– Пожалел, что ли? – спросил недоверчиво Ерофеич.
– Как сказать. Подстерёг я небольшой отряд, когда они через ущелье шли. У меня всё давно готово было, только замешкался, – сук под приготовленными для завала камнями заклинило, и я пока справился, почти весь отряд прошёл. Гляжу, трое последних спешились, чтоб через камни коней провести. Одного я стрелой снял, второй ушёл, а под третьим я коня ранил. Увидел хазарин, что не уйти ему, и полез по камням наверх, да сорвался и хребет повредил. Подошёл я к нему, он очами вертит, ножом машет, не поймёт, отчего это ноги не идут. Я сел поодаль, и начали мы разговор. Я что-то по-хазарски разумел, он по-русски кой-чего мог, вот так и выяснилось, что это как раз он мою невесту похитил. Обережник её именной снял, только не помог он ему. Поняв, что уже не жилец, ничего не таил хазарин, поведал, как продал за хорошие для него деньги, но сущие гроши для купца, ту самую девицу, которую добыл в набеге.
Потом он сам себя кинжалом порешил, а я сижу и никакой радости от того, что месть свершилась, не чувствую, пусто на душе и стыло, будто от холодного ветра.
Долго сидел я над тем воем хазарским, и решил достать старого торговца человеками, по чьей мерзкой страсти к наживе стали рабами мои сородичи и ещё много разного люда, – продолжил свой рассказ Гроза. – Нашёл-таки его жилище в Кафе и готов был исполнить задуманное, не жалея ни мгновения своей, теперь уже казавшейся никчёмной жизни. Однако опоздал: охоронец, которого я кулаком ошеломил и крепко связал ночью, пробравшись в дом жидовина, поведал, что старый купец утонул в одном из походов за дешёвыми рабами, спасая свои деньги во время бури. Торговец успел достать свой сафьяновый кошель с дирхемами и выбежал наверх, но следующий вал отбросил, как щепку, спасительную лодку с охоронцами и могучей дланью швырнул тонущий корабль вместе с торговцем в верчение пенных волн и злого ветра. С того мгновения жизнь потеряла для меня смысл и я готов был умереть.
– Отчего же ты домой не возвернулся, к родным, ведь сколько лет прошло? – спросил Скоморох.
– Пустой я стал внутри, совсем пустой, как бывает орех волошский, зачем же сродникам ту пустоту нести. Да и жёны меня не зря сторонятся, всем в тягость человек, от которого холодом веет. Да и ещё одно меня удерживало, – пастух помедлил с ответом. – Христиане они теперь, хоть и не по доброй воле, да дело сделано. Нет более Дуба, что род наш с Небом соединял, теперь я другой, и они…
Повисло тяжкое, как глыбы земли над ними, молчание.
– А к Полидорусу-то как попал? – снова спросил помощник купца Молчана.
– Смутно помню, как оказался в Херсонесе в ряду, где торговали овцами. Там меня и заприметил Ермолай, которого управляющий климатом патрикия отправил продать овец. Ермолай хитёр, но в овцах не особо разбирается, вижу я это, животных жаль стало, и давай подсказывать ему, что и как лепше сделать.
– Ты кто такой, в пастушьем деле видать толк знаешь? – осведомился работник.
– Пастух – кратко ему отвечаю, а самому и говорить-то не хочется. В общем, привёз он меня к Полидорусу, тому во как пастух добрый нужен был, – провёл Гроза дланью по горлу. – Жил я, как трава или дерево, хотя Полидорус, правду сказать, относился ко мне по-человечески. – Он вдруг замолчал, покаянно опустив голову. – Это, выходит, я, братья, виноват, что вы чуть жизни не лишились, – молвил пастух.
– Ты? – одновременно выдохнули изумлённые изведыватели.
– Да, мне ночью Ермолай, тот, который нас вчера у ворот встречал, предложил хорошо заработать, потому что боялся один в ночь ехать в Херсонес, мол, срочно надо, брат захворал. Я послал его подальше, чтобы он не мешал мне спать. Уснул сразу, как убитый, и не успел сообразить, что Ермолай задумал что-то недоброе. А он, вишь, не к хворому брату поехал, а помчался с доносом на Полидоруса, что тот приютил лазутчиков киевских и поведал им секреты империи. Между мной и Ермолаем давно кошка пробежала, он хитрый, жадный, всё хочет перед патрикием выслужиться за счёт подставы других, всё пытался и меня в свои дела вплести, как лозу в корзину. Но я не думал, что он на Полидоруса доносить станет, хотя у таких людей ни честь, ни совесть даже не ночевала.
– Что же теперь с Полидорусом будет? – забеспокоился Ерофеич. – Может, его выручать надо?
– Ничего не будет, – махнул рукой Гроза. – Вас нет – а значит, и никаких доказательств. А патрикий Полидорусу доверяет, и без его ведома никакая стража ни допросить, ни тем более арестовать Полидоруса не сможет. Да он сам их всех сейчас так накроет, что стражники прощения просить будут! – в очах Грозы впервые мелькнуло нечто похожее на улыбку.
– Не скажи, тайная стража народ серьёзный, то нам не понаслышке ведомо, на собственной шкуре испытали, что в Итиле хазарском, что в граде Булгаре, – озабоченно возразил низкорослый.
Глава восьмаяПроводник
Ночью Гроза вышел из убежища и узнал у перепуганной ключницы, что старый воин в приступе гнева убил предателя Ермолая, а когда воины тайной стражи решили схватить его, он начал рубиться с ними и был убит вместе с несколькими охранниками, стоявшими до конца на стороне «хозяина».
– Вот и осуществилось последнее желание Полидоруса, умереть с мечом в руке, – с горечью молвил Скоморох, жалея о гибели старого воина. – Только в Хорсуни нам теперь появляться нельзя, враз тайная стража схватит.
– Но с Молчуном-то обязательно увидеться надо, или хоть весточку передать! – горячо возразил его юный помощник.
– Так я могу сходить, – подал голос Гроза. – Я хозяйский работник, овец продавать часто гоняю на торжище, давно уже примелькался.
Шустрый изведыватель только на несколько мгновений задумался, взглянул внимательно на пастуха, потом на Ерофеича.
– Пойдёте оба, только сделаем так…
Пастух пригнал своих овец на торжище Херсонеса одним из первых, потому и продал их раньше других. Однако никакой радости от этого, как и в другие дни, не выказал, только повелел молодой гречанке со смоляными кудрями приготовить нехитрый завтрак. Овечий сыр с лепёшкой да пару гроздей винограда девушка быстро разложила на плоском широком камне, постелив на него кусок грубой ткани.
Два крепких вооружённых грека подошли к пастуху и молодой деве. Они молча оглядели их, с удовольствием насыщавшихся своей нехитрой пищей.
– Ты сегодня продавал овец из климата патрикия, а кто тебе это поручил, пастух? – с некоторым подозрением спросил старший.
– Как кто поручил? Управляющий. И не ощупывай очами мою девушку, если не хочешь узнать, насколько остёр мой нож. – Заедая сыр лепёшкой, на не совсем правильном, но понятном греческом проговорил Гроза.
– Девка твоя нам ни к чему, нам нужно знать, каких гостей ты отвёз к Полидорусу и куда они потом делись? – прищурил глаз старший.
– И как это мёртвый управляющий послал тебя продавать овец? – Подступил к пастуху второй грек, помоложе.
– Не смеши меня, стражник, я не умею говорить с мёртвыми. Позавчера я по поручению хозяина забрал отсюда какого-то купца и его слугу. Кто он Полидорусу, я не знаю, но обнимались они при встрече, как братья. В тот же вечер Полидорус приказал мне немедленно отправляться на дальнее пастбище и пригнать оттуда на торжище два десятка овец, что я и сделал. А хозяин был здрав и помирать точно не собирался, потому что сидел с гостем за столом и пировал на славу.
– Так ты ещё не был в климате? – спросил молодой стражник, цепко глядя в очи пастуху.
– Крыльев у меня пока нет, если не веришь, могу снять рубаху, – сердито буркнул работник, которому уже надоели глупые расспросы, и продолжил равнодушно поглощать еду. Стражники переглянулись и стали с двух сторон от сердитого пастуха, а молодая гречанка, взглянув исподлобья на назойливых воинов, смущённо отвернулась от них, спрятав обе руки в складки своей одежды. Несколько долгих мгновений напряжённое молчание не нарушалось никем. Воины держались за рукояти своих ромфеев, пастух поглощал сыр, то бросая взгляды на стражников, то на свой нож, лежащий посреди снеди, девица вполоборота косилась на море.
– Пойдём, – негромко скомандовал старший. – Этого, – он кивнул в сторону Грозы, – в самом деле, не было, когда наши схватились с Полидорусом и его охраной.
– Но не было и гостя со слугой, куда они делись? – неуверенно возразил младший, ещё раз оглянувшись на продавцов овец.
– А вот это нам с тобой и надо выяснить, – сердито закончил старший стражник, и они удалились.
– Думал, сейчас нас схватят… – молвил Гроза. – Уже, было, за мечи взялись…
– Взяться-то взялись, а вот обнажить их вряд ли успели бы, – глядя прищуренным оком вслед стражникам, баском промолвила «девица». На миг из складок её одеяния возникли и снова исчезли два острых лезвия.
– Вот деньги за твоих овец, – коротко молвил Гроза знакомому греку, что имел небольшое хозяйство под Херсонесом и иногда просил опытного пастуха помочь ему в продаже животных.
– Благодарю, у тебя это так легко и быстро получается, а я как начну торговаться… Коней ваших накормили и напоили, так что можете хоть сейчас отправляться, но сначала нужно отметить удачный торг.
– Нет, Анастасий, не могу, мне нужно торопиться, овец оставил на Ермолая, а ты знаешь, какой из него пастух.
– Так, велит нам с тобой Молчун быть в заливе, где мы последний раз на пути сюда ночевали, и ждать кочмар Стародыма, – молвил задумчиво Скоморох, держа в руках небольшой кусок тонкой кожи с начертанными тайными знаками, оборачиваясь к молодому изведывателю, который старательно смывал с ланит румяна, успев уже сменить женское платье на свою обычную одежду. – Они вынуждены были покинуть Херсонес, потому что греки хотели задержать наш кочмар, пока мы не объявимся.
– Только как посуху туда добраться, нас тайная стража, небось, уже по всей Таврике ищет, – озадачено отвечал ему Ерофеич.
– Я вас проведу такими тропами, что ни одна живая душа не увидит, – своим обычным невыразительным тоном молвил Гроза, но очи его, в отличие от голоса, как бы слегка ожили. Холодное равнодушие в них сменилось некой помесью радости и досады одновременно.