– Бедный дурачок! – Сержант, невероятно довольный собой, улыбнулся Шарпу и посмотрел в брешь.
Там продолжался бой, но Харпер знал, что его роль в штурме закончена. Он ткнул большим пальцем в сторону рейнджеров, глядя на Шарпа:
– Коннахтские ребята, сэр. Славные вояки.
– Верно. – Шарп улыбнулся. – Где это – Коннахт? В Уэльсе?
Харпер шутливо прошелся насчет английского невежества, но по-гэльски, и капитану пришлось выслушать добродушный смех коннахтцев. Они пребывали в отличном настроении, все, как и сержант из Донегола, радовались, что славно порубились, – будет о чем порассказать долгими зимними вечерами в невообразимом будущем.
Харпер встал на колени рядом с оглушенным французом и стал шарить в его карманах.
Шарп повернулся к бреши. На ее противоположной стороне солдаты 45-го обезвреживали вторую пушку. Они нашли брошенные неподалеку доски, перекинули через траншею, и Шарп восторженно наблюдал, как ноттингемширцы со штыками наперевес бегут по шатким мосткам к орудийной прислуге.
Яростный рев перешел в победный, черная змея поползла из рва в незащищенную брешь, мимо молчащих пушек, на городские улицы. Из дверей и окон постреливали, но редко; лавина британцев катилась с осыпи ко второй бреши, в средневековой стене. Все было кончено.
Или почти все. В старые потерны под средневековой стеной тоже были заложены бочонки с порохом. Теперь французы подожгли запал и побежали прочь. Порох взорвался. Из темноты выплеснулось пламя, полетели древние камни, заклубились дым и пыль, и сразу запахло паленым мясом – передовые ряды победителей полегли ни за грош. Секунду – ровно столько, сколько надо, чтобы перевести дыхание, – стояла потрясающая тишина; затем раздались вопли, уже не торжествующие, а бешеные, и жаждущие мести войска устремились на оставленные без защиты улицы.
Харпер смотрел, как вопящая толпа вливается в город.
– Как вы думаете, нас приглашают?
– Почему бы нет?
Сержант ухмыльнулся:
– Видит бог, мы этого заслужили.
Помахивая золотыми часами на цепочке, он двинулся к пандусу, который вел вниз, к домам. Шарп зашагал следом и вдруг остановился как вкопанный.
Внизу, там, где прогремел второй взрыв, тлел кусок бревна, и он освещал изуродованное, залитое кровью тело в алом мундире с желтыми кантами и золотым позументом. Ноги закрывал кавалерийский плащ с меховой опушкой.
– О господи!
Харпер услышал возглас и посмотрел в ту же сторону. Оба побежали с пандуса, скользя на льду и утоптанном снегу, к Лоуфорду.
Сьюдад-Родриго был взят. Но не такой же ценой, думал Шарп. Ради всего святого, не такой же ценой!
Глава четвертая
Из города доносились крики и выстрелы, солдаты вламывались в дома, и все перекрывал торжествующий рев. После победы – награда.
Харпер первый добежал до тела, отбросил плащ, склонился над окровавленной грудью.
– Он жив, сэр.
Это показалось Шарпу пародией на жизнь. Взрывом почти начисто оторвало левую руку, разворотило ребра – они торчали из клочьев мяса и кожи. По некогда безупречному мундиру бежала кровь. В гневе и горе Харпер стиснул зубы и принялся рвать плащ на полосы.
Шарп взглянул на брешь, через которую вбегали всё новые солдаты и устремлялись к домам.
– Музыканты!
Во время штурма играли оркестры. Шарп запоздало и совершенно некстати сообразил, что это за мелодия – «Крушение Парижа». Но теперь, когда музыкантам предстояла другая работа – выносить раненых, – не было видно ни одного.
– Музыканты!
Чудесным образом рядом возник Прайс, бледный, нетвердо держащийся на ногах, и с ним несколько солдат.
– Сэр?
– Носилки. Живо!
Прайс козырнул. Он позабыл, что в руке у него обнаженная сабля, и чуть не снес голову рядовому Питерсу.
– Есть, сэр.
Маленький отряд побежал назад.
Лоуфорд был без сознания. Харпер перевязывал ему грудь, мощные пальцы на удивление нежно касались развороченного мяса. Сержант взглянул на Шарпа:
– Отрежьте ему руку, сэр.
– Что?
– Лучше сейчас, чем потом. – Сержант указал на левую руку Лоуфорда – та держалась на влажно блестящей струне мускула. – Он, может, и выкарабкается, сэр, но руку не спасти.
Из раны торчала раздробленная кость. Рука, неестественно вывернувшись, указывала на город. Харпер перевязывал рану, чтобы остановить сочащуюся кровь. Шарп обогнул Лоуфорда, осторожно ступая по скользкой земле; в темноте не видно было, что там – кровь или лед. Единственный свет шел от горящего полена. Шарп подвел конец палаша к кровавому месиву, Харпер установил клинок на нужное место.
– Сохраните кожу, сэр. Она прирастет.
Это было не труднее, чем зарезать свинью или бычка, но ощущение совсем другое.
Из города доносились треск и вопли.
– Так? – Шарп чувствовал, как Харпер направляет клинок.
– Давайте, сэр. Вниз.
Шарп надавил двумя руками, словно загонял в землю кол. Человеческая плоть упруга, она поддается лишь самому резкому удару – клинок почувствовал сопротивление, и Шарпа замутило. Он приналег. Лоуфорда качнуло в жидкую грязь, помертвелые губы исказились. Наконец рука отделилась от тела, и Шарп, нагнувшись к безжизненным пальцам, снял золотое кольцо. Его надо будет отдать Форресту, а тот уже отправит с полковником в Англию или, не приведи Господь, отошлет родственникам.
Вернулся лейтенант Прайс:
– Идут, сэр.
– Кто?
– Майор, сэр.
– А носилки?
Прайс кивнул. Вид у него был жалкий.
– Он выживет, сэр?
– Какого черта вы спрашиваете об этом меня? – Нехорошо было выплескивать раздражение на Прайса. – И вообще, зачем его сюда понесло?
Прайс беспомощно пожал плечами:
– Сказал, что поищет вас, сэр.
Шарп посмотрел на изувеченного красавца-полковника и чертыхнулся. Лоуфорду незачем было соваться в брешь. Может, то же следовало сказать о Шарпе и Харпере, но высокий стрелок видел разницу. У Лоуфорда есть будущее, надежды, семья, требующая содержания, честолюбивые устремления, не исчерпывающиеся военными успехами, – и все пойдет прахом ради одного безумного мига, который должен был что-то доказать. У Шарпа и Харпера нет ни такого будущего, ни таких надежд; нет ничего, кроме сознания, что они солдаты и нужны лишь потому, что могут сражаться. Оба мы, думал Шарп, солдаты удачи, наша ставка – жизнь. Он взглянул на полковника. Какая тяжелая потеря!
Шарп прислушался к идущему из города гулу, к звукам победы и грабежа. Возможно, когда-то давно, когда мир был свободнее и меч открывал дорогу в любое будущее, у солдата удачи была надежда. Иное дело теперь. Все меняется с ошеломляющей быстротой – три года назад, когда армия разбила французов под Вимейру, она была маленькой – теплая компания, да и только; генерал мог за одно утро объехать войска, успевал познакомиться с солдатами, запомнить их. Шарп знал большинство офицеров в лицо, если не по именам, а они зазывали его к своим бивачным кострам. Иное дело теперь: есть генералы такие и сякие, дивизионные и бригадные, начальники военной полиции и старшие капелланы. Армия так выросла, что не может сделать дневной переход по одной дороге. Веллингтон поневоле сделался недоступен. В войсках появились бюрократы, защитники папок с документами, и вскоре человек будет значить меньше, чем лист бумаги, вроде того забытого рапорта в Уайтхолле.
– Шарп!
Майор Форрест, размахивая руками, бежал по каменной осыпи. С ним было несколько солдат, двое несли дверь – носилки для Лоуфорда.
– Что случилось?
Шарп указал на развороченные камни:
– Заминированный подкоп, сэр. Полковника задело взрывом.
Форрест покачал головой:
– О господи! Что же нам делать?
Вопрос никого не удивил – майор был человек добрый, но нерешительный.
Капитан Лерой, американец, сохранивший верность британской короне, наклонился, чтобы прикурить тонкую черную сигару от тлеющего бревна.
– В городе должен быть госпиталь.
Форрест кивнул:
– В город. – Он в ужасе уставился на полковника. – Боже мой! У него нет руки!
– Да, сэр.
– Он выживет?
Шарп пожал плечами:
– Бог его знает, сэр.
Внезапно стало холодно, очень холодно; ветер задул в брешь, пронизывая солдат, которые закатывали на самодельные носилки полковника, благо все еще не очнувшегося. Шарп вытер обрывком Лоуфордова плаща палаш, сунул его в ножны и поднял воротник шинели.
Не такое вступление в Сьюдад-Родриго он воображал. Одно дело – прорываться в крепость, в победном воодушевлении преодолевать последние препятствия, и совсем другое – медленным траурным шагом следовать за Лоуфордом. Торжество улетучилось. Неизбежно пришли другие мысли, как ни стыдился их Шарп.
В Южном Эссекском будет другой полковник, чужак. Батальон изменится – возможно, к лучшему, но только не для Шарпа. Лоуфорд, чье будущее по капле сочилось в грязные бинты, научился доверять Шарпу много лет назад, под Серингапатамом, Ассайе и Гавилгуром, но вряд ли новый начальник станет благоволить офицеру, поднявшемуся из низов. Преемник Лоуфорда придет со своими обязательствами, своими идеями, и старые узы дружбы, верности, даже благодарности, скреплявшие батальон, распадутся. Шарп подумал о своем назначении. Если бы пришел отказ – а мысль, что такое возможно, не шла из головы, – Лоуфорд закрыл бы на это глаза. Он бы на свой страх и риск оставил Шарпа капитаном и командиром роты. Новый начальник распорядится по-своему: судьба Шарпа становится неопределенной.
Они углублялись в город вместе с толпой солдат, намеренных вознаградить себя за ночные труды. Несколько рядовых из 88-го проникли в винную лавку, разнеся штыками дверь, и теперь бойко торговали краденым вином. Кое-кто из офицеров пытался навести порядок, но их не слушали. Из окна в верхнем этаже на узкую улочку водопадом струилась ткань, словно гротескная пародия на праздничное убранство: это солдаты уничтожали то, что не могли унести. Возле двери лежал испанец, кровь десятками ручейков бежала из его простреленной головы; в доме раздавались визг, крики и женские рыдания.