Период небрежения
Глава 5Стабилизация в Хиве и экспансия Бухары
Хивинская проблема, 1873–1877 гг
К 1873 году максимальные цели Петербурга в отношении центральноазиатских ханств были достигнуты. Удалось обеспечить защищенную границу, более того, границу, которую Россия установила на превосходной стратегической позиции по отношению к Бухаре и Хиве за счет владения Самаркандом на правом берегу нижнего течения Амударьи. Власти Бухары и Хивы находились под действенным российским контролем, так что в дальнейшем никакой враждебности там не наблюдалось. Применение дискриминационных законов в отношении русских торговцев запретили, русских пленников освободили. Петербург был удовлетворен и желал сохранения статус-кво: Бухаре и Хиве безоговорочно позволяли самим разбираться со своими делами, избавив, таким образом, Россию от расходов и проблем прямого управления ими. Однако Ташкент воспринимал такое положение как временное, за которым в ближайшем будущем должна последовать аннексия. Несмотря на то что взгляды Петербурга превалировали над взглядами Ташкента, успех политики имперского правительства зависел от способности местных режимов поддерживать порядок в своих государствах. Политическая нестабильность и внутренние беспорядки в ханствах снова нарушили бы спокойствие русских границ и вызвали бы у Британии искушение вмешаться. Таким образом, первейшей задачей России было восстановление власти местных правителей над их подданными, которую пошатнуло поражение, нанесенное им русскими. Кауфман осознал эту необходимость уже в 1868 году, даже если Петербург этого не сделал, и помог Музаффару победить объединенные силы оппозиции, возглавляемые Абдул-Маликом. Похожая проблема поджидала русских и в Хиве после ее завоевания, где глубоко укорененная природа этой проблемы стала более серьезным вызовом для российской политики невмешательства.
Туркмены, самое крупное национальное меньшинство в Хиве, имели постоянные разногласия с правительством хана и узбекским большинством. Традиционным источником проблем служили вопросы налогообложения и распределения воды для орошения, поскольку узбеки в силу мест их обитания, расположенных восточнее или выше по течению каналов, идущих от Амударьи, первыми получали доступ к воде, от которой зависело земледелие. Еще одной проблемой была врожденная неприязнь между полукочевниками-туркменами, которые гордились своими воинскими доблестями и чистотой крови, и оседлыми узбеками, которые издавна смешивались с древними обитателями оазиса и приобрели более мирные обычаи.
Не успели русские войска уйти из ханства, как туркмены-йомуты разграбили несколько узбекских районов, чтобы компенсировать потери, понесенные ими в июле от рук казаков Кауфмана. Непосредственную ответственность за отношения с туркменами нес подполковник Н.А. Иванов, командующий гарнизоном Петро-Александровска, и начальник Амударьинского отдела, сформированного в 1874 году из территорий, переданных России Хивой. Из-за географической изолированности как Хивы, так и Петро-Александровска от Ташкента у Кауфмана возникла необходимость передать Иванову значительную долю ответственности за ежедневные взаимоотношения с Хивой. Инструкции от 12 сентября 1873 года, составленные Кауфманом для Иванова, определяли его главные задачи как 1) защиту правого берега Амударьи и его жителей, являвшихся теперь подданными России; 2) сбор разведывательной информации о ситуации в Хиве; 3) вмешательство во внутренние дела ханства «в той степени, в которой они затрагивают интересы и спокойствие недавно приобретенного нами населения». Таким образом, Иванову был выдан не четко определенный мандат на вмешательство в дела Хивы. Кауфман советовал использовать в отношении туркмен политику кнута и пряника. 20 сентября он сдержал данное туркменам обещание списать часть контрибуции, которую они оставались должны, и вернуть им заложников, если они пообещают подчиняться хану. За восемь дней до этого Кауфман отправил Иванова разорить территорию двух йомутских кланов за нападение на освобожденных рабов-персов и отказ платить контрибуцию. Генерал-губернатор хотел использовать йомутов как пример для других туркмен. Зимой 1873/74 года Иванов дважды вмешивался в дела Хивы. Он убедил Мухаммада Рахима сместить хакима капчаков, которого подозревали в участии в туркменском набеге, а в январе 1874 года прошел маршем во главе отряда русских войск по территории хивинских туркмен от Ходжейли до Ханки.
Ввиду продолжающихся внутренних проблем в ханстве Иванов осенью 1874 года предложил генералу Г.А. Колпаковскому, исполнявшему обязанности генерал-губернатора в отсутствие Кауфмана, аннексировать Хиву. 29 октября Кауфман ответил Иванову из Петербурга, что передаст его рекомендации соответствующим властям в столице, сопроводив их своим одобрительным письмом. Между тем Кауфман полагал, что повторная демонстрация русской военной мощи в отношении туркмен может сделать аннексию не нужной. К тому времени генерал-губернатор был достаточно хорошо знаком с точкой зрения Петербурга на территориальную экспансию в Центральной Азии, чтобы догадаться, какой будет судьба предложения Иванова. И вскоре министр иностранных дел Горчаков в очередной раз подтвердил эту точку зрения. Он возразил, что ситуация в Хиве не так критична, и процитировал слова императора о необходимости сохранить независимость Хивы, даже если ради этого потребуется использовать русские войска для усмирения туркмен. 10 ноября военный министр Милютин сообщил Кауфману мнение Горчакова и свое согласие с ним. Внутренние беспорядки в Хиве еще не переросли в общее восстание против хана или в гражданскую войну. Они не затрагивали непосредственных интересов России и не нарушали спокойствия в Амударьинском отделе. Таким образом, в жестких мерах не было нужды. Но даже если бы в будущем потребовалось вмешательство русских, ограниченная кампания на левом берегу была бы «не столь обременительна», как постоянная аннексия Хивы. В январе 1875 года русские войска под началом Иванова снова переправились на другой берег Амударьи и в рамках демонстрации силы прошли по территории ханства. На этот раз Иванов посетил Мухаммада Рахима в Хиве и посоветовал ему быть твердым, но справедливым по отношению к его туркменским подданным.
В 1876 году произошла новая вспышка насилия со стороны туркмен в отношении ханских сборщиков налогов. Аннексия Коканда русскими в феврале этого года и соперничество между русскими военными властями Туркестана и Кавказа вновь подняли вопрос об аннексии Хивы. В начале 1876 года в Красноводске возник план проведения экспедиции с целью выяснить, можно ли вернуть Амударью в ее предполагаемое старое русло, идущее в Каспийское море, и построить на хивинской территории вблизи Куня-Ургенч укрепление. Несмотря на адресованные Милютину возражения Кауфмана, утверждавшего, что в случае строительства такого укрепления основное влияние на Хиву перейдет от Ташкента к Тифлису, к маю план окончательно оформился, и на август была назначена отправка экспедиции с побережья Каспия. 18 августа Иванов по просьбе Мухаммада Рахима встретился с ним в Ханки. Хан возражал против экспедиции, против строительства укрепления и против поворота Амударьи, поскольку это привело бы к разрушению северной части ханства. Иванов попытался убедить его, но Мухаммад Рахим не поддавался. Он воспользовался встречей, чтобы обсудить опасности, угрожавшие его трону, а также свою неспособность поддерживать порядок, добиваться подчинения туркмен, жаловался на нехватку войск и денег, чтобы навязывать свою волю. Хан предлагал различные варианты действий: постоянный русский гарнизон в Хиве; субсидию, чтобы он мог нанять войско из местных жителей, и, как крайнюю меру, отстранение его и его семьи от власти и присоединение Хивы к России. Хан дошел до того, что спрашивал, где император позволит ему жить и на какую пенсию он может рассчитывать. Иванов доложил Кауфману, что хан никогда раньше не был таким подавленным и что он, очевидно, очень напуган.
Через девять дней после этой встречи в Петро-Александровск прибыла делегация из двух туркмен, чтобы пожаловаться на хана и его правительство и просить либо разрешить всем туркменам покинуть ханство, либо присоединить его к России. Иванов упрекнул их в том, что они действуют через голову своего законного суверена вместо того, чтобы обратиться к нему со своими жалобами. Вместе с тем он использовал эти два эпизода, чтобы подкрепить перед Кауфманом свою позицию, заключавшуюся в том, что время для аннексии Хивы пришло. 25 сентября Кауфман переслал рекомендации Иванова Милютину, однако он помнил взгляды вышестоящих чинов по поводу аннексии и не стал добавлять Хиву к Коканду в списке территорий, без особого желания приобретенных императором. Генерал-губернатор выразил мнение, что это приобретение может обойтись слишком дорого.
Экспедиция, которая вышла из Красноводска в начале августа, добралась до Куня-Ургенча через месяц, пробыла там пять недель, а затем вернулась назад. Ни план строительства укрепления на западной границе Хивы, ни поворот Амударьи так никогда и не были реализованы. В начале февраля 1877 года Иванов предпринял третий поход по землям туркмен на левом берегу реки, утверждая, что на русском ее берегу появились банды грабителей. На этот раз к нему обратилась еще одна группа туркмен с просьбой, чтобы Россия спасла их от власти хана. Доклад Иванова Кауфману от 15 февраля суммировал все накопившиеся за многие годы аргументы в пользу немедленного присоединения Хивы к России. 23 марта Кауфман передал доклад Иванова Милютину, заметив, что, хотя ситуация в Европе, возможно, препятствует отправке войсковых подкреплений, оккупация Хивы не представляет трудности и может быть предпринята в любое время. Ответом Петербурга стал перевод не в меру настойчивого Иванова на пост, который он занимал до 1873 года, а именно – начальника Заравшанского округа. 19 мая Милютин ответил Кауфману, что преемнику Иванова будет приказано «не допускать никаких действий, способных привести к необходимости оккупации Хивы нашими войсками, поскольку подобные действия идут вразрез с точкой зрения, которой в настоящее время придерживается Его Величество Император».
Таким образом, в 1877 году вопрос об аннексии Хивы был предан забвению. На следующий год малочисленная миграция хивинцев в Амударьинский отдел, начавшаяся в 1875 году, была приостановлена в ответ на жалобу хивинского правительства в связи с уменьшением численности налогоплательщиков. 16 ноября Кауфман отдал приказ, что в будущем для подобной эмиграции необходимо согласие хана. Однако те, кто уже эмигрировал, не подлежали репатриации. Преемники Иванова придерживались в отношениях с ханом гораздо менее властного тона, что помогло поднять его престиж среди придворных и подданных. В дальнейшем хивинский вопрос не поднимался вплоть до конца второго десятилетия XX века.
Русско-бухарские взаимоотношения, 1873–1875 гг
В отличие от Хивы, где командующий Амударьинского отдела исполнял обязанности заместителя генерал-губернатора и пользовался достаточно большой властью, в Бухаре все отношения русских с местным правительством находились под полным контролем генерала фон Кауфмана. Добраться из Бухары до Ташкента было гораздо проще, чем из Хивы, и Музаффар, как суверенный (теоретически) правитель, мог решать дела напрямую с генерал-губернатором. В результате начальник Заравшанского округа – русского района, имевшего такие же географические связи с Бухарой, как Амударьинский отдел с Хивой, ограничивался «обменом любезностями при необходимости» с эмиром и кушбеги да сбором и отправкой в Ташкент разведывательных данных о политической ситуации в Бухаре.
Поскольку находившийся в Петро-Александровске начальник отдела был всего в 40 милях от столицы хана, он мог напрямую общаться с хивинскими властями, не прибегая к посредничеству дипломатии. Однако между Ташкентом и столицей эмира не было такой географической близости. Статьи пятнадцать и шестнадцать русско-бухарского договора 1873 года предполагали присутствие постоянного бухарского посла в Ташкенте и его визави в Бухаре, но эти статьи не применялись. Отношения между Россией и зависимым от нее ханством по-прежнему поддерживались, как раньше, посредством спорадических миссий и посольств. Недовольство таким способом общения, возникавшее в период 1868–1873 годов, никуда не делось и в следующее десятилетие. Участники русских миссий в Бухаре были лишены свободы передвижения, находились под постоянным наблюдением и сталкивались с трудностями в получении правдивой информации о положении дел в ханстве, особенно это касалось работорговли. Один из русских посланцев, татарин по национальности, направленный в ханство в начале 1874 года генералом Абрамовым, чтобы разыскать трех сестер из Самарканда, которые были похищены и проданы в рабство в Бухаре, просидел восемь недель в тюрьме Карши. Его освободили и разрешили вернуться в Россию только благодаря вмешательству Н.П. Стремоухова, находившегося в ханстве с визитом по государственным делам. Проблема с получением подарков от бухарских властей также оставалась нерешенной. В 1880 году Кауфман запретил эту практику, и в декабре 1883 года военный министр увещевал генерал-губернатора Черняева, что это несовместимо с частью России. Тем не менее этот обычай сохранился до революции 1917 года, несомненно, потому, что его одобряла большая часть русского чиновничества в Туркестане. В начале 1880-х один из членов русского посольства в Бухару В.В. Крестовский отмечал, что подобные посольства неизменно получали от бухарских чиновников гораздо больше подарков, чем могли вручить им в ответ.
Тремя проблемами, не решенными договором 1873 года, с которыми Кауфман столкнулся практически сразу, были рабство, юрисдикция над русскими подданными в Бухаре и туркменская угроза на территориях, прилегающих к Амударье. Несмотря на то что договор запретил работорговлю в ханстве, он, в отличие от договора с Хивой, не запретил самого института рабства. Обстоятельства поражения Бухары в 1868 году не дали России такой свободы действий, как в 1873 году в Хиве. В результате она гораздо медленнее двигалась к запрету рабства. То, что институт, повсеместно осужденный в западном мире, продолжит существовать в Бухаре – даже как чисто внутреннее дело ханства, – было немыслимо. Представители цивилизационной миссии западного мира, в которой Россия занимала свое место, стали бы слишком громко возмущаться. В 1873 году вскоре после подписания нового договора Кауфман поздравил эмира, что он запретил работорговлю, и объявил, что это «первый шаг в направлении окончательного запрета рабства». Генерал-губернатор выразил надежду, что Музаффар обеспечит постепенное освобождение всех рабов в Бухаре за период «не более десяти лет».
Однако прекратить работорговлю и запретить рабство оказалось непросто. Хотя публичная продажа рабов была запрещена, торговцы тайно организовывали продажу рабов-персов, привозимых туркменами из пустыни. Даже правительство эмира покупало у этих торговцев рабов для пополнения своих армейских рядов, и хотя юридически эти рабы объявлялись свободными, они были обязаны служить в армии до конца жизни. Н.П. Стремоухов обвинял Музаффара в нарушении договора 1873 года, поскольку он покрывал работорговлю, чтобы обеспечить себе пополнение как армии, так и своего гарема. В июле 1878 года некто Фарат, представитель русского Министерства финансов, стал очевидцем существования невольничьего рынка в столице Бухары. Даже в 1882 году английский путешественник Генри Лансдел слышал рассказы о продолжающейся торговле рабами. В действительности прекращение работорговли произошло лишь после запрещения рабства как такового.
В конце 1873 года Музаффар согласился с предложением Кауфмана о полном освобождении рабов в течение десяти лет, но постановил, что до истечения этого срока все рабы должны оставаться у своих нынешних хозяев. Рабам предоставили практически бессмысленное право покупать свою свободу по ценам, которые определялись в каждом конкретном случае по договоренности между рабом и его хозяином. Беглым рабам угрожала смерть, а непослушным – суровое наказание. Сложная ситуация с бухарскими рабами после указа Музаффара породила длительную переписку между Ташкентом и Бухарой. Часто случались побеги рабов в русский Туркестан, где они подавали начальнику Заравшанского округа прошения добиться освобождения их родственников, остававшихся рабами в ханстве. Кушбеги возражал, что бухарские власти не в состоянии компенсировать хозяевам освобождение рабов и что все рабы должны оставаться в неволе до окончания установленного десятилетнего периода, если не могут быть выкуплены своими семьями. В 1874 году Кауфман отправил эмиру полученную его разведкой информацию о существовании незаконной торговли невольниками и о плохих условиях, в которых живут бухарские рабы. Генерал-губернатор требовал, чтобы Музаффар принял решительные меры по прекращению работорговли и по улучшению моральных и материальных условий жизни рабов в течение установленного периода их освобождения. Эмир отрицал существование работорговли, а сообщения о плохом обращении приписал неподчинению и плохому поведению рабов после того, как они узнали о своем будущем освобождении. В 1876 году Кауфман прекратил обсуждение этой темы, приказав начальнику Заравшанского округа с пониманием отнестись к трудностям, с которыми столкнулись власти Бухары в десятилетний период подготовки к освобождению рабов, и «в большинстве случаев не вмешиваться в дела, касающиеся рабов».
Проблема так и осталась нерешенной, и не только в течение десятилетнего периода, который назвал в своем указе Музаффар, а до самого конца его царствования, до 1885 года. В конце концов, рабство было внутренним делом ханства, не представлявшим жизненно важного интереса для России. Поскольку эмир так или иначе обещал дать рабам свободу, и с учетом его сопротивления дальнейшему нажиму вопрос не стоил того, чтобы рисковать потерей доброго расположения Музаффара. Во второй половине 1870-х годов, в период враждебности в англо-русских отношениях, дружба с Бухарой была особенно нужна России.
Другая проблема, возникшая в первые годы после заключения договора 1873 года, касалась юрисдикции в отношении русских, находившихся в Бухаре. Хивинский договор предполагал, что все гражданские дела, в которых русские выступали ответчиками, должны разбираться «находящимися ближе всего русскими властями», но в договоре с Бухарой аналогичной статьи не было, и до конца 1880-х годов гражданские дела с участием русских оставались в ведении Бухары. Ни в том ни в другом договоре не упоминались уголовные дела с участием российских подданных, но, согласно общему правилу, все империалистические державы XIX века заявляли о праве экстерриториальной юрисдикции в отношении своих граждан в азиатских и африканских странах. В результате вскоре после заключения договора 1873 года статья четырнадцать, которая обязывала Бухару выдавать России всех русских уголовных преступников, получила более широкую интерпретацию. Поскольку в статье не указывалось, что рассматриваемое преступление должно быть совершено на русской территории, был сделан вывод, что российская юрисдикция распространяется не только на русских, совершивших преступление на русской территории, а затем бежавших в Бухару, но и на тех, кто совершил преступление в Бухаре. С 1873 года и Ташкент, и Бухара придерживались этой интерпретации. Дела русских, обвиняемых в совершении преступлений как в России, так и в Бухаре, рассматривали суды русского Туркестана. Показания свидетелей-бухарцев получали, либо вызывая их через кушбеги в суд, рассматривавший данное дело, либо поручая местному беку взять показания на месте и переправить их русским властям. В некоторых случаях в Бухару отправляли специального следователя, чтобы он собрал свидетельства о преступлении, совершенном русским подданным. Однако с учетом того, что до второй половины 1880-х годов очень мало кто из русских посещал Бухару в частном порядке, сомнительно, чтобы Россия часто пользовалась этими экстерриториальными привилегиями. Похоже, ханство было почти раем для тех, кто бежал от правосудия генерал-губернатора. Тайный советник Ф.К. Гире, возглавлявший в 1883 году следствие в русском Туркестане, сообщал, что расследование половины всех убийств, совершенных в Каттакурганском отделе, который граничил с Бухарой, оказывалось невозможным из-за того, что виновники находили убежище в ханстве. Требовались месяцы, чтобы провести запрос на экстрадицию через соответствующие каналы в Самарканде, Ташкенте и Бухаре, и ответ от правительства эмира почти всегда был уклончивым.
Еще одной проблемой, которую затрагивал договор 1873 года, но которая тем не менее оказалась сложной для решения, были нападения туркмен на торговцев и путешественников на берегах Амударьи. Иногда их рейды так далеко заходили на территорию Бухарского ханства, что угрожали дороге между Карши и столицей. Поскольку вторая статья договора обязывала Музаффара обеспечить безопасность передвижения на правом берегу Амударьи по караванному пути, ведущему в Петро-Александровск, а также по всем другим дорогам между Бухарой и русским Туркестаном, генерал фон Кауфман вскоре после заключения договора потребовал, чтобы эмир защитил дорогу, построив укрепления и разместив гарнизоны в Кабакли и других местах на обоих берегах реки. Музаффар не только согласился с требованиями Кауфмана, но и в 1873–1874 годах создал три новых бекства: Кабакли между Чарджоу и хивинской границей, а также Бурдалык и Наразим между Чарджоу и Керки. Но несмотря на эти меры и размещение трети бухарской конницы в Чарджоу, туркмены продолжали грабить и караваны, и суда на Амударье. Использование Кабакли в качестве колонии для бухарских преступников и места, куда отправлялись бухарские солдаты, виновные в правонарушениях, вероятно, тоже не шло на пользу делу. Даже в середине 1880-х путешественники на этой территории подвергались риску грабежа, похищения и смерти от рук туркменских налетчиков. Только после аннексии Мерва, завершившей усмирение русскими пустыни Каракум, туркменская угроза исчезла.
Завоевание Бухарой Каратегина и Дарваза
С 1868 по 1875 год любимцем России среди центральноазиатских ханств был Коканд. В июле 1875 года такое положение дел резко закончилось, когда внутренние распри, десятилетиями раздиравшие Коканд до прихода России в Центральную Азию, вспыхнули снова. Ситуация была гораздо более серьезной, чем хивинская проблема с туркменами, поскольку в Коканде произошло всеобщее восстание, направленное не только против хана Худояра, но и против России. Восставшие даже осадили Ходжент. Худояр бежал в русский Туркестан, а его сын Насреддин был провозглашен ханом. Кауфман пришел в Коканд, разбил повстанцев и в сентябре 1875 года вошел в столицу. Он заключил договор, в котором Насреддина признавали ханом Коканда, а тот, в свою очередь, отдавал России половину ханства, находящуюся на правом берегу Сырдарьи, и обещал выплатить контрибуцию. Таким образом, Кауфман давал Коканду последний шанс сохранить автономию. Однако после ухода русских войск новый хан оказался не способен поддерживать порядок и вскоре вслед за своим отцом бежал в Россию. Генерал-губернатор приказал генерал-майору М.Д. Скобелеву занять оставшуюся часть ханства, и в феврале 1876 года Коканд вошел в состав русского Туркестана под названием Ферганская область. Так первое из трех зависимых от России государств Центральной Азии утратило автономию из-за своей неспособности удовлетворить минимальные требования Петербурга по поддержанию внутренней стабильности.
Во время проведения кокандских операций Бухара демонстрировала такое же внешнее дружелюбие и вместе с тем напряженное ожидание, как и во время кампании в Хиве. И только после поражения Коканда в 1875 году Музаффар передал Кауфману полученное летом от Насреддина письмо, в котором тот просил помощи Бухары в войне против России. Вопреки своей обычной практике, эмир провел зиму 1875/76 года в Шахрисабзе вместе со своей армией, чтобы удобней наблюдать за событиями в Коканде. Возможно, он еще подумывал об отвоевании Самарканда, если русские потерпят поражение в Ферганской долине. Пребывание Музаффара в Шахрисабзе в сочетании с восстанием в Коканде и слухами о предстоящем нападении на русских эмира Каратегина спровоцировало беспорядки в горных районах Верхнего Зарафшана, которые оказались настолько серьезными, что генерал Абрамов из соображений безопасности приостановил караванную торговлю между Самаркандом и Бухарой. В начале 1876 года по просьбе Ташкента Музаффар со своей армией ушел из Шахрисабза в Бухару, и после этого Верхний Зарафшан успокоился.
Аннексия Коканда не только укрепила престиж Музаффара за счет устранения соперничавшего с ним за русские милости Худояра, но и сделала возможным прямое вхождение в Бухару Каратегина и Дарваза. Эти два удаленных горных княжества в течение двух с половиной веков сохраняли фактическую независимость, лавируя между двумя более сильными соседями, Бухарой и Кокандом. Их независимость ненамного пережила падение Коканда. Во время восстания в Коканде эмир Каратегина Мухаммад Рахим предоставил убежище многим беглым повстанцам и, как говорили, готовился вторгнуться в Коканд и Ура-Тюбе. После окончательной аннексии Коканда генерал Скобелев, военный губернатор новой Ферганской области, просил у Кауфмана разрешения войти в Каратегин и покарать Мухаммада Рахима. Кауфман отказал, поскольку теперь он признавал сюзеренитет Бухары как над Каратегином, так и над его южным соседом Дарвазом. После этого Кауфман потребовал, чтобы Музаффар заменил Мухаммада Рахима на того, кто относился бы к России дружелюбно и изгнал из Каратегина всех, кто настроен против русских. Мухаммад Рахим отказался явиться к эмиру на аудиенцию и весной 1876 года попытался достичь согласия с Кауфманом. Кауфман, убежденный в неискренности эмира, 6 июля снова написал Музаффару, повторив свои прежние требования. К началу августа эмиру удалось навязать отдаленной провинции свою волю. Мухаммад Рахим отправился под арест в Бухару, а эмир назначил правителем Каратегина Мухаммадшаха-бия (которого называли также Мухаммад Саид), приказав ему действовать в соответствии с пожеланиями Кауфмана.
На следующий год Музаффар по неизвестной причине послал своего самого способного генерала Худойназара-аталыка арестовать Мухаммада Саида и управлять Каратегином как бухарским бекством. Некоторые члены смещенной правящей семьи Каратегина нашли прибежище в русском Туркестане, где получили пенсион от русских властей, считавших, что они могут оказаться полезны против эмира Бухары, если тот когда-нибудь будет создавать проблемы. Однако до тех пор, пока эмир играл роль доброго соседа и надежного союзника, Ташкент держал этих изгнанников на коротком поводке. В начале 1880-х годов один из них попытался настроить население Каратегина против эмира, но Кауфман предупредил его, что, если он не прекратит свою деятельность, его выдадут эмиру.
После того как Бухара утвердила свою власть над Каратегином, эмир Дарваза и родственник Мухаммада Саида Сераджаддин отказался признать сюзеренитет Бухары над Дарвазом. В декабре 1877 года Ходойназар по приказу Музаффара вторгся в Дарваз. К следующей весне весь Дарваз был оккупирован, а Сераджаддин доставлен в Бухару пленником. Бывший эмир Дарваза оставался в заключении до конца царствования Музаффара, то есть до 1885 года. Потом генерал-губернатор уговорил сына и преемника Музаффара освободить его. Сыновья эмира оказались более удачливы, поскольку им удалось бежать в Фергану, где они, как и другие беженцы из Каратегина, получили пенсионы. Два других родственника Сераджаддина, которые были амлакдарами (управляющими частью бекства) в южном Дарвазе на левом берегу реки Пяндж, бежали в Бадахшан. В 1882 году один из них при помощи Афганистана попытался захватить контроль на левом берегу, но его попытка провалилась, и он был казнен в Бухаре.
В течение десяти лет после того, как он потерпел поражение от России, Музаффар частично компенсировал потерю Самарканда, установив контроль над центральной и восточной частью Бухарского ханства. Не считая случая с Шахри-сабзом, он добился этого без помощи России, хотя Россию, безусловно, порадовало, что эмир занялся таким конструктивным делом, укреплявшим его позицию и, таким образом, снижавшим вероятность внутренних беспорядков в ханстве.
Исследование русскими Хивы и Бухары, 1873–1883 гг
Хива и западная часть Бухары были хорошо известны русским еще до завоевания благодаря различным русским и западным визитерам. Однако в центральную и восточную часть Бухары не ступала нога ни одного европейца, и, следовательно, никакой надежной географической информации о ней практически не существовало. С 1873 года в течение десяти лет архив географических знаний о новых подконтрольных России землях Центральной Азии пополнялся благодаря научным экспедициям, военной разведке, искавшей возможные пути для русской армии, и исследованиям географов и этнографов, которые часто сопровождали русские посольства и военные экспедиции.
С 1874 по 1880 год низовья Амударьи стали предметом изучения как минимум пяти экспедиций, финансируемых Императорским Русским географическим обществом, великим князем Михаилом Николаевичем, великим князем Николаем Константиновичем и Министерством путей сообщения. Эти экспедиции занимались составлением карт местности, нанесением на карты рек, сбором сведений о пригодности рек для коммерческого судоходства и поисками предполагаемого древнего русла Амударьи.
В период с 1875 по 1880 год основную роль в освоении центральной Бухары играли политические и военные соображения. Чтобы восполнить нехватку точной географической информации об этом регионе, который лежал между русским Туркестаном на севере и Афганистаном и Индией на юге, генерал Кауфман снова и снова посылал исследовательские военные отряды для составления карт местности и речных путей. Самой заметной фигурой в этой области был подполковник Н.А. Маев – ботаник и зоолог, совершивший за несколько лет пять путешествий по территории Бухары от Келифа до Куляба. Благодаря экспедиции Маева в Гиссар в 1875 году Запад впервые в истории узнал многое о центральной части Бухарского ханства. В 1878 году военное освоение стало более интенсивным, что совпало с англо-русским кризисом по поводу Балкан и проливов, а затем с началом второй англо-афганской войны. Маев, а позже полковник П.П. Матвеев были отправлены изучать дороги, ведущие из Самарканда на юг в сторону Афганистана и Индии. Музаффар, беспомощный перед лицом этого шквала русских исследований его земель, реагировал на них со смесью уважительной любезности и подозрительности. Обычно он устраивал аудиенцию для исследователей, отправлявшихся в экспедицию, где выражал согласие с их планами, одновременно предупреждая о предстоящих трудностях, и посылал с ними чиновников, которые помогали им в общении с местным населением и в то же время сообщали ему о действиях русских.
В восточную часть Бухары русские путешественники стали проникать только после того, как Музаффар завоевал Каратегин и Дарваз. Поскольку стратегическое значение этого отдаленного горного района было минимальным, большая часть исследований находилась в руках ученых, а не военных. В конце лета 1878 года натуралист В.Ф. Ошанин стал первым европейцем, побывавшим в Каратегине. Ботаник А.Е. Регель, отправленный Императорским Русским географическим обществом, отличился тем же в 1881 году в Дарвазе, а на следующий год в независимом княжестве Шугнан и Рушан.
В течение десяти лет после подписания договора 1873 года Хива и Бухара выдали географические тайны, которые столетиями скрывали от Запада. Поход по всему Бухарскому ханству, предпринятый весной 1882 года начальником Самаркандского уезда капитаном Г.А. Арендаренко, привел его в отдаленные бекства, где всего за семь лет до этого не видели ни одного европейца, но в которых за это время несколько раз побывали русские исследовательские группы. Научное картографирование Бухары и Хивы началось в начале 1880-х годов и продолжалось до 1914-го, когда оба ханства были полностью картографированы. Несмотря на то что в целом иностранцам запрещалось без специального разрешения от Ташкента посещать русскую Центральную Азию, и в частности Бухару и Хиву, в конце 1870-х – начале 1880-х годов в ханствах побывало несколько западноевропейских путешественников: англичане Барнаби и Лансдел, французы Бонвало и Капю и швейцарец Мозер. Но хотя их путешествия позволили получить ценную информацию о ханствах, они не внесли большого вклада в копилку географических знаний, поскольку ограничивались хорошо известной территорией западных областей Бухары и Хивы.