоб этого не видеть.
Война России с Турцией (Турция была союзницей Германии в Первой мировой войне – Ред.) и, может быть, всего христианского Запада со всем мусульманским Востоком – тоже одно из начал одного из концов. Эта война началась еще в дохристианской древности, в борьбе иудейского и потом эллино-римского Запада с ассиро-вавилонским и персо-мидийским Востоком; продолжалась в Средние века.
От исторического христианства получили мы в наследие почти неодолимое предубеждение – род суеверия – против ислама как «ложной религии». Но понятия лжи и религии несовместимы. Нет ложных религий, есть только более или менее истинные. Зерно истины заключается в каждой из них. Поскольку религия есть религия, т. е. утверждение божественных ценностей, она не может не быть истинной. В этом смысле ислам – истинная религия.
«Allach akbar – Бог велик» – таково единственное откровение ислама. Бог велик и един. Нет Бога, кроме Бога. ««Ислам» значит покорность Богу. Мы должны покоряться Богу. Вся наша сила заключается в покорном подчинении Богу, во всем, что Он ниспослал бы нам, как в этом, так и в другом мире. Все, что Он посылает нам, будет ли это смерть, или что-либо еще хуже, чем смерть, мы должны принимать за благо; мы предаем себя на волю Божью» – так определяет Карлейль сущность ислама. «Если это ислам, то не живем ли мы все в исламе», – спрашивает Гёте.