Шарп вышел на холодную улицу и спрятал голову в воротник от внезапно налетевшего снега. Победа не принесла ему радости, только чувство утраты, одиночества и еще чего-то, что он должен был доделать в бреши и не доделал. Ладно, это подождет.
А сейчас надо найти выпивку.
Глава пятая
Снова пошел снег, редкие мокрые хлопья ложились на шинели валявшихся на улицах пьяных. Холодало. Шарп знал, что где-то можно отыскать сухое и теплое, почистить палаш, пока не завелась ржавчина, и уснуть. Но прежде он хотел выпить.
Город затихал. В пустых проулках еще отдавались крики; раз прозвучал выстрел и раз, совершенно неожиданно, приглушенный взрыв. Шарпу было все равно. Он хотел выпить, хотел прогнать жалость к себе, мучительную мысль, что без Лоуфорда он вновь станет лейтенантом под началом неопытного капитана десятью годами моложе себя. Все сильнее злясь, он шагал к мерцающей огнями площади, где открыли французский винный склад.
Пленные еще сидели на площади, хотя их офицеры отправились под честное слово спать или пьянствовать с победителями. Французы были безоружны и дрожали от холода. Часовые разглядывали их с любопытством, засунув руки в карманы и прислонив к замерзшему плечу заряженное ружье с примкнутым штыком. Другие часовые охраняли дома, вылавливали последних мародеров, которые шатались в подпитии возле горящих руин.
Рядом с винным складом Шарпа остановил взвинченный солдатик:
– Прохода нет, сэр.
– Это еще почему?
– Приказ генерала, сэр.
Шарп ухмыльнулся:
– Меня послал генерал. Он хочет выпить.
Часовой тоже улыбнулся, но ружье опустил, преграждая путь:
– Извините, сэр. Приказ, сэр.
– Что происходит? – Неторопливо подошел дюжий сержант. – Непорядок?
Шарп взглянул на сержанта:
– Я пришел выпить. Хотите помешать?
Сержант пожал плечами:
– Дело ваше, сэр. Но я бы не советовал. Чертовская гадость, неочищенный спирт. Двое ребят отдали концы. – Он оглядел Шарпа с головы до ног, заметил кровь на мундире. – Были в проломе, сэр?
– Да.
Сержант кивнул, снял с шеи фляжку:
– Вот, сэр. Коньяк. Отобрал у пленного. С наилучшими пожеланиями от Восемьдесят третьего.
Шарп взял фляжку, поблагодарил; сержант, провожая стрелка взглядом, протяжно выдохнул.
– Знаешь, кто это, парень?
– Нет, сержант.
– Шарп. Вот кто. Счастье, я оказался рядом.
– Счастье?
– Да, парень. Иначе ты, черт побери, мог бы пристрелить героя. – Сержант покачал головой. – Ну-ну-ну, значит, он не прочь пропустить глоток, вот как?
Шарп шел мимо горящего дома – пламя растопило снег, мостовая тускло блестела. Сломанный стол валялся на боку, Шарп уселся на него, лицом к пленным, и пожалел, что не может напиться. Едва первый глоток спиртного обжег глотку, он понял, что пренебрегает своими обязанностями. Надо отыскать роту, почистить палаш, подумать о завтрашнем дне… Но не сейчас.
Возле горящего дома было тепло, впервые за много дней, и Шарпу хотелось побыть одному. Кой черт Лоуфорд полез в брешь, куда его никто не звал?!
Зацокали копыта, на площадь выехал отряд всадников. На них были длинные темные плащи и широкополые шляпы, виднелись ружья и сабли. Партизаны. В душе Шарпа зашевелилась нехорошая, несправедливая злость. Испанцы и испанки вели герилью, «маленькую войну», делали то, чего не сумела испанская армия, – отвлекали на себя тысячи и тысячи наполеоновских солдат, с которыми иначе пришлось бы сражаться британцам; но почему-то появление всадников на площади Сьюдад-Родриго вызвало у Шарпа досаду. Они не штурмовали крепость, не падали под картечью, а вот ведь слетелись, как коршуны, на зверя, которого убили другие.
Остановившись, всадники с молчаливой угрозой взирали на пленных французов.
Шарп отвернулся. Он сделал еще глоток и стал смотреть на обрушившийся дом, в котором, как в раскаленной добела печи, пылал огонь. Стрелок думал о Бадахосе. Он далеко на юге; он неуязвим. Может, рябой клерк из Уайтхолла напишет гарнизону письмо, что его присутствие «странно, очень странно»… Шарп хохотнул. К чертям клерка!
Крик за спиной заставил его обернуться. От отряда отделился всадник и шагом двинулся вдоль переднего ряда пленных. Французы отпрянули, опасаясь мести испанца; британские часовые тщетно пытались его отогнать. Всадник пустил лошадь рысью, потом легким галопом; из-под копыт полетел снег. Тут испанец заметил Шарпа, пришпорил и устремился к озаренному пожаром одинокому стрелку.
Шарп смотрел, как приближается партизан. Если хочет выпить, пусть сам о себе позаботится. Тот натянул поводья так, что искры посыпались из-под копыт, и капитан мысленно пожелал коню оступиться, а всаднику – позорно свалиться в грязь. Да, наездник отменный, но это не дает ему права тревожить человека, который заслужил свою выпивку. Шарп отвернулся от спешивающегося испанца.
– Уже не помнишь меня?
Шарп услышал голос и позабыл про фляжку. Он повернулся, вскочил; всадница сорвала широкополую шляпу, тряхнула головой, и волосы рассыпались по обе стороны ястребиного лица – узкого, жесткого и очень-очень красивого.
– А я тебя искала.
– Тереза?
Ветер сорвал с крыши снег, закружил над горящим домом.
– Тереза?
Шарп потянулся к женщине, та приблизилась, и он обнял ее, как впервые, два года назад, под пиками французских улан.
– Тереза? Это ты?
Девушка взглянула насмешливо:
– Ты меня забыл.
– Силы небесные! Где пропадала? – Тоску как рукой сняло; он рассмеялся, тронул ее лицо, словно желая убедиться, что это и впрямь она.
Тереза тоже рассмеялась с неподдельной радостью, погладила шрам на его щеке.
– Я думала, ты меня забудешь.
– Забыть тебя? Нет. – Шарп покачал головой, внезапно лишившись дара речи, хотя так много надо было сказать.
Он хотел найти ее год назад, когда армия, шедшая от Фуэнтес-де-Оньоро, встала лагерем всего в нескольких милях от Сьюдад-Родриго. Это ее края. Шарп надеялся, что Тереза будет искать его в следующем году, но она не давала о себе знать, а потом он отправился в Англию и встретил Джейн Гиббонс. Шарп отогнал воспоминание и стал смотреть на Терезу, дивясь, как мог забыть ее лицо, ее живость, неукротимую силу ее духа.
Девушка улыбнулась и кивнула на штуцер, висевший у нее на плече:
– У меня твое ружье.
– Много врагов из него убила?
– Девятнадцать. – Она скривилась. – Мало.
Тереза ненавидела французов слепой сокрушительной ненавистью. Она повернулась в объятиях Шарпа, взглянула на пленных:
– Скольких ты убил сегодня?
Шарп вспомнил бой в орудийной нише:
– Не знаю. Двух, может, трех.
Она подняла на него взгляд, улыбнулась:
– Мало. Скучал по мне?
Он и забыл, как она умеет поддеть. Смущенно кивнул:
– Да.
– Я по тебе скучала. – Это было сказано самым будничным тоном и поэтому прозвучало особенно искренне. Она отстранилась и указала на других всадников. – Они торопятся. Ты пойдешь в Бадахос?
Шарп растерялся.
– В Бадахос? – переспросил он и кивнул. Скрывать было нечего. Солдатам ничего не сообщали, но все знали, что брать придется обе крепости. – Думаю, да.
– Ладно. Тогда я остаюсь. Скажу своим. – Девушка повернулась к лошади.
– Ты чего?
– Я тебе не нужна? – Она снова издевалась над ним. – Я объясню, Ричард, позже. Есть где остановиться?
– Нет.
– Что-нибудь придумаем. – Тереза вскочила в седло и снова кивнула в сторону партизан. – Им пора трогаться. Я скажу, пусть едут. Подождешь здесь?
Он козырнул:
– Да, мэм.
– Так-то лучше. – Она радостно улыбнулась, ослепив его своей красотой, и поскакала по грязи.
Шарп повернулся к огню, к теплу. Хорошо, что Тереза здесь. Тут он вспомнил, как она спросила про Бадахос, – в самом слове прозвучала тревога. Бадахос. Сегодня одержана победа, но она ведет лишь в одно место, куда направятся британцы, французы, испанцы, пехота и артиллерия, саперы и кавалерия.
И теперь туда же направятся любовники. В Бадахос.
Глава шестая
Они нашли дом возле крепостной стены – раньше здесь жили французские артиллеристы. В кухне завалялась еда: черствый хлеб и вареный язык. Шарп развел огонь, а потом смотрел, как Тереза кромсает хлеб штыком. Он рассмеялся.
Она подняла глаза:
– Что смешного?
– Не вижу тебя в роли хозяйки.
Девушка направила на него штык:
– Вот что, англичанин, я могу вести хозяйство, но не для человека, который надо мной смеется. – И пожала плечами. – Что будет, когда кончится война?
Он снова рассмеялся:
– Ты вернешься на кухню, женщина.
Тереза кивнула и опечалилась. Испанки взялись за оружие, потому что многие мужчины от этого увильнули, но война завершится, мужчины вновь станут храбрыми и погонят женщин обратно к печкам. Шарп заметил смену ее настроения.
– Так о чем нам надо поговорить?
– Потом. – Тереза поставила сковородку на огонь и рассмеялась, глядя на неаппетитные куски. – Сперва поешь.
Оба ели жадно, запивая разведенным коньяком, а потом любили друг друга у очага, под попонами, согревавшими прежде спины французских коней, и Шарпу хотелось задержать эти мгновения, продлить навечно. Тишина маленького дома в захваченном городе – слышны только перекличка часовых на куртине, лай собак да потрескивание тлеющих углей. Шарп знал, что Тереза не останется с ним фронтовой женой. Она хочет сражаться с французами, мстить народу, который обесчестил и убил ее мать. Наверное, нельзя желать, чтобы счастье продолжалось вечно. Счастье быстролетно – Шарп вспомнил Лоуфорда в монастыре… Нет, об этом лучше не думать. Тереза вернется к засадам и пыткам, к стычкам в горах. Не будь он солдатом, подумал Шарп, будь он лесничим, или кучером, или кем там еще, у него была бы крыша над головой. И не такая, как сейчас.
Тереза гладила его грудь, потом ее рука скользнула к спине, пальцы легко коснулись широких, грубых шрамов.
– Ты нашел людей, которые тебя высекли?