Убийство Кирова ввергло страну в состояние массовой истерии. Если предыдущие кампании репрессий были нацелены на определенные классы общества, «большой террор» открыл огонь по всему населению, уничтожая не только членов партии, но почти каждого, кто «еще мог проявить какую-то инициативу, верил в моральные ценности, в революцию или во что-то иное, чем Сталин». На первом московском показательном процессе в 1936 году старые большевики Григорий Зиновьев и Лев Каменев «признались» в убийстве Кирова, в заговоре с целью убийства Сталина и были казнены. Их признания были сняты на кинопленку и широко демонстрировались.
«Везде и во всем [Сталин] видел «врагов», «двуличие» и шпионство», — отмечал Никита Хрущев. Дети выступали против родителей, друзья и родные — друг против друга. Доносительство было в порядке вещей. Донос считался не только доказательством виновности, но актом патриотизма, хотя обвинения почти всегда были полностью ложными, порожденными страхом, пытками, завистью или злобой. Во времена «ежовщины», как называли кошмарные годы с 1936-го по 1938-й, «черные вороны» НКВД забирали жертв из домов по ночам, и о большинстве из них уже никто никогда не слышал. Многие исчезали с тротуаров, многие из трамвайных вагонов. Никто, пишет историк того периода, «кроме самого Сталина, не мог быть уверенным, что его не разбудит ночью стук в дверь, что его не вытащат из постели и не уведут от семьи и друзей… никто не мог быть уверенным, что не навлечет на себя следующего обвинения в прихотливой цепочке. Фактически многие жили, постоянно держа упакованным маленький чемодан с несколькими необходимыми вещами, на всякий случай». В числе жертв был человек, который снял портрет Сталина со стены, предназначенной для покраски, и семидесятилетний школьный учитель, пользовавшийся старым учебником с уцелевшим портретом Троцкого. По оценкам, в 1937 году ежедневно казнили тысячу человек.
В то время как Фарида Нуреева садилась в отправлявшийся во Владивосток поезд, миллионы людей посылали на смерть, а еще миллионы шли в тюрьмы, в сибирские лагеря и дальше на север, где выживали немногие. «Будь в моем распоряжении широкие просторы Сибири, — говорил Гитлер, — мне бы не понадобились концентрационные лагеря». В марте 1938 года население ГУЛАГа составляло около восьми миллионов; в 1938 году только в одном трудовом лагере было расстреляно больше людей, чем за весь предыдущий век при царизме.
Выдающихся деятелей культуры тоже преследовали, расстреливали и ссылали в лагеря. Смелые эксперименты 20-х годов были отвергнуты в пользу социалистического реализма, партия стала единственным авторитетом и цензором во всех сферах искусства. Художникам практически отвели роль государственных пропагандистов. Сталин лично правил сценарий фильма Сергея Эйзенштейна «Александр Невский», вышедшего в 1938 году, выбросив сцену смерти Александра: «Такой хороший князь умирать не должен!» Страдали великие поэты. В год рождения Нуреева через несколько месяцев после ареста умер в лагере Осип Мандельштам. Его вдова Надежда была убеждена, что террор сделал русских людей «слегка психически неуравновешенными — не по-настоящему больными, но и не вполне нормальными». И в то же время лозунги ежедневно напоминали советским людям: «Жить стало лучше, жить стало веселей».
Нуреев родился во времена Апокалипсиса, когда одна из популярнейших в стране песен провозглашала: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!»
Хотя родители Нуреева не благоденствовали в годы террора, они все же верили, что помогают строить для своих детей более светлое будущее по сравнению с тем, которое обеспечили им их родители. Разумеется, в 1938 году в их жизни было больше возможностей, чем в 1903-м, когда в маленькой уральской деревеньке Асаново родился Хамет Нуреев. Его родителей отделяло от крепостничества лишь одно поколение, они были бедными крестьянами, татарами-мусульманами, которые трудились на своей узкой полоске земли и практически боролись с голодом, стараясь прокормить двух своих сыновей, Хамета и Нурислама, и трех дочерей, Сайму, Фатиму и Джамилю. В их избе, бревенчатом доме на берегу реки Кармазан, царил традиционный патриархальный крестьянский уклад, крепко связанный с религией и обычаями, отрезанный от бушевавших в стране политических дебатов.
Изначально семья носила фамилию Фазлиевы, а не Нуреевы. При рождении отец Нуреева получил имя Хамет Нурахметович Фазлиев, а его отца звали Нурахмет Фазлиевич Фазлиев. Но в первых десятилетиях нашего века фамилии в российских деревнях никогда не были постоянными, и мальчиков часто называли по имени предков. Так, в Асанове отца Нуреева знали как сына Нури. (Татарское имя Нури означает «луч света».) У татарских юношей был обычай брать вместо фамилии имя отца, и именно таким образом Хамет Фазлиев, уезжая в 1920 году из родной деревни в Казань, стал Хаметом Фазлиевичем Нуриевым11. Хамет был единственным членом семьи, изменившим фамилию; его родственники и ныне по-прежнему носят фамилию Фазлиевы12.
Родные Хамета Фазлиева возводят свое происхождение к Чингисхану и монгольским ордам, завоевавшим Россию в XIII веке. Снега и льды, защищавшие прежде границы России от вторжений, не отпугнули этих воинов, известных как монголы или татары, которые, как говорили, «привыкли к сибирским морозам». (Монголы вызывали такой страх, что в Европе верили, будто их называют татарами потому, что они вышли из Тартара, расположенного ниже Гадеса, куда были низринуты Титаны.)
Сын Хамета Рудольф будет очень гордиться своими кровями, которые гораздо сильней повлияют на его самосознание, чем связь с определенным местом рождения. Он был татарином, а не русским, и, подобно своим предкам-завоевателям, кочевником. Если свойственный ему во взрослом возрасте неукротимый характер как-то связан с его прошлым, то именно с татарскими корнями, как он сам писал позже, или скорее с его романтическим восприятием этих корней.
«Наша татарская кровь течет как-то быстрее и всегда готова вскипеть. И все же мне кажется, мы апатичнее русских, чувствительнее; есть в нас некая азиатская мягкость, но есть также и живость предков, этих стройных и гибких прекрасных наездников. Мы — странная смесь нежности и жестокости; эта смесь редкость у русских… Татары быстро воспламеняются, быстро вступают в бой, непритязательны, и в то же время страстны, а иногда и хитры, как лиса. В сущности, татарин — на редкость сложное животное; вот такой я и есть».
Маленьким мальчиком отец Рудольфа, росший в законопослушной мусульманской семье, мечтал стать священником. Следуя местным обычаям, он вместе с братом Нурисламом ходил в деревенский мектеб, татарскую школу, которая до начала нашего века готовила учеников исключительно к религиозной деятельности. Там Хамет с братом научились читать и писать по-арабски, по-татарски и по-русски. Грамотность и раннее изучение русского языка хорошо послужили Хамету, когда он стал взрослым и переключил свои устремления с религиозной деятельности на партийную.
В 1920 году, когда Хамету было семнадцать лет, его семья, как и все их уральские соседи, очутилась под перекрестным огнем Красной Армии и белых контрреволюционеров, сражавшихся за этот район. Соседи и даже члены одной семьи восставали друг против друга. Если белые взывали к русской солидарности, большевики заручились поддержкой татар и бедных крестьян, обещая им автономию и утверждая, что контрреволюционеры вновь начнут их эксплуатировать. Объявив о победе, красные отчасти сдержали слово: не предоставив татарам какой-либо реальной автономии, Ленин создал для них республику, провозгласив ее столицей древний монгольский город Казань.
Через пять лет двадцатидвухлетний Хамет перебрался в Казань, стремясь к военной карьере. Семья косо смотрела на то, что в Казани он будет жить среди русских, считая сыновей обязанными оставаться в своей деревне. Но как очень многие юноши крестьянского происхождения, Хамет видел в армии путь к быстрому продвижению наверх, к важной партийной работе. Намереваясь в свое время вступить в партию, он представился местным партийным деятелям, которые послали его в советскую партийную школу для политической подготовки. Там, найдя в нем идеального кандидата, надежного, податливого, грамотного, его сразу направили в кавалерийскую академию.
Хамет закончил ее в 1927 году и вскоре после этого вступил в партию. Подобно большинству новобранцев того времени, он знал лишь азы раннего коммунистического учения, почти не имел представления о структуре партии и вряд ли понимал разницу между Лениным, Троцким и Марксом. И все же он верил во все обещания большевиков: в светлое будущее с процветающими индустриальными городами, в возможности образования и продвижения. Сталин, грузин по рождению, тоже, подобно Хамету, был низкого происхождения и говорил но-русски с сильным акцентом. И, подобно Хамету, Сталин, бывший семинарист, мечтал о священничестве, прежде чем обратился в большевизм и сменил фамилию.
Большевики с радостью открывали доступ в свои ряды. Не имея опоры в сельской местности, им было необходимо усилить партийный контроль над недисциплинированным российским крестьянством. Вернее всего этого можно было добиться, заручившись поддержкой местных жителей. (В то время девять из десяти жителей России были крестьянами.) На раннем этапе своей политики партия очень старалась привлечь представителей национальных меньшинств13.
В Казани Хамет встретил свою будущую жену Фариду, робкую, очень привлекательную двадцатитрехлетнюю девушку, дочь татарских крестьян, уроженку деревни Тугульбан, почти не знавшую детства. В семилетием возрасте она потеряла обоих родителей, умерших от тифа. Фариду, самую младшую, отправили в Казань к старшему брату, работавшему в пекарне. Он отдал ее в местную исламскую школу, где она научилась читать и писать по-арабски. Хотя Фарида дома разговаривала по-татарски, а позже освоила русский, она до конца жизни предпочитала писать по-арабски. Со временем ее брат женился, и она стала работать по дому и присматривать за его сыном. Невестка невзлюбила ее и ничуть не пыталась скрывать неприязнь. Фарида никогда не забывала тот день, когда набирала из колодца воду, услышала на стоявшем поблизости заводе громкий взрыв и в панике побежала домой, бросив у колодца новенькие ведра. Невестка взбесилась, приказала пойти и принести их обратно. Фарида так расстроилась, что вскоре покинула дом брата.