Ольг быстро определил, кто будет заниматься набором древлянской дружины, кто собирать дань, кто решать хозяйственные дела.
Несколько дней стояла киевская дружина в Искоростени, пока все древлянские князья присягнули на верность Киеву и были решены самые насущные задачи.
– Ну вот, Дивоока, сынок у тебя родился! Гляди, какой златовласенький, ну, чисто тебе божич! – воскликнула сухонькая, быстрая в движениях бабка-повитуха, вздымая на руках плачущего младенца. – Добрым воином будет, вот попомнишь слово моё, я ни разу не ошибалась ещё, как принимаю дитя, так сразу чую, кем ему быть.
– Сбылась твоя мечта, Божедар, сынок у нас, – искусанными устами прошептала роженица и обессиленно прикрыла очи.
– Ага, – продолжала тараторить довольная удачными родами повитуха, – а теперь сынка, по обычаю, пусть отец в руках подержит, силу свою богатырскую передаст. – Никто и сообразить не успел, как бабка, выскочив за дверь, где ждали родичи, быстро передала кричащего младенца в руки растерянного Руяра, который сию бабку и доставил на своём коне с другого конца Киева.
– Так ведь это… он же… а… ладно, – махнул рукой отец Дивооки. Потом, подумав, добавил: – Главное, что внук в крепкие и надёжные руки попал. – Он замахал жене, уже открывшей было уста, чтоб та не проговорилась повитухе о её ошибке. Жена поняла и мигом поспешила за повитухой мыть младенца. А отец Дивооки повернулся к Руяру. – Ну вот, сама судьба повелела тебе восприемным отцом быть…
Глава третьяСеверяне
Князь северян Жлуд уж которую ночь спал плохо, тяжкие думы тому были причиной. Да и было с чего тем думам роиться. Чуть стукнет где, или собаки залают, он спохватывается: не возвращаются ли посланцы и с какими вестями. Вот и нынче проснулся ещё до первых петухов, и сон тут же сбежал, как мышь от кота. Поворочавшись на лаве, князь сбросил беличье покрывало и сел на медвежьей шкуре, на которой спал. Услышав движение, тут же проснулся спавший на соседней лаве отрок. Мигом спохватившись, он длинной кочергой выгреб из печи уголёк, раздул его и поджёг стоявший на столе светильник. Хотел помочь князю одеться, но тот махнул рукой: я сам!
Жёлудь, или Жлуд по местному говору, был под стать своему имени, – крепко сбитый, с широкими раменами, с небольшими усами и бородой, в левом ухе поблёскивала золотая серьга. Споро облачившись, он вышел во двор.
– Доброго здравия, княже! – приветствовали его охоронцы у входа.
– Здравия! Не вернулись? – первым делом спросил князь.
– Никак нет, княже, не появлялись пока…
Когда Жлуд вернулся в горницу, за большим столом в левом углу уже сидели ночевавшие у него боярин Черен, бывший родственником жены, и волхв Мстибог, который так же, как и князь, переживал, ожидая вестей, а причиной было не совсем ясное предсказание при последнем обращении к богам.
Княгиня Душана обслуживала гостей, – перед ними стояли глиняные чарки с горячим – томившимся в печи всю ночь – узваром, душистый мёд и ячменные пампушки на хмелю. У северян, живших просто, было не в диковинку, что князь сам топит печь, а княгиня печёт и угощает, хотя у них хватало помощников.
Стол освещали три восковые свечи в медном подсвечнике, вытянутые тени колебались на стенах и оживляли чучела голов кабанов, лосей и медведей, которых князь одолел на охоте.
Душана, одетая в шерстяное полосатое платье и соболью душегрейку, перемещалась от печи к столу в своих мягких козьих черевичках. На голове мягкая шапочка с серебряным венчиком и мелкими подвесочками над челом. Височные спиральные кольца, по три с каждой стороны, поблёскивали серебром при каждом движении княгини. На груди несколько рядов бус, – сердоликовых, синего и зелёного стекла, с золотыми лунницами – оберегом Макоши.
Князь присоединился к утренней трапезе. Само собой, разговор зашёл всё о том же, – посланным к хазарам ежегодным обозам с данью, которые до сих пор не вернулись.
– Надо было раньше послать, всё время тянули, а толку? – сокрушался Жлуд.
– Так ведь до последнего думали, что наберём им этого проклятого серебра, да заплатим, а сроки-то и вышли, – вздохнул Черен. – Вывериц мы сполна собрали, даже больше, да ведь они, как и прежде, с каждого дыма требуют ещё и по беле, а с серебряными дирхемами, шелягами по-ихнему, сейчас совсем плохо стало, ослаб поток арабского серебра да злата, не та пошла торговля. Прежде наши златокузнецы из тех монет украшения всяческие делали, а нынче и на дань не хватает. Мало купцов идут теперь через наши земли в Итиль или Киев, особенно после того, как его захватил сначала Аскольд, не то варяг, не то нурман, а теперь новый князь пришёл, Вольг Новгородский с воями многими. Они хазарам руки на Днепре укоротили, да нам оттого не легче, напротив, чем хуже торговля становится, тем больше хазары лютуют.
– Э, боярин, – махнул шуйцей волхв Мстибог, – не в Киевщине, а в самой Хазарии корень худой торговли и уменьшения потоков серебра хоронится. И времени с тех изменений менее века прошло. Для волхвов наших, что блюдут старые коны, это и не срок вовсе, а вчерашний день. И коли истока того, что ныне происходит, не ведать, так и решить толком ничего нельзя. У хазар ведь много разного народа и вер разных, – продолжил волхв, обведя собеседников внимательными очами. – По традициям древним избирали они вождя своего, кагана. Но после того как уселись сии кочевые народы на пути торговом великом, само собой, купцы многие к ним потянулись, а где купцы, там и злато, серебро, товары разные, меха, шёлк, рабы. А где деньги и торговля – там иудеи завсегда первые. И разбогатев, порешили те иудеи, что достаточно накопили злата и добра, чтобы купить себе власть в таком удобном доходном месте, и оттого стать ещё богаче, ведь им неведом Покон Сварогов про то, что лишнее ни человеку, ни любой твари божеской, не надобно. Дали они денег одному хазарскому тархану именем Булан, что означает Олень на хазарском. По роду своему никогда бы тот Олень главой не стал, да весьма того желал. Жену ему дали иудейку, да раввина мудрого, который советовал, кому и сколько из вельмож хазарских стоит заплатить, а кого лепше просто убить. Набрал тот Булан себе воинов наёмных и начал войну за власть. Долгая и кровавая была та война, но победил сей тархан, стал Беком Хазарии, а власть Кагана уменьшил. А уж его потомок именем Обадия и вовсе за Каганом власти никакой толком не оставил, разве что видимость одну, как образ красный, выглядит лепо, да внутри пустой. Повелел сей Обадия всем в Хазарии, кто у власти, принимать непременно иудейскую веру, синагоги поставил, школы иудейские учредил. И хотя народ хазарский не желал иудейство принимать, да власть от него уже не зависела: все должности денежные, сбор дани с торговых людей, торговля шёлком, рабами – всё это стало в руках иудеев, – неспешно поведал волхв.
– Хм, – подал голос Черен, – уселись, выходит, кровососы, на самых кровеносных жилах и пировать начали?
– То-то и оно, что не ведают хитрые иудеи законов Свароговых, оттого, где б они власть не захватили, с того начинается гибель земли сей. Вот и в Хазарии началось: торговля хуже, серебра меньше, а те, кто у власти, хотят всё больше, и оттого все злые становятся. А тут ещё и кочевники, – печенеги, угры и прочие им нет-нет да на хвост наступят, налетят, пограбят караваны, а то и грады их, и в степь уходят, пойди, погоняйся за ними. Киев опять же нынче дани Хазарии не платит.
– А что ты, отче, скажешь про князя нового Киевского Вольга и бояр его, что за люди, и чего ждать от них? – спросил Жлуд, потирая высокое чело длиннообразого, как и у большинства северян, лика.
– Рекут люди, что он из Приладожья, а сам роду волховского, оттого к роскоши тяготения у него, как и у нас, северян, нет. Вольг был воеводой при Рароге, прежнем князе Северной Словении. А тот приходился внуком князю Гостомыслу и был родом из Вагрии, из племени бодричей, которые также происходят от тирасийцев-одрисов. И река в Варяжском Поморье по их имени Одрой была названа, отсюда и пошло их название «обо́дричи». Рарог племена Северной Словении объединил, а Вольг теперь ещё и Киевщину под свою руку взял, полян с древлянами.
– Сие ведь всё родственные нам племена. Тут и думать нечего, – решительно хлопнул широкой дланью по столу старый боярин Черен, – надо помощи у нового Киевского князя просить! Если сей год откупимся, то другой впереди – ещё хуже жилы из нас рвать станет сие чудо-юдо поганое, что пожирает наших лучших людей и наше добро. Нет сил боле терпеть!
– Верно речёт боярин, – поддержал Черена волхв, – надобно у Вольга помощи просить.
– Сам о том думал, – отозвался князь. – Тогда не будем время тянуть, пока осенняя распутица не пришла, надобно отправляться в Киев. Сам поеду. Отец Мстибог, и ты, боярин, поедете со мной.
За беседой не заметили, как рассвело, и тут со двора послышались крики и возгласы. Вбежал возбуждённый охоронец.
– Княже, хазары! – Воскликнул он. – Уже по нашей земле идут, гонцы с переволока прискакали!
В княжескую гридницу ввели двоих охоронцев того самого обоза с данью. Одежда на них была изорвана и забрызгана грязью, лики осунувшиеся, скулы обострившиеся, видно, что они долго скакали почти без передыху.
– Беда, княже! – выдохнул десятник Скрынь, переминая в руках мокрую лисью шапку. – Как узнал тархан ихний Исайя, что нет положенного серебра в нашей дани, взлютовал и велел всех, кто в обозе был, взять в полон. Возроптали мы и кинулись в рубку. Малое число смогло уйти кто рекой, кто лесом, остальных хазары кого порубили, кого в полон взяли, – понурив голову, молвил Скрынь.
– Сейчас сюда ходом быстрым торопятся, по пути грабят и жгут веси да грады, всё выбирая подчистую, – глухо добавил второй воин, высокий и худой, с серо-голубыми, будто потухшими очами.
– Ещё печенегов отряд видели, – доложил десятник, – небольшой, не более полутора десятков, торопились очень, на добрых конях, и в поводу у каждого по коню запасному, вперёд нас борзо ушли, куда – неведомо…