— Вань, — почти шёпотом сказал Сергей, — ты Александра Беляева знаешь?
Ваня остановился. Глаза его блеснули. Не то удивился, не то испугался. Вообще, нервный мальчик. Очень нервный. Оно и понятно, вокруг смерть, война, тут не просто нервным станешь, в психа полного превратишься.
— Писателя? Да кто ж его не знает. У нас все пацаны его книгами зачитывались. Мне больше всего про Ихтиандра нравилась, а ещё последняя книжка, про летающего человека, Ариэля. А зачем вы спрашиваете?
— Мне, Вань, найти его надо.
— Задание? — заговорщицки спросил Ваня.
— Угу. Я адрес его знаю. Конюшенная, 21.
— Это на углу Московской. Только не Конюшенная, а 1 Мая. Там ещё кинотеатр «Теремок». Туда один раз бомба упала, прямо в зрительный зал. Ещё в том году.
— Так проведёшь?
— Конечно! Я ведь тоже… — мальчик осёкся.
— Что тоже?
— Ну, это… тоже туда собирался пойти.
Сергей посмотрел в небо. Свинцовые тучи вот-вот готовы были разродиться снегопадом. Ему всегда нравилась такая погода. А сейчас снега он ждал как Бога. Да такого, чтоб ни зги не видать.
Оторвавшись от созерцания снеговой тучи, Крутояров обратился к мальчику:
— Кстати, какое число сегодня?
— Восьмое.
— Умер ведь, вот ёлки ж твои палки! Два дня назад. Ни фига себе, немножко во времени ошиблись, очкарики лобастые! Ну да ладно, хорошо, хоть не к гуннам забросили на растерзание, — Сергей задумался ненадолго. — Чёрт, ведь умер он уже! Но вот где ж теперь рукопись-то искать?
— Кто умер?
— Беляев умер, Вань.
— Но ведь… он… мы… — Ваня что-то хотел сказать, но отвернулся. Видно, что известие его расстроило.
Однако взял себя в руки и добавил совсем не по-детски:
— Немудрено, дядь Серёж. Почти все соседи поумирали. Особенно зимой. Кто с голодухи, кто замёрз. И родители мои тоже…
Поражало такое бесстрастное отношение ребёнка к смерти, но ведь мальчишка столько пережил, тут и о своей кончине станешь думать как об обыденном происшествии, а о жизни как об обидном недоразумении. Но в то же время смерть писателя воспринял он как-то слишком уж близко.
Сергей изредка сканировал пространство на наличие техники, но без сюрпризов не обошлось. Всё-таки этим паранормальным чувствам совсем уж безоглядно доверяться не стоит. Нет ничего надёжней глаз и ушей. Однако тут и глаза, и уши его так же подвели.
В проулке, у самого перекрёстка стоял мотоцикл BMW с коляской. Здоровенный ствол пулемёта MG-13 указывал стволом в небо, а закоченевший солдат хмуро смотрел в пространство перед собой. Его напарник ковырялся в моторе. Оба фашиста были одеты в длиннополые шинели, закрывающие ноги едва ли не до пяток и спасающие от ветра — но не от мороза.
Скрыться среди деревьев не успели — сидевший в коляске немец схватился за пулемёт и опустил ствол.
— Stand! Стоять!
Его напарник испуганно подскочил, не сразу поняв, кому кричит пулемётчик. Каска его съехала набекрень, он стал оглядываться и, встретившись взглядом с Крутояровым, сдёрнул висевший на руле шмайсер. Щёлкнул предохранитель. Руки его дрожали, ствол прыгал как в припадке эпилепсии.
— Komm her! Schnell! Бистро! Суда!
Сергей с опаской посмотрел на ствол пулемёта и послушно направился в сторону немцев. Попасть на дискотеку, где пулемётчик Ганс прокрутит пару дисков, набитых патронами калибра 7,92 ему совсем не хотелось.
— Аусвайс! — гаркнул солдат и, направив ствол автомата в грудь хрононавта.
Поглядев на его унты, он гадко улыбнулся:
— О! Schuhe! Тёпли-тёпли сапаки. Тавай.
— Сам ты сапог, — пробурчал Сергей, приближаясь к солдату. — Аусвайс? Или сапоги? Что сначала? — громко сказал он.
Немец ещё раз взглянул на унты, потом на свои хоть и зимние, но не готовые к русским морозам сапоги, вздохнул и гортанным голосом выкрикнул:
— Аусвайс!
Крутой полез во внутренний карман за липовым документом. Краем глаза заметил, что Ванька сделал то же самое. Шарик молча сидел в сторонке — пёс будто понимал, что сейчас лучше не мешать хозяину.
Документы они протянули почти одновременно, и Сергей понял, что навряд ли удастся продолжить путешествие без шума. Аусвайс Ваньки был сложен в несколько раз и затёрт так, что было видно — документ отпечатан не вчера. Бумажка же Крутоярова выглядела очень свеже, несмотря на то, что в нём стояла дата получения — ноябрь прошлого года. И не замызгана ни капли, её ведь почти не разворачивали. Вот ведь умники хроновские, накололись. Телогрейку рваную догадались сделать, а помять аусвайс — нет.
Крутой приготовился к худшему. Немцы дураками бывают только в советских фильмах военных лет. Сейчас солдат ему не поверит и предложит… Что предложит? Пройти с ним? Да нет, скорее всего, сразу хлопнет.
Вот оно! Солдат уронил аусвайс. Или выбросил.
— Нет! — сказал солдат. — Это не то! Это трукой аусвайс. Нет настояшший.
Посмотрев холодным взглядом в глаза, он крикнул:
— Стоять!
Палец в задубевшей кожаной перчатке коснулся спускового крючка.
Крутояров ждать не стал. Чего тут ждать? Когда пристрелят? Унты только с виду были мягкие и пушистые. Он толкнул в плечо Ваньку, и тот завалился на бок как мешок с картошкой. Резко выбросил ногу вперёд и ударил солдата в пах. Выстрелить немец не успел. Упал на колени и, закрыв глаза, сделал глубокий вдох. В глазах его стояли слёзы.
В тот же момент Сергей схватил ствол пулемёта на коляске и резко мотнул его. Приклад MG-13 заехал сидевшему в коляске в челюсть. Приклад не был ни мягким, ни пушистым — немец тут же отключился, откинувшись на спину. Каска его упала и, звякнув о металл коляски, скатилась на снег.
Мельком взглянув на фашиста в коляске, отметил, что отключился тот надолго. Затем склонился перед стоявшим на коленях, оттолкнул ногой лежавший в снегу шмайсер и с издёвкой спросил:
— Даст ист фантастиш?
Немец замычал в ответ что-то неразборчивое и отрицательно замотал головой — нет, мол, совсем не фантастиш.
— Сейчас фантастиш будет, — Крутояров приподнял его голову, придерживая за съехавшую набок каску, и ударил кулаком в лицо.
Солдат опрокинулся на спину, и зрачки его глаз закатились под лоб.
— Весело день начался, — мрачно заметил хрононавт, поднимая свой аусвайс. — А главное, тихо.
— Дядь, Серёж, их теперь убить надо. Нельзя отпускать.
— Не учи отца е… в общем, сам знаю. Ты отойди в сторону, сейчас займусь.
— Можно мне, а?
— С ума сошёл, да? Не рано ли тебе кровь пускать? Тебе лет-то сколько? Двенадцать?
— Четырнадцать! — пробурчал Ванька и скрипнул зубами. — А когда сестру и мать на моих глазах… о возрасте никто не спрашивал.
— Ладно, уйди. Будет ещё время, отомстишь.
На поясе немца висели ножны с трофейным армейским ножом НР-40, который в просторечии назывался ножом разведчика. Снял с трупа нашего солдата, с горечью подумал Сергей, отстёгивая ножны с ремня. Лезвие беззвучно выскользнуло. Чёрная рукоять как влитая легла в ладонь. Чуть изогнутая короткая гарда упёрлась в пальцы. Нож был хорошо сбалансирован и удобен — с таким оружием хоть на край света.
Отволок пребывающего в отключке воина Рейха к обочине. Подержал в ладони нож, привыкая, потом присел на корточки. Приподнял другой рукой голову фашиста и полоснул по горлу. Солдат всхлипнул, дёрнул ногами и затих. Снег сразу стал ярко-алым, и даже утренние сумерки не могли скрыть этого цвета.
Выволок второго из коляски и положил рядом. Этот пришёл в чувство незадолго до смерти и даже успел сообразить, что его ожидает. Но умер он так же легко и быстро — короткий всхлип, судорога по всему телу, и конец.
«А ведь молодые оба, — промелькнуло в голове. — Не больше двадцати».
Вытирая лезвие о штаны убитого, заметил клеймо, выбитое у основания лезвия. Треугольник, а в нём три буквы — «ЗИЛ», и снизу дата — «1941». Вложив нож в ножны, спрятал его в карман.
Начал сыпать крупный снег. Крутояров снял с солдат шинели и каски. Трупы присыпал снегом, остальное сделает природа. Следы схватки быстро припорошило, и кровь уже была не видна. Снег повалил сильнее. Если так и дальше пойдёт, то этих ребят найдут только с первыми подснежниками.
— Надень шинель, каску и полезай в коляску, — приказал он мальчику и усмехнулся случайной рифме. — Поэтом тут с вами станешь, блин! Недаром город Пушкиным назвали!
— А как же Шарик?
— Если он будет молчать, то можешь его с собой взять. Если станет шуметь, я ему башку сверну. Сейчас не до собачек.
Пацан подозвал пса, запихал его в коляску и приказал молчать. Залез сам, накинул на себя огромную шинель и нахлобучил каску на ушанку. Днём, конечно, никто не признает в этом пугале истинного арийца, но в сумерках можно и обознаться. Сергей тоже надел запятнанную кровью шинель, каска на шапку не налезала, бросил её в коляску. Шмайсер за спину — вылитый нацистский воин в русских шапке и унтах. Противопехотные гранаты, найденные в подсумке убитого, рассовал по карманам.
Скользнув в механике по узлам двигателя, быстро определил неполадку. Техника его любила. Или боялась. Подчинялась.
Мотоцикл зачихал, выбрасывая кольца дыма из выхлопной трубы, натужно зарычал и наконец ожил. Поддал газу и выехал на улицу Урицкого. Уже почти рассвело, но спасительный снегопад снизил видимость почти до нуля. И хоть самому было почти ничего не видно, Сергей остался этим доволен — на них тоже никто не обратит внимания. Несмотря на довольно широкие шины, BMW плохо слушался руля, его то и дело заносило, переднее колесо норовило вывернуть на обочину.
— Дядь Серёж! — сказал Ванька, перекрикивая рёв движка. — Метров через пятьсот Софийский Бульвар. По нему езжайте прямо.
— По Садовой ведь ближе?
— Там немцев много.
— Скоро их везде полно станет, — Крутой до отказа накрутил ручку газа. — Ну, Софийский, так Софийский!
Немецкая техника ему определённо нравилась. «Умеют всё-таки делать», — чуть ли не с восхищением, подумал Крутояров. Чем больше скорость набирал мотоцикл, тем легче становилось управление, он становился устойчивей. В ушах свистел ветер, щёки давно уже онемели, да и руки тоже, несмотря на то, что в тёплых рукавицах. Дороги почти не видать, ориентировался только по проносящимся справа теням деревьев — стоило им чуть приблизиться — подправлял руль, выворачивая на середину проезжей части. Домов на правой стороне не видно, и Сергей мог только представлять, как они выглядят — стёкла повыбиты, стены выщерблены осколками снарядов — немцы долго обстреливали город, прежде чем войти него.