А его товарищ протянул матери другой сверток. Она в испуге отшатнулась.
- Не бойся, - засмеялся курносый. - Это не прокламации. Здесь деньги и гостинцы для ребят.
...Отец вернулся через два года.
В первую же ночь Эрнст услышал спор родителей, который велся, правда, шепотом, но главное мальчик понял.
- Больше никакой политики, Иоганн, - горячо умоляла мать. - Ведь двое детей у нас на руках!
- Я только помогал им, - таким же страстным шепотом отвечал отец. - Социалисты - за справедливость...
- Один бог за справедливость! - И мать заплакала, уткнувшись в подушку. - Твоя политика погубит нас!..
- Хорошо, Мария, хорошо... Этого больше не будет. Похоже, отец действительно оставил «политику» - шли месяцы, годы, но никто не появлялся в доме Тельманов, никто не стучал по ночам в окно или в дверь.
И вот товарищ Курт со своим кочаном капусты!
Эрнст был польщен, получив такое ответственное задание отца и товарища Курта. Значит, его уже считают взрослым и толковым человеком, раз поручают важное дело. Только бы мама не узнала. От гордости, переполнившей сердце, мальчику не сиделось на месте. Скорее бы наступило воскресенье!
- Да, вот еще что, - постукивая трубкой о край стола, сказал Курт. - Как бы этот кочан ты не продал кому-нибудь другому. Отметить его надо, например, вот - таким образом. - Он взял нож и сделал на капустном листе крестообразный надрез. - Не совсем красиво, зато примета надежная.
Ранним воскресным утром Иоганн с сыном уже разгружали телегу на рынке. В церкви святого Николая звонили колокола, и их округлые упругие звуки расплывались над городом. С моря тянул волглый ветер с горьковатым йодистым запахом. %
Отец стал раскладывать овощи на прилавке, а Эрнст стоял рядом и любовался его работой. В неярком осеннем солнце радужно вспыхивали обрызганные водой пупырчатые огурцы, золотилась репа, малиново сияли крутощекие помидоры.
Да, на всем рынке только отец мог так красиво и соблазнительно разложить товар. На помидоры он набросал кружевных листьев петрушки, огуречную горку обвил гирляндой зеленого лука и укропа, а рядом возвел пирамидку из плотных, скрипящих под рукой капустных вилков. Заветный кочан он на всякий случай положил под прилавок.
- Все запомнил, сынок? Эрнст кивнул.
Отец ушел. Стали подходить и прицениваться первые покупатели, все больше женщины. Потом перед прилавком появился мужчина в роговых очках на орлином носу. Склонив голову набок, он уставился на овощи.
- Что вам угодно? - привычно спросил Эрнст.
- Ничего, мой юный друг. Просто мне нравится этот натюрморт. Сооружен рукой настоящего художника. А ну-ка, водрузим на пирамиду морковь. - Незнакомец взял туго перевязанный пучок каротели и посадил его на верхний кочан. Отходя в сторону, он поводил крючковатым носом, словно принюхиваясь, и щелкнул пальцами. - Изумительный натюрморт!
Потом подошли несколько женщин. Они покопались в помидорах, огурцах и кое-что купили. Волшебная картина на прилавке разрушилась.
Эрнст уже устал ждать, когда возле него остановился здоровенный парень в темно-синей фуражке портовика. Парень насвистывал песенку и слегка покачивался: видно, был навеселе. В руке он держал сетку, в которой копошились клешнястые черно-зеленые раки.
- Эй, лютт[8]*, - оказал парень, - дай-ка мне кочан капусты, да поядренее. Но - чур! - в обмен. Яте-бе раков, а ты мне капусту.
«Да это же Хорст!» - чуть не вскрикнул Эрнст. Хорст тоже узнал его, но виду не подал.
- Денег у меня нет, - продолжал он, выворачивая пустые карманы.
- Сколько раков дадите за кочан? - спросил Эрнст, как научил его Курт.
- Давай считать, здесь их то ли чертова дюжина, то ли пятнадцать. - Это был отзыв на пароль. - На, смотри сам.
Эрнст вытряхнул раков из сетки и сосчитал: ровно тринадцать. Все правильно. Он достал из-под прилавка кочан и протянул Хорсту.
Тот засунул кочан в сетку и пошел своей дорогой, насвистывая что-то веселое.
Раки расползлись по прилавку, и Эрнст принялся их собирать.
...В марте 1933 года благодаря твердой настойчивости Тельмана он получил право на встречи со своими адвокатами - Куртом Розенфельдом и Эрнстом Хетевишем. И уже с их помощью наконец было, разрешено первое свидание с женой.
Оно состоялось 27 апреля.
Розу и Эрнста разделял широкий стол, и разговаривать приходилось, повышая голос.
- Эрнст, родной... - Роза боролась со слезами, и это мучило его больше всего. - Мы все поздравляем тебя с днем рождения!..
«Мне сорок семь лет», - подумал он и ободряюще улыбнулся жене:
- Я получил шестьдесят поздравительных открыток из Гамбурга.
- В день твоего рождения, - заспешила Роза, - в порту собрались докеры. Они не работали. Несли твои портреты и требовали: «Освободить нашего Эрнста!» Это была забастовка...
- Прекратить политические разговоры! - прервал охранник, до этого молчавший за спиной Тельмана.
Но главное было сказано: в Гамбурге бастовали докеры, требуя его освобождения!
- По всему Гамбургу ходят листовки. В них тоже...
- Свидание окончено!
...Он шагал в свою камеру по узкому коридору, и музыка бушевала в нем.
«Да, верно, - думал Эрнст Тельман, - забастовка - могучее средство борьбы. - За спиной хлопнула дверь, щелкнул замок. Он улыбался своим мыслям: - Это я понял давно...»
ЗАБАСТОВКА
Был январь 1897 года.
За окном валил густой мокрый снег. Его хлопья лепились к оконному стеклу и тут же таяли, стекая вниз крохотными ручьями.
- Ой, до чего же тихо! - сказала Фрида. - Слышно даже, как плещется Эльба.
Эрнст снисходительно поглядел на сестренку. Он был на два года старше ее. Фриде восемь лет, Эрнсту шел одиннадцатый.
- Не выдумывай. Зимой Эльба молчит, как и все реки.
- И порт молчит, - прошептала Фрида.
Они оба родились и выросли в гуле, скрежете и лязге портовой жизни. Порт трудился неустанно днем и ночью. На разные голоса - и басовито, и тонко - покрикивали пароходы; одышливо пыхтели буксиры, похожие на майских жуков; взад-вперед разгуливали по порту подъемные краны. Будто Гулливеры в стране лилипутов. Люди-лилипуты таскали тяжелые мешки, загружали и выгружали пароходные трюмы, водили паровозы с вагонетками. А сейчас и порт и гавань словно вымерли. Эта непривычная жутковатая тишина длится уже третий месяц.
Эрнст отошел от окна и снял с вешалки куртку.
- Ты куда? - спросила Фрида. - Отец велел сидеть дома.
- Мне надо в порт, - сказал Эрнст.
Он выскочил на улицу. Отец приехал сегодня с рынка злой и расстроенный: почти весь товар привез обратно. А на что людям покупать, когда порт бастует? Восемнадцать тысяч грузчиков, матросов, механиков, такелажников верфи «Блом унд Фосс» прекратили работу и требуют от хозяев повысить заработную плату и сократить рабочее время.
Порт раскинулся по обоим берегам Эльбы. До него от устья реки больше сорока километров, но Эрнсту всегда почему-то казалось, что не река течет в море, а оно само, Северное море, сзоим широким и длинным языком дотянулось до порта.
На площадке среди штабелей сельдяных бочек толпились рабочие, а на штабелях, как воробьи, расселись местные мальчишки - слушали споры взрослых.
- Весь порт завален пшеницей, - простужено хрипел дядька, низенький и бородатый, похожий на гнома. - В доках тухнут яйца, гниют овощи и мясо, а наши семьи голодают. Разве это по-божески?
- Все равно добро пропадает, - поддакнули ему.- Взять силой - и точка!
- Нет! - С сельдяного бочонка встал Хорст и поднял вверх руку. - Грабить склады? Мы, рабочие, не унизимся до этого. Будем добиваться своих прав сплоченностью и выдержкой. Ведь хозяева только того и ждут, чтобы обвинить нас в грабеже и позвать полицию. Но они сами терпят огромные убытки и скоро сдадутся. Непременно сдадутся, если мы будем действовать организованно!
- Организованно сдохнем! Вот что из этого получится! - зло крикнули из толпы.
- Не слушайте, товарищи, мародеров! - повысил голос Хорст. - Вы уже знаете, что наш стачечный комитет обратился за помощью ко всем рабочим, у кого еще остались сбережения. И я уверен: каждый сознательный портовик отдаст последнее, чтобы мы могли наладить бесплатное общественное питание.
Насытившись взрослыми разговорами, стайка мальчишек во главе с Эрнстом упорхнула дальше, в лабиринты старых складов. Как здорово там играть в прятки! За этим занятием и застал их Венцель - один из хозяйских приказчиков.
- Ребятки, а ну-ка, подойдите ко мне, - сказал он. - Да не бойтесь, у меня к вам есть деловое предложение. Видите, какая грязища и вонь развелись в порту? А что, если вы возьметесь очистить от мусора подъездные пути? Или, может, переберете овощи, перенесете битую птицу в холодильник? Сами понимаете, весна на носу. Да что вам объяснять, вы, люди, можно сказать, взрослые. А я вам хорошо заплачу - все карманы набьете конфетами! Ну как? По рукам?
Мальчишки переминались с ноги на ногу, поглядывали на Эрнста: что ответит этому типу Тедди?
- Вы, господин Венцель, ошиблись, - насупив брови и прямо глядя в глаза приказчика, сказал Эрнст.- Мы не штрейкбрехеры и не продаемся ни за какие конфеты. Поищите подлецов в своей компании.
- Ах ты негодяй! - Приказчик, сжав кулаки, бросился было к дерзкому мальчишке, но тут же замер на месте: никто от него не побежал. Наоборот, эти портовые оборванцы сгрудились вокруг своего вожака, и лица у них были угрожающие. Венцелю далее показалось, что его сейчас станут бить. А что? Такая банда искалечит даже сильного мужчину. Вон их сколько...
Венцель попятился и - побежал.
Вслед ему неслись свист, хохот, улюлюканье.
...Может быть, это было первое слово из политического словаря, смысл которого в детстве усвоил Эрнст Тельман. Да и не он один. Все мальчишки знали: штрейкбрехер[9]