[13].
В западноевропейском мировоззрении сложилось убеждение, что историография выполняет, как и химия, главным образом прикладную функцию: она концептуализирует знания о прошлом, которые можно использовать в совершенствовании настоящего состояния общества. Прошлому столетию «господства толпы», по определению французского социолога Г. де Тарда, было свойственно убеждение, что общественное мнение способно оказывать влияние на ход социально-политических процессов[14].
Историческая наука в начале XIX столетия стала властительницей дум человека. «Историк стал властителем дум, вся культура подчинилась его постановлениям. Историография решала, как следует читать “Илиаду”; историческая наука решала, что нация определила в качестве своих государственных границ, своих наследственных врагов и традиционной миссии. …Владеющий секретами прошлого историк, как генеалог, обеспечивал человечество доказательствами знатности его происхождения и прослеживал триумфальный ход его эволюции… Вся культура ожидала суда истории… Она заняла место, которое ранее занимала философия, и стала выступать в роли руководителя и советчика. Хозяйка секретов прошлого, история, подобно придворным генеалогам, несла человечеству диплом о его благородстве, восстанавливала картину его триумфального шествия»[15].
Тогда «властная, самоуверенная муза Клио вытеснила религию и философию, как богиня, которой мы преклонялись»[16].
Однако «прогресс в истории, – справедливо замечает британский историк Д. Элтон, – представляет собой в значительной мере ценностное суждение и личное дело… Прогресс и необходимость – это доктрины, которые невозможно вывести из изучения истории, их можно лишь привнести в нее… Поскольку мы знаем, как двигались события, мы склонны предполагать, что они должны были двигаться обязательно только в этом направлении и считать известный нам результат как бы “правильным”. Первая тенденция освобождает историка от его главной обязанности – что-либо объяснять: неизбежное не требует объяснения. Другая тенденция делает его нудным апологетом совершившегося и побуждает его видеть прошлое лишь в свете настоящего»[17].
Итальянский философ Бенедетто Кроче писал: «Нельзя назвать логический критерий, который определял бы, какие из сведений и документов полезны и важны, а какие нет, так как здесь мы имеем дело с практической, но не с научной проблемой» так как, будучи инструментом действия, история как наука – всегда оправдание настоящего»[18].
Американские ученые Чарльз Бирд и Карл Беккер после встречи с Кроче выступили против веры позитивистов в возможность достижения объективной истины. Любое историческое описание, по их мнению, зависит от частных интересов, убеждений, предрассудков и пристрастий историка, имеющих для него значение ценностей, которые неизбежно проецируются на подход к фактам.
«Каждый ученый-историк, – писал Бирд, – знает, что его коллеги при выборе и упорядочении материала испытывают влияние своих предрассудков, предубеждений, верований, аффектов, общих соображений и опыта, особенно социального и политического, и, если он имеет здравый смысл, если не сказать о юморе, он меряет все по себе самому, не делая из этого правила никаких исключений». Историческое познание, утверждал он, не может быть ничем иным, кроме как «современной историей», потому что всякая написанная история представляет собой «отбор и установление фактов, фрагментов источников действительного прошлого. А селекция и установление научных фактов, объединяющая и комплексная операция, является актом выбора, убеждения и интерпретации относительно ценностей, является актом мысли и веры»[19].
Беккер исходил из иной методологической посылки, отрицая познаваемость истории: истины в классическом, естественно-научном смысле в социальных науках достичь невозможно, поскольку наше познание носит прагматический характер. «Событие само по себе однажды произошло, но как действительное событие оно исчезло; так единственной объективной реальностью, имея дело с которой мы можем наблюдать и проверять, являются некоторые материальные следы, которые событие оставило – обычно письменный документ… Лозунгом современного историка стал Cogito ergo rectum – “Я мыслю, поэтому я прав”»[20].
Их исследования, впрочем, мало чем отличались от опусов на исторические темы времен эпохи Просвещения. «Вольтер пишет историю подобно тому, как великие ваятели древности делали скульптуры, не копируя буквально оригинал, – писал энциклопедист Дени Дидро. – Имеет ли это смысл? Причиняется ли этим ущерб? Искажается ли этим [история]? В глазах педанта – да! Но это оправдано для человека, обладающего вкусом»[21].
Непреодолимым последствием внедрения «неогегельянской» методологии Кроче и Коллингвуда в историографию стал псевдоисторический жанр, находящийся на грани между историей и пророчеством[22].
«Кроче нанес тяжелый удар историческому прагматизму, – отмечает А. Стерн, – .показав, что настоящее не пытается учиться на исторических уроках, но является только оправданием того, что уже сделано»[23].
Системно-цивилизационный подход не является совокупностью абстрактных закономерностей, а результатом творческого построения в окружающей реальности системы взаимосвязанных состязательных элементов, которая сознательно преобразуется в замкнутый анклав, необходимый для оптимальной реализации совокупности задач по закону убывающей прогрессии. Флуктуации (образование непредвиденных случайных связей системных элементов) неизбежны, но они лишь временно нарушают ритм ее функционирования, поскольку деформированный сегмент замещают пограничные субсистемы до его частичной или полной регенерации. Такая методология выявляет устойчивые объективные факторы функционирования конкретной системы, будь то государство или социальный институт, в иерархии ее элементов. Иными словами, она определяет закономерности взаимодействия системных элементов. Волеизъявления государственной элиты оказывают влияние на трансформацию системы в пределах технологической модернизации, но для радикальных изменений требуется ломка архетипов сознания, что требует длительного времени,
Для большинства нынешних читателей книга покажется скучной, поскольку на их страницах не встретишь ни сенсационных заявлений, ни модных сослагательных наклонений в духе «что бы было, если бы?» в духе фэнтезийной «альтернативной истории», которая столь любима престарелыми актрисами, отставными генералами, либералами и юношами, достигшими половой зрелости. Системная методология этого не допускает, если отстраниться от эсхатологической идеи конца света или мистических толкований образа Гитлера или Сталина как очередной плотской ипостаси дьявола.
Английский историк Бэзил Лиддел-Гарт сделал в этой связи любопытное наблюдение: «Дорога к краху есть дорога к бессмертию – в этом, по-видимому, должна состоять оценка потомками величайших деятелей мировой истории… Если финальное падение исторической личности сопровождается драматическими обстоятельствами, память о ее ослепительной катастрофе обычно затмевает долгосрочные успехи победителей этого персонажа. Возможно, что трагическая завершенность жизненного пути такого героя придает неповторимую окраску причинам и обстоятельствам его ухода, яснее очерчивая его первоначальные победы. В то же время человек, деятельность которого закончилась бесспорными достижениями во многих сферах и построившего лестницу для восхождения своих преемников, давая тем возможность подняться еще выше, таким образом, сплавляет свою собственную славу со свершениями его последователей… Тенденция к возвышению побежденных за счет победителей уже налицо. Вину за иррациональность и юношескую сентиментальность подобных приговоров принято возлагать на современную журналистику; однако самый поверхностный исторический обзор покажет, что их происхождение теряется во мраке времен. На ученого-историка, подготовка и мировоззрение которого обязывает его доверять исключительно рациональной совокупности источников и фактов, ложится ответственность за преодоление этой извечной тенденции к прославлению драматических провалов одних при забвении продуманных и заслуженных подвигов других»[24].
Рузвельт, ушедший из жизни в конце войны, стал для американцев сакральным символом Победы, а у Сталина, на долю которого пришлось восстановление разрушенного агрессорами народного хозяйства, создание атомного оружия и ракетной техники, благодаря чему Гагарин совершил первый в мире космический полет, ореол Верховного Главнокомандующего Красной армии, разгромившей армаду немецко-фашистских преступников, потускнел уже при его современниках.
Что поделаешь, падающие звезды на небе для романтиков всегда выглядят привлекательнее планет!
Маркс в конце жизни заметил, что «события, поразительно аналогичные, но происходящие в различной исторической обстановке, привели к совершенно разным результатам. Изучая каждую из этих эволюции в отдельности и затем сопоставляя их, легко найти ключ к пониманию этого явления. Но никогда нельзя достичь этого понимания, пользуясь универсальной отмычкой в виде какой-нибудь общей историко-философской теории, наивысшая добродетель которой состоит в нее надысторичности»[25].
Таким образом, применение системно-цивилизационной когнитивной методологии необходимо для того, что вывести современную историографию