Рубаи — страница 5 из 11


176

Свод неба, это — горб людского бытия,

Джейхун[16] — кровавых слез ничтожная струя,

Ад — искра из костра безвыходных страданий,

Рай — радость краткая, о человек, твоя!


177

Зависело б от нас, мы не пришли б сюда,

А раз уже мы здесь, — ушли бы мы когда?

Нам лучше бы не знать юдоли этой вовсе

И в ней не оставлять печального следа.


178

С вином и розами я шествовал доселе,

Не привели они меня к желанной цели;

Однако в сторону я не сверну: друзей

Бросать на полпути пристойно ль, в самом деле?


179

Ты, книга юности, дочитана, увы!

Часы веселия, навек умчались вы!

О птица-молодость, ты быстро улетела,

Ища свежей лугов и зеленей листвы.


180

Мне без вина прожить и день один — страданье.

Без хмеля я с трудом влачу существованье.

Но близок день, когда мне чашу подадут,

А я поднять ее не буду в состоянье.


181

Недолог розы век: чуть расцвела — увяла,

Знакомство с ветерком едва свела — увяла.

Недели не прошло, как родилась она,

Темницу тесную разорвала — увяла.


182

Лишь на небе рассвет займется еле зримый,

Тяни из чаши сок лозы неоценимой!

Мы знаем: истина в устах людей горька, —

Так, значит, истиной вино считать должны мы.


183

Прочь мысли все о том, что мало дал мне свет.

И нужно ли бежать за наслажденьем вслед?

Подай вина, саки! Скорей, ведь я не знаю,

Успею ль, что вдохнул, я выдохнуть иль нет?


184

С тех пор, как отличать я руки стал от ног,

Ты руки мне связал, безмерно подлый рок,

Но взыщешь и за дни, когда мне не сверкали

Ни взор красавицы, ни пьяных гроздий сок.


185

Наполнил зернами бессмертный Ловчий сети,

И дичь попала в них, польстясь на зерна эти.

Назвал Он эту дичь людьми и на нее

Взвалил вину за зло, что сам творит на свете.


186

Раз Божьи и мои желания несходны,

Никак не могут быть мои богоугодны,

Коль воля Господа блага, то от грехов

Мне не спастись, увы, — усилия бесплодны.


187

У тлена смрадного весь мир в плену:

Грешно ль, что я влекусь к душистому вину?

Твердят: «Раскаянье пошли тебе Всевышний!»

Не надо! Все равно сей дар Ему верну.


188

Хоть мудрый шариат[17] и осудил вино,

Хоть терпкой горечью пропитано оно —

Мне сладко с милой пить. Недаром говорится:

«Мы тянемся к тому, что нам запрещено».


189

Я дня не провожу без кубка иль стакана,

Но нынешнюю ночь святую Рамазана[18]

Хочу — уста к устам и грудь прижав к груди —

Не выпускать из рук возлюбленного жбана.


190

Обета трезвости не даст, кому вино —

Из благ — сладчайшее, кому вся жизнь оно.

Кто в Рамазане дал зарок не пить — да будет.

Хоть не свершать намаз ему разрешено.


191

Владыкой рая ли я вылеплен иль ада,

Не знаю я, но знать мне это и не надо:

Мой ангел, и вино, и лютня здесь, со мной,

А для тебя они — загробная награда.


192

Везде зеленый рай, куда ни кинешь взгляд:

Кавсар течет, в эдем вдруг превратился сад.

На райскую траву сядь с гуриеподобной

И торопись вкусить от неземных услад.


193

Налей вина, саки! Тоска стесняет грудь;

Не удержать нам жизнь, текучую, как ртуть.

Не медли! Краток сон дарованного счастья,

Не медли! Юности, увы, недолог путь.


194

Увы, глоток воды хлебнуть не можешь ты,

Чтоб не прибавил рок и хмеля маеты;

Не можешь посолить ломоть ржаного хлеба,

Чтоб не задели ран соленые персты.


195

Сказала роза: «Ах, на розовый елей

Краса моя идет, которой нет милей!» —

«Кто улыбался миг, тот годы должен плакать», —

На тайном языке ответил соловей.


196

Меня у кабака вечерний час настиг.

И вижу: близ огня — увядшей розы лик.

«Поведай мне, за что сожгли тебя?» — спросил я.

«О, горе, на лугу я посмеялась миг!»


197

На происки судьбы злокозненной не сетуй,

Не утопай в тоске, водой очей согретой!

И дни и ночи пей пурпурное вино,

Пока не вышел ты из круга жизни этой.


198

Где розы расцвели, там почву, что растит их,

Всю пропитала кровь царей, давно забытых;

А каждый лепесток фиалки темной был

Когда-то родинкой на розовых ланитах.


199

Трава, которою — гляди! — окаймлена

Рябь звонкого ручья, — душиста и нежна.

Ее с презрением ты не топчи: быть может,

Из праха ангельской красы взошла она.


200

Фаянсовый кувшин, от хмеля как во сне,

Недавно бросил я о камень; вдруг вполне

Мне внятным голосом он прошептал: «Подобен

Тебе я был, а ты подобен будешь мне».


201

Вчера в гончарную зашел я в поздний час,

И до меня горшков беседа донеслась.

«Кто гончары, — вопрос один из них мне задал, —

Кто покупатели, кто продавцы средь вас?»


202

Когда, как деревцо, меня из бытия

С корнями вырвет рок и в прах рассыплюсь я,

Кувшин для кабака пусть вылепят из праха, —

Наполненный вином, я оживу, друзья.


203

Ты перестань себя держать в такой чести,

О бренности того, что дышит, не грусти!

Пей! Жизнь, которая идет навстречу смерти,

Не лучше ли во сне иль в пьянстве провести?


204

Нам жизнь навязана: ее водоворот

Ошеломляет нас, но миг один — и вот

Уже пора уйти, не зная цели жизни,

Приход бессмысленный, бессмысленный уход!


205

То слышу я: «Не пей, сейчас у нас Шабан[19]»,

А то: «Реджеб[20] идет, не напивайся пьян».

Пусть так: то месяцы Аллаха и пророка;

Что ж, изберу себе для пьянства Рамазан.


206

Когда ты для меня слепил из глины плоть,

Ты знал, что мне страстей своих не побороть;

Не ты ль тому виной, что жизнь моя греховна?

Скажи, за что же мне гореть в аду, Господь?


207

Ты к людям милосерд? Да нет же, непохоже!

Изгнал ты грешника из рая отчего же?

Заслуга велика ль послушного простить?

Прости ослушника, о милосердный Боже!


208

Когда-нибудь, огнем любовным обуян,

В душистых локонах запутавшись и пьян,

Паду к твоим ногам, из рук роняя чашу

И с пьяной головы растрепанный тюрбан.


209

Шабан сменяется сегодня Рамазаном, —

Расстаться надобно с приятелем-стаканом.

Я пред разлукой так в последний раз напьюсь,

Что буду месяц весь до разговенья пьяным.


210

Суровый Рамазан велел с вином проститься;

Где дни веселые? О них нам только снится,

Увы, невыпитый стоит в подвале жбан,

И не одна ушла нетронутой блудница.


211

Хоть я и пьяница, о муфтий[21] городской,

Степенен все же я в сравнении с тобой:

Ты кровь людей сосешь, я — лоз. Кто кровожадней:

Я или ты? Скажи, не покриви душой!


212

Пусть будет, пьяницы, кабак наполнен вами,

Плащи ханжей святых пускай охватит пламя,

Клочки почтенных ряс из шерсти голубой

Пускай волочатся под пьяными ногами!


213

Что я дружу с вином, не отрицаю, нет,

Но справедливо ли хулишь меня, сосед?

О, если б все грехи рождали опьяненье!

Тогда бы слышали мы только пьяный бред.


214

Меня, когда умру, вы соком роз омойте

И над могилою хвалу вину пропойте.

Где в Судный день мой прах искать, я вам скажу:

Сады, вкруг кабаков цветущие, разройте.


215

Прошу могилу мне с землей сровнять, да буду

Смиренья образцом всему честному люду;

Затем, смесив мой прах с пурпуровым вином,

Покрышку вылепить к кабацкому сосуду.


216

Дух рабства кроется в кумирне и в Каабе[22],

Трезвон колоколов — язык смиренья рабий.

И рабства черная печать равно лежит

На четках и кресте, на церкви и михрабе[23].


217

Бушуют в келиях, мечетях и церквах,

Надежда в рай войти и перед адом страх.

Лишь у того в душе, кто понял тайну мира,

Сок этих сорных трав весь высох и зачах.


218

Не прав, кто думает, что Бог неумолим,

Нет, к нам он милосерд, хотя мы и грешим.

Ты в кабаке умри сегодня от горячки, —

Сей грех он через год простит костям твоим.


219