Добравшись до своего кабинета, Клюверс быстро устроил все, как ему указал оптик, соединил элементы батареи, прижал трубку к уху и придавил кнопку.
– Казимир Клюверс, – послышался ему голос, словно выходящий из глубины пространства. – Наши счеты не кончены, я жив и на свободе. Сахалин не мог удержать Василия Рубцова. Ты мне оказал однажды помощь – услуга за услугу! Ты отравил посредством корешка, через Ваську Шило, Пелагею Семеновну. Полиция идет по твоему следу. Беги немедленно, или тебя арестуют. Благодарности не надо, я уже ее получил и выдал квитанцию в твоей чековой книжке на лондонского Ротшильда. Прощай, мы еще увидимся! Если ты осмелишься выдать меня, я тебя раздавлю, как муху. Василий Рубцов…»
Гроза, разразившаяся в кабинете миллионера, не произвела бы на него такого потрясающего впечатления, как эта фонограмма. Он дрожал всем телом, в глазах его мутилось, нервные судороги сводили его члены, а он не имел духу ни остановить фонографа, ни оторвать трубку от уха. С последним звуком фонограммы силы, казалось, оставили миллионера, и он тяжело повалился в кресло.
Прошло несколько минут томительного молчания.
– Все вздор! Все вздор! Это шутки, – твердил он мысленно, но подробности, и в особенности страшное известие о роковом преступлении заставили его очнуться и понять весь ужас его положения. Он схватился за голову и с глазами, устремленными в одну точку, словно ждал рокового смертельного удара.
Так прошло еще несколько времени. Вдруг он вскочил с места, почти подбежал к письменному столу, открыл левый боковой ящик и вынул из него пачку чековых книжек от разных банков.
Дрожащими руками достал он книжку банка Ротшильда в Лондоне, раскрыл, и дикий крик испуга вырвался у него невольно; на обороте первого же листа виднелись две строки, написанные твердым характерным почерком:
«За оказанную услугу пятьдесят тысяч фунтов стерлингов полностью получил В. Рубцов».
– Он был здесь, он был здесь!.. – в бешенстве кричал Клюверс, бросаясь к дверям кабинета и в безграничной панике запер железные двери на два оборота.
Глава VIIIПобег
Полчаса после описанной сцены, скрывая свое внутреннее волнение, Клюверс катился на резиновых шинах своего щегольского экипажа вдоль улиц Парижа. Никто бы не догадался, видя его одетым совершенно по-городски, в цилиндре и щегольском, легком пальто на меху, без малейшего багажа, кроме трости-зонтика в руках, что он отправляется в далекое и продолжительное путешествие. А это было так. Фонограмма Рубцова произвела на него род электрического удара. Он понял, что только одно поспешное бегство может избавить его от крайне неприятной перспективы привлечения к следствию и допроса и, как человек ловкий и бывалый, тотчас воспользовался последними часами свободы.
Сунув в карман, кроме револьвера, пачку крупных банковых билетов, а в бумажник паспорт и две чековых книжки на Рим и Вену. Казимир Яковлевич смело выехал из дому, сказав мажордому, что если не вернется к обеду, то чтобы за ним прислали купе к жокей-клубу, часам к двум ночи.
Отдав такое распоряжение, Клюверс сел в коляску и приказал ехать в Булонский лес.
Сделав два тура вокруг озера и раскланявшись с полусотней знакомых, он приказал везти себя к жокей-клубу и отпустил экипаж.
Пройдя по залам и встретив там много знакомых, Казимир Яковлевич подошел к столу, где шла адская игра в баккара. С видом скучающего фланера бросил он на стол билет в одну тысячу франков, проиграл, и с той же гримаской скучающего человека пошел к выходу и, наняв у Гранд-Отеля купе «ремиз», тихо сказал адрес, и карета покатилась.
С этого момента, отделавшись таким образом от массы непрошенных свидетелей, Клюверс мгновенно изменился: вместо скучающего выражения, на лице появилось выражение энергии и нетерпения. Он несколько раз понукал кучера и, наконец, карета остановилась у ворот решетки, отделявшей прелестный маленький отель от улицы.
Построенный между двором и садом, недалеко от парка Монсо, отель этот представлял верх изящества современной архитектуры. Его строил для своей приятельницы один из биржевых тузов, но внезапный крах заставил бросить его, а только что отделанный отель попал под молоток судебного пристава. Цена была назначена довольно высокая, и месяцев шесть не находилось на него покупателя. Вдруг одна из русских дам, давно уже проживающая в Париже, мадемуазель Крапивенцева, изъявила желание приобрести его. Переговоры были не долгими, продавцы были уступчивы, и мадемуазель Крапивенцева через неделю переехала в новое помещение.
Почти вся русская колония, знавшая Екатерину Михайловну, так звали новую владетельницу отеля, крайне изумилась такой дорогой и бездоходной покупке, зная, что у мадемуазель Крапивенцевой никогда особых капиталов заметно не было. Но более всех была удивлена и отчасти обрадована её молоденькая племянница, Ольга Дмитриевна Бажина, с самого детства оставшаяся сиротой на руках тетки.
Ольга Дмитриевна была замечательно хороша собой, но, что больше всего привлекало к ней, это её светлая, ясная душа, так и сквозившая и в чистой синеве её глаз, и в доброй улыбке, и в сердечной отзывчивости на горе каждого. Что-то детски-невинное и детски-чистое сквозило во всем существе молоденькой Ольги и составляло крайний контраст с деланной, иезуитски-вкрадчивой и до мозга костей развращенной натурой Екатерины Михайловны. Прокутившая все свое состояние по разным курзалам Европы, старая бонвиванша имела одну только надежду – блистательно пристроить свою Олечку, настоящую цену чудной красоты которой она хорошо знала, и тем поправить свои расстроенные делишки.
Помощь пришла гораздо скорее, чем она рассчитывала даже. Казимир Яковлевич, с первого же взгляда, был поражен чудной, девственной красотой Ольги, и в его изломанном, озлобленном и преступном сердце разгорелся сначала необузданный каприз, а затем одна из тех роковых страстей, для удовлетворения которых люди, подобные Клюверсу, смело готовы идти на всякое преступление.
Екатерина Михайловна сразу поняла, какой клад дается ей в руки и сообразила следующее: Клюверс был богат, как крез, и вдовец, следовательно, свободен!.. Оставалось только завлечь его так, чтобы он решился вторично надеть на себя узы Гименея!.. Впрочем, Гименей и Эрот для старой барыни в этом случае были бы, пожалуй, однозначащие, вопрос шел только о разнице куша, да о способе заставить молодую красавицу содействовать видам и планам тетки.
Дурные слухи про прошлую деятельность Клюверса хотя и достигали до ушей достойной дамы, но она придавала им мало значения. Гораздо больше пугала ее та видимая антипатия, которую с первого дня знакомства оказывала Ольга Казимиру Яковлевичу. Над этим надо было подумать и подумать. Ольга, при всей своей молодости и незнакомстве с жизнью, порой выказывала такой твердый характер, что тетка видела, что без крайней борьбы ей не удастся сломить её сопротивления, но все-таки не теряла надежды и обнадеживала Клюверса. Отель, близь парка Монсо, был первым подарком, разумеется, тайным, Казимира Яковлевича своей достойной наперснице, но он всегда держал ее в своих руках – ипотека на отель, в цифре его стоимости, была в руках господин Клюверса. Стоило ему только подать заявление, чтобы снова молоток судебного пристава застучал на аукционе отеля и его обстановки…
В таком положении были дела, когда, как мы видели, карета, привезшая Клюверса, остановилась у решетки отеля.
Принятый немедленно хозяйкой, Казимир Яковлевич почти без предисловий приступил к делу.
– Мои дела заставляют меня сегодня же покинуть Париж, – начал он быстро.
– И надолго? – с видимым испугом спросила Крапивенцева.
– Кажется, навсегда!..
– А мы как же? – совсем упавшим голосом произнесла Екатерина Михайловна.
– Я уезжаю в Италию. Поселюсь во Флоренции, или Неаполе, надеюсь, что климат этих стран не будет вам вреднее парижского.
– Как, и вы хотите, чтобы я с Ольгой ехала туда же? – все с большим и большим испугом спрашивала дама.
– Не хочу, а требую… Помните наш уговор… в тот день, когда я назову Ольгу своей – триста тысяч… до той поры тысяча рублей в месяц и больше ничего…
– А как же отель, прислуга… наконец, у меня есть долги.
– Сколько?.. – с усмешкой спросил Клюверс.
– Аh, mon Dieu [О, Боже мой (фр.)]!.. – простонала дама: – мне, право, совестно, эти выезды… эти танцы… эти портнихи…
– Сколько? – повторил миллионер.
– Тысяч пятнадцать-шестнадцать франков…
– Вот билет на тысячу фунтов, то есть двадцать пять тысяч франков. Надеюсь, хватит и на уплату, и на расходы путешествия.
– Но куда же и когда нам ехать? – уже гораздо веселее проговорила дама, бережно пряча в изящное золотое портмоне драгоценную бумажку.
– Через день или два вы получите от меня телеграмму… Там все будет сказано: куда и когда, а теперь до свидания, у меня есть как раз столько времени, чтобы попасть на поезд.
– Как, вы не хотите даже видеться с Ольгой… Она сейчас вернется с прогулки…
– Ни под каким видом… Прошу вас, чтобы она и не подозревала, что я виной вашему отъезду… Придумайте какую хотите причину… в Италии мы встретимся как бы совсем неожиданно.
– Казимир Яковлевич, – вдруг обратилась к нему Крапивенцева, и в голосе её дрожали слезы, – Казимир Яковлевич… нельзя ли это как-нибудь иначе устроить, чтобы ни вам, ни нам не уезжать из Парижа? Я так привыкла к нему… Расстаться с Парижем, да еще навсегда… это свыше сил моих!.. Пощадите!..
Клюверс улыбнулся.
– Это только дает мне право надеяться, что вы поспешите устроить мое счастье и счастье вашей племянницы, и тогда, уже свободная и богатая – вернетесь в ваш излюбленный Париж! До свидания…
Екатерина Михайловна хотела еще сказать что-то, но Клюверс уже не слышал… Он быстро вышел, и через минуту карета быстро мчала его на вокзал южной железной дороги.
Поздно вечером того же дня в дверь номера, занятого Рубцовым-Гульдом, в Европейском отеле, кто-то постучал и на пороге появился знакомый уже нам агент Вильбуа, успевший, благодаря хорошим завтракам и богатым посулам Рубцова, подружиться с ним.