В порядке осуществления договора с Польшей весной 1687 г. почти стотысячное русское войско под командованием Василия Васильевича Голицына двинулось на юг, в степи «Дикого поля», на далекий Крым. На Украине к войску Голицына присоединилось несколько десятков тысяч казаков украинского гетмана Самойловича. В июне начались степные пожары. По сожженной, дымившейся степи армия идти не могла. Не дойдя 100 верст до Крыма, Голицын с огромными потерями повернул назад, свалив всю вину на Самойловича, вместо которого и был избран другой гетман — Иван Степанович Мазепа.
Для Софьи поражение Голицына было большим ударом: она знала непопулярность своего «галанта» среди родовитого московского боярства.
Для того чтобы восстановить престиж Голицына и укрепить собственное положение, Софья вынуждена была дать распоряжение о подготовке к новому походу против Турции.
Настал 1689 год. В феврале этого рокового для Софьи года огромное войско, насчитывавшее более 150 тыс. человек, выступило в дальний поход. Прошли южные степи, оставив там половину воинов, усеяв пыльные «шляхи» костями людей и павших коней.
20 мая показался Перекоп. Укрепления Перекопа оказались неприступными. Голицын не решился их штурмовать и, видя безрезультатность своих усилий, приказал отступать. Русское войско начало откатываться назад, теряя сотни и тысячи ранеными, больными и отставшими, страдая от голода и жажды, болезней и налетов татарских чамбулов.
Вернувшись в Москву из второго похода, Голицын понял, что его карьере нанесен сокрушительный удар. Поняла шаткость своего положения и Софья. Правительница увидела себя одинокой: за ее спиной стояла лишь часть боярской родовитой знати, но и эта часть была бездеятельна. Дворянство, избавившее Софью от буйных и своевольных стрельцов, получив на первых порах и «честь», и «жалованье», было затем забыто ею и глухо роптало. Переговоры с иезуитами и гугенотами, «латинские прелести» и дружба с иноземцами восстановили против Софьи и Голицына русскую церковь во главе с патриархом Иоакимом.
Росло недовольство и в народе. То тут, то там вспыхивали восстания. На Дону поднялись «воровские» казаки Матвея Скалозуба. В ответ на преследования правительством раскольников ревнители «старой веры» уходили на север, в дальние заволжские и северные скиты. Увеличивалось число «гарей». Раскольники поднимали и восстания (как, например, на Донце, где выступил старец Иосиф, поддержанный казачеством). В Конотопе Афанасий Беляев рассказывал о готовящемся в Путивле восстании.
Государственная власть была не в силах справиться с преступлениями и разбоем. Разбойничали даже такие знатные люди, как князь Лобанов-Ростовский, Петр Кикин, Иван Микулин.
Правительница Софья чувствовала, как почва под ее ногами колеблется. И в трудную минуту взоры ее снова обратились к стрельцам. Мечтавшая о царском престоле, заказавшая свой портрет в царском одеянии, Софья еще в 1687 г. поручила своему второму «галанту», Федору Шакловитому, выяснить, как отнесутся стрельцы к венчанию ее на царство. Стрельцы весьма сдержанно и холодно отвечали представителям правительницы. В их памяти были еще свежи воспоминания о сентябрьских днях 1682 г. и о казни Хованских.
Софья все же не расставалась со своей мыслью. Она все чаще и чаще появлялась на торжественных выходах, стараясь завоевать любовь народа. В официальных документах Софья именовала себя: «Всея Великия и Малыя и Белыя России самодержица». Этим она вызвала вопрос раздраженной Натальи Кирилловны: «Для чего же стала писаться с великими государями вместе? У нас люди есть, и они того дела не покинут».
Обе стороны старались сохранить видимость хороших отношений, соблюдали приличие и благолепие, но раздражение друг против друга, хотя и тщательно скрываемое, росло и все чаще прорывалось наружу.
Василий Васильевич Голицын сокрушался (это и подходило к его мечтательной натуре «прожектера») и говорил: «Жаль, что в стрелецкий бунт не уходили царицу Наталью…». Человек дела, а не слов, решительный Шакловитый считал дело поправимым и увещевал Софью: «Чем тебе, государыня, не быть, лучше царицу извести». Настроенные Софьей стрельцы роптали. Один из них, Черемной, говорил, что надо «уходить старую царицу, медведицу», а если Петр заступится за мать, то «чего и ему спускать? За чем стало?».
Софья подзадоривала стрельцов, говоря, что царица и патриарх «зачинают» и против нее с братом, и против стрельцов. Правительница не останавливалась перед самыми грубыми средствами. Так, например, преданный Софье подьячий Шошин, одетый в точно такое же платье, какое носил Лев Кириллович Нарышкин, с переодетыми стрельцами ездил по Москве и избивал стрельцов, при этом его спутники громко называли его «Львом Кирилловичем». Софья действовала напролом, чтобы достичь своей цели — царского престола.
Но и Петр ревниво оберегал свои права. Однажды, 8 июля 1689 г., между Софьей и Петром произошел спор из-за того, кому нести икону. Софья настояла на своем, но Петр глубоко в душе затаил обиду.
Тем временем Шакловитый натравливал стрельцов на Петра, и они ждали часа, когда их отправят «постращать в Преображенском».
Но стрельцы были уже не те, что весной 1682 г. Софья, погасив тогда пожар, напрасно пыталась теперь раздуть чуть тлеющие угли. Даже наиболее преданные стрельцы говорили довольно равнодушно: «Воля твоя, государыня, что хочешь, то и делай». Софье нужны были крикуны и озорники, подобные тем, кто в майские дни 1682 г. охотно брались за бердыш да саблю, убивали бояр, писали челобитные, равносильные приказу, «гуляли» по Москве, заломив лихо шапки, и охотно шли за своим «батей» Хованским на любую «крамолу». Но этих самых буйных и отчаянных стрельцов, которые теперь так нужны были правительнице для того, чтобы пойти «постращать» Петра, она сама давным-давно приказала выслать из Москвы.
Да, стрельцы были не те, что в 1682 г. И Петр был уже не тот, что в грозные майские дни 1682 г.
Петр в Преображенском
После майской расправы на Красном крыльце царица Наталья Кирилловна с Петром забилась в уголок Кремлевского дворца, пережидая грозу, злобясь и сетуя на Софью.
Лишь через год, в мае 1683 г., она с сыном отправилась в подмосковное село Воробьево. Вскоре Воробьево сменилось Преображенским, Преображенское — Москвой, Москва — Коломенским, Коломенское — снова Преображенским. Наконец, Преображенское стало главной резиденцией Петра.
Здесь под руководством Никиты Моисеевича Зотова Петр продолжил свое обучение. Учителей для царевичей обычно выбирали из «тихих и небражников». Зотов вполне отвечал первому требованию, но мало соответствовал второму. Позднее сам Петр возвел его в сан «князя-папы» своего «всешутейшего и всепьянейшего собора».
Зотов начал со «словесного учения». Петр выучил «на зубок» азбуку, псалтырь, часослов, евангелие и апостол.
Охотно и успешно учился маленький царевич. Он отличался бойким, пытливым умом, вниманием и впечатлительностью. Подметив это, Зотов рассказывал ему о прошлом Руси, об иноземных странах, показывал картинки, придававшие его рассказам большую наглядность. Особые живописцы трудились над «потешными тетрадями» Петра, изображая разные предметы вооружения, войска, сражения, корабли и т. п.
В покоях Петра появились такие книги, как сочинение «О луне и о всех планетах небесных», хроника Стрыйковского, «Персонник на латинском языке» и др. От Зотова Петр узнал об Иване Грозном, о Дмитрии Донском и Александре Невском, о «начале» и крещении Руси. Обучал Петра также и Нестеров, но он играл второстепенную роль. Главным учителем был Зотов, хотя и он мог передать умному и пытливому мальчику лишь то немногое, что знал сам. Под конец учения Петр писал неважно, а сведения его из области других наук, входивших в круг официального обучения того времени, были отрывочны и поверхностны. Тем не менее Петр и в зрелом возрасте любил Зотова, и впоследствии мы увидим престарелого учителя царя в роли «ближней канцелярии генерал-президента». В отличие от отца и деда, Петр равнодушно относился к богослужебным книгам. Он знал церковную службу и любил иной раз попеть в церкви, но «уставщиком», как его отец, Петр не был.
Когда Петр прошел с Зотовым всю премудрость — азбуку и букварь, псалтырь и часослов и прочую «науку книжную», его должны были учить дальше киевские ученые монахи латинскому, греческому и польскому языкам, грамматике и пиитике, риторике и диалектике. Это был курс тогдашней высшей схоластической науки, который прошли в свое время с Симеоном Полоцким Федор и Софья. Но Софья не интересовалась образованием своего брата-соперника, а царица Наталья Кирилловна видела, что и Симеон Полоцкий, и киевские ученые монахи, и их ученики из московских людей, вроде Сильвестра Медведева, тяготеют к Софье, связаны с ней и вдобавок ко всему еще причастны к разным «латинским прелестям». Наталья Кирилловна не доверяла этим людям и не могла отдать им на воспитание своего единственного сына, свою опору и «надежу». Она боялась «порчи» или отравы, тем более, что в ее горенки доходили приукрашенные многоустной молвой сплетни и слухи, один страшнее другого: о готовящемся Милославскими убийстве Бориса Алексеевича Голицына и Нарышкиных, о «наговоре» на нее по ветру болезней, о грозящем ей поджоге и т. п.
В этих толках нелепые суеверные россказни переплетались с известиями, которые мы не можем не считать хотя бы в некоторой степени обоснованными, принимая во внимание все те гонения и козни, которым Милославские подвергли ранее сторонников Натальи Кирилловны и Петра.
И эти слухи падали на благодатную почву. Мнительная царица замыкалась в себе, с тревогой следила за каждым шагом своего ненаглядного сына, готовая в любое мгновение защитить его от «злых людей», подосланных Софьей. Зачем же было ей самой отдавать сына в руки этих людей — киевских ученых монахов? И Петр остался недоучкой в том смысле, в каком это слово в те времена употреблялось в ученой придворной среде.
Вот почему Петр не походил на своего отца, большого знатока церковной службы, который не стеснялся разражаться грубой бранью в церкви, когда богослужение шло не по уставу, и однажды во время патриаршей службы обозвал крепким русским словом чтеца, начавшего чтение обычным «благослови, отче» вместо «благослови, владыко», чего требовал устав.