– Это ужасно, это ужасно! – воскликнула мисс Эдвардс: – и ты, что же ты сделала?.. Что же ты сделала?
– Что я могла сделать в шестнадцать лет. Я ничего не понимала, ничего не сознавала, меня обставили роскошью, меня осыпали золотом, исполняли мои капризы… Но какой ценой, какой ценой! Боже мой, Боже мой!.. Стыдно, страшно вспомнить. О, как я ненавижу, как презираю этого человека, эту гадину на золотом мешке. Я готова сейчас, сейчас умереть, чтобы только отомстить ему за то, как он надругался над моей молодостью, над моей красотой.
– А мама, мама, где она, что с ней?.. – быстро переспросила мисс Эдварс.
– Целый год я не получала от неё писем… Не мудрено, она не знала, где я, не знала моего адреса. Все письма, которые я писала ей, были перехвачены моим злодеем… Моим тираном… Однажды, в цирке я встретила одного из старых знакомых, помнишь клоуна Биля, который, бывало, провожал тебя. Я просила его узнать о матушке, он написал… Она отвечала… То, что я узнала, до того ужасно, что у меня не хватает силы передать тебе. Пойми, пойми… Нашей бедной Лотти готовится та же участь… И я ничего не могу сделать, ничем не могу защитить бедную девочку!.. Но я решилась, я решилась, я убегу от него, я больше не вернусь в его золоченые палаты. Или я убью и его, и себя!
– Да кто же он такой? Откуда? Фамилия? – допытывалась старшая сестра.
– Клюверс… Поляк или русский, я не знаю, но человек, который не остановится ни перед каким преступлением! О, если бы я только могла, о если бы я только могла ему отомстить!
– Клюверс?! – переспросила сестра. – Знаешь, что, мне кажется, я могу тебе помочь отомстить этому человеку. Но прежде всего надо позаботиться обеспечить мать и сестру, Лотти. Скорей, скорей их адрес, у меня есть кое-какие заработки.
– Ну, нет, я тебе не позволю… Я гораздо богаче тебя, – возразила с горячностью Хена.
– Значит, твой Клюверс был щедр? Очень щедр?
– Скуп, как гарпагон [Гарпаго́н (фр. Harpagon) – главное действующее лицо театральной пьесы известного французского комедиографа Жан-Батиста Мольера в комедии «Скупой»], но… – она замялась: – со зверями становишься зверем. Я приняла свои меры.
– Что ты хочешь сказать, Хена? – с испугом воскликнула мисс Эдвардс.
– Вот его чековая книжка. Я могу вписать сюда хоть миллион, и он будет оплачен! – с торжеством отвечала Хена и вытащила из кармана чековую книжку.
– Он тебе подарил это? Он тебе подарил это? – быстро спросила старшая сестра.
Глава VIВ Лондоне
– Он? – Хена улыбнулась. – Он! Да пойми же ты, наконец, что я не более, как его бесправная рабыня, что у меня, кроме этих серег и нескольких безделушек, нет ничего ценного, что бросив его, я опять почти нищая!.. Но теперь!.. Я знаю, что я сделаю… Этими деньгами я спасу и мать, и сестру!..
– А сама, куда же ты сама скроешься? Тебя возьмут и осудят, как воровку! – в ужасе воскликнула мисс Эдвардс.
– О, я сумею убежать и спрятаться! Поверь, меня не найдут!.. Лондон велик, завтра я уже буду там…
– О, наивность! Да пойми, прежде чем ты вступишь на берег Англии, ты будешь арестована. Пойми ты, что такие люди, как Клюверс, мстительны, как дикари, что с его миллионами он всесилен!.. Хена, Хена, кто тебе забросил эту страшную мысль похищения! Пойми, ты губишь и себя, и меня, всех, кто теперь подаст тебе руку или поможет твоему побегу.
– Эллен! Ты старше меня, ты опытнее, я не знала на что решиться, я ни у кого не спрашивала, я ничего не говорила никому. Я могу, я еще могу вернуться и положить книжку на прежнее место. Научи меня, помоги, посоветуй! – я не знаю, что мне и делать!
Несколько секунд мисс Эдвардс стояла, в задумчивости, потом вдруг, словно осененная внезапной мыслью, быстро вышла из комнаты и через несколько минут, показавшихся Хене вечностью, вернулась назад в сопровождении высокого, плотного господина, которого мы уже видели в бюро комиссара под фамилией Гульда. Во время четырнадцати дневного переезда через океан, мисс Эдвардс познакомилась и чрезвычайно подружилась с этим бывалым человеком. Он, со своей стороны, платил ей горячим расположением и даже порой позволял себе журить ее за слишком большую экспансивность и порой необузданность выражений восторгов или горя.
Очевидно, он уже был посвящен в тайну сестры своей любимицы и, пожав ей просто, без церемонии, руку по-американски, проговорил решительно:
– Прежде всего, вам необходимо тотчас же вернуться домой, чтобы вашего отсутствия не заметили.
– Но что же я скажу насчет экипажа? – спросила Хена. – Ведь он ждал меня у подъезда.
Гульд посмотрел на часы.
– Позвольте вам заметить, что теперь только десять минут одиннадцатого, цирк никогда не кончает представления раньше половины одиннадцатого или даже одиннадцати часов, следовательно, взяв порядочный фиакр, вы еще можете поспеть к разъезду и сесть в собственный экипаж.
– Но я хочу быть с моей сестрой, я не хочу покидать её! – воскликнула Хена.
– Она может каждый день бывать у вас!
– Но как это? – переспросили в один голос сестры.
– Очень просто… У вас, вероятно, есть портниха, которая ходит к вам.
– Разумеется.
– Скажите, что вы ее сменили, или пригласили другую, вот и маска, под которой вашей сестре в любое время можно будет явиться к вам… Но только спешите, спешите, иначе будет трудно замаскировать ваше отсутствие.
– А чековую книжку? – быстро спросила Хена. – Что делать с ней?
– Если удастся, то верните на прежнее место, или же нет, то уничтожьте и не позже, как завтра! Сжечь, непременно сжечь в камине… когда нет никого!.. А пока позвольте-ка мне на минутку этот альбомчик. С этими словами Гульд взял из рук мисс Хены чековую книжку, тщательно осмотрел ее, и вынув ножичек из кармана, вырезал второй листок сверху у самого корешка…
– Что вы делаете? – с испугом воскликнули обе сестры.
– Добываю вам средства на жизнь… Ваш Клюверс такая гадина, с которой церемониться нечего… Его можно поразить только его же оружием, то есть деньгами… Это чек на лондонского Ротшильда, тут, значит, у него лежат самые крупные капиталы… добытые целым рядом преступлений… Верьте мне, я его знаю лучше вас, и его прошлую жизнь. Отнять у такой гадины миллион или другой, все равно, что вырвать у ядовитой змеи один или два зуба!.. Клянусь вам всем святым, он и преследовать не будет… Он не посмеет… Да вот вам лучшее доказательство, смотрите, что я сделаю, – и, взяв перо, Гульд написал на обороте первого чекового листка две строчки и расписался.
– Это на каком же языке – я ничего не понимаю! – воскликнула мисс Эдвардс…
– Это по-русски!.. Ведь мы с ним земляки!.. – улыбнулся Гульд: – а теперь скорей, скорей, в цирк… А этот листочек или оставьте у сестры, или вверьте мне… если не сомневаетесь…
– О нет, я ни за что не оставлю его у себя, я буду вечно бояться и трусить обыска!.. Ни за что… Оставьте его лучше у себя… – быстро предложила мисс Эдвардс.
– Но когда же мы увидимся?.. Ведь вам не попасть к нам в отель, а меня одну он пускает очень редко!
– Все, что будет нужно, я передам вам чрез мисс Эдвардс, и если бы случилось что-либо важное, то верьте моему слову, нет ни стены, ни замка, которые бы удержали меня!..
– Я вас боюсь?.. Вы так это страшно сказали? – проговорила, краснея, Хена.
– Когда-нибудь узнаете, а теперь до свиданья – старайтесь не выдать себя, – пожимая руку молодой девушки, говорил Гульд: – а билетик-то как же?
– Пусть остается у вас!.. – махнув рукой, отвечала Хена: – вы поклялись мне отмстить ему – мне больше ничего не надо. Сестра вам верит, и я тоже… до свидания.
Быстро побежали обе молодые девушки с лестницы отеля и чрез десять минут уже были возле цирка. Они приехали как раз вовремя. Публика густой массой шла из широко открытых дверей.
– До свидания! До завтра! – быстро шепнула Хена: – вот мой грум! – и, подойдя к арабчику, одетому в блестящую ливрею она дотронулась до его плеча. Тот вздрогнул от неожиданности и стал извиняться, что просмотрел барыню.
– Ничего, Бобби… я вышла из правого выхода, в главных дверях было слишком тесно.
Но Бобби уже не слыхал этих слов; он со всех ног бросился разыскивать экипаж, и через минуту Хена катила домой, полулежа в великолепном купе. Клюверса еще не было дома. Она хотела воспользоваться его отсутствием и положить книжку на прежнее место, но двери кабинета, составлявшего как бы отдельную от всего дома несгораемую кассу, были заперты. Приходилось отложить исполнение до другого раза.
Между тем, американец, получив чек, тотчас после отъезда обеих сестер бросился к расписанию поездов, висевшему в конторе.
Последний поезд в Лондон уходил в 11 часов 20 минут. Не переодеваясь, не сказав даже никому в отеле, что он уезжает, американец со спокойным видом человека, идущего гулять, вышел на бульвар и велел отвезти себя на станцию западной дороги. По пути он заехал в магазин дорожных вещей и купил плед и небольшой сак. С этим ручным багажом, полчаса спустя, он садился в купе первого класса отходящего в Лондон поезда и через пять минут уже мчался, с быстротой 80 километров в час, по направлению к Кале.
Ровно в десять часов, в контору банка Ротшильд, на Сити, входил господин, в котором можно было заметить, только отдаленное сходство с господином Гульдом. Это был старик высокого роста, с почти седой бородой, в темных золотых очках. И тон, и манера держаться были настоящего, чистокровного янки, и янки, высоко себя ставящего.
Подойдя к контрольному кассиру, он достал из туго набитого банковыми билетами бумажника чек Клюверса и небрежно подал его кассиру. Тот мельком, взглянул на него, и в ту же секунду перенес взгляд на владельца, и снова углубился в рассматривание чека. Даже в таком громадном учреждении, как банк Ротшильда, подобные чеки были очень редкими.
– Пятьдесят тысяч фунтов? – переспросил он.
– Совершенно верно! – отвечал флегматически американец.
– Потрудитесь подождать, я сейчас справлюсь в книгах, почтительно проговорил контролер и, достав алфавитную книгу, нашел фамилию Клюверса и взглянул на его баланс…