Просто довести эту разношерстную толпу до Искоростеня мало. Нужно было сколотить из них армию. Пусть не монолитную, но способную держать строй и выполнять приказы. Каждый привал, даже самый короткий, мы использовали для муштры.
— Десятники! Строить! — гремел голос Ратибора. — Щиты к бою! Копья вперед! Шагом марш! Стой! Поворот кругом!
Новобранцы путались, налетали друг на друга, роняли оружие. Мои ветераны, поставленные в их ряды, терпеливо, а чаще — не очень терпеливо, тычками и крепкими словами, пытались вдолбить в них основы строевой подготовки. Я наблюдал за этим со стороны, вмешиваясь лишь тогда, когда видел откровенное неповиновение или когда требовалось принять решение по наказанию.
На третий день марша один из муромских десятников, недовольный темпом и скудной кормежкой, вздумал роптать слишком громко, подбивая своих земляков саботировать учения. Я велел привести бунтовщика.
Крепкий, бородатый мужик смотрел на меня исподлобья.
— Чем недоволен, воин? — спросил я спокойно.
— Идем невесть куда, кормежка собачья, гоняют как скотину, — буркнул он. — За что воюем? Князей наших ты силой взял, теперь нас на убой гонишь…
Я не стал спорить. Не стал объяснять про Киев, про древлянскую угрозу. Слова здесь были бесполезны.
— Ратибор, — позвал я. — Десять плетей. Здесь, перед строем. Чтобы все видели, что бывает за неповиновение приказу и подрыв порядка в войске во время похода.
Муромца поволокли к ближайшему дереву. Он пытался вырваться, кричал что-то про своих детей, про несправедливость. Его быстро раздели по пояс и привязали. Свист плети рассек воздух. Раз, другой, третий… Мужик сначала выл, потом только стонал. После десятого удара его отвязали, и он мешком осел на землю.
— Лекаря ему, — бросил я Искре, которая наблюдала за экзекуцией с непроницаемым лицом. — И в строй. А если кто еще вздумает сомневаться в приказах или сеять смуту — будет вдвое больше. А потом — петля. Вопросы есть?
Вопросов не было. Новобранцы смотрели на поверженного земляка с ужасом, ветераны — с мрачным одобрением. Жестоко? Да. Но война — не богадельня. Дисциплина, основанная на страхе, — это тоже дисциплина. И в бою она может спасти сотни жизней. Больше открытого ропота я не слышал.
Дни шли. Пейзаж за окном медленно менялся. Леса становились гуще, поля — реже. Мы углублялись в земли, которые еще недавно считались киевскими. Сердце щемило при мысли о том, что нас ждет впереди, на берегах Днепра.
На пятый день нас догнал первый конвой из Ростова. Несколько десятков телег, груженных мешками с зерном, вяленым мясом, а главное — первыми партиями новых самострелов и болтов к ним. Микула сдержал слово. Система снабжения начала работать. Я почувствовал легкое удовлетворение — квест выполнялся, армия получала необходимое.
[Задание «Артерии Войны»: Получена первая партия снабжения. Статус: Активно.]
Самострелы тут же раздали самым толковым из ветеранов и начали обучать стрельбе. Это было грозное оружие, особенно против врага, засевшего за стенами. Мы продолжали идти на юг. Медленно, но верно, разношерстная толпа превращалась в подобие войска. Новобранцы уже не так дичились, начали переговариваться с ветеранами, учились держать строй.
На десятый день пути воздух стал другим. Потянуло гарью. Сначала едва уловимо, потом все сильнее, навязчивее. Даже бывалые воины, привыкшие к запаху костров и пожарищ, начали беспокойно переглядываться. Мы приближались к Киеву. Я гнал от себя картины того, что мы можем увидеть, но они лезли в голову сами собой.
Авангард под командованием Такшоня первым вышел на холмы, с которых открывался вид на Днепр и на то, что когда-то было великим городом. Через некоторое время оттуда вернулся гонец.
— Княже, там… — он не мог подобрать слов.
Я пришпорил коня, Ратибор и мои ближайшие дружинники последовали за мной. Мы поднялись на гребень холма.
То, что открылось нашим глазам, было хуже любых самых страшных ожиданий. Киева не было. Вместо него чернело огромное пепелище, над которым все еще вился сизый дым. Там, где стояли величественные терема, возвышались стены и башни, — теперь громоздились обугленные руины, завалы из бревен и камня. Редкие уцелевшие каменные стены чернели пустыми глазницами окон. Ветер доносил оттуда тошнотворный, сладковатый запах тления. Над всем этим стояла мертвая тишина, нарушаемая карканьем воронья, кружившего над руинами.
Я остановил коня, глядя на это чудовищное свидетельство варварства. Здесь правил Ярополк. Здесь был мой верный Добрыня. Здесь жили тысячи людей, которых я должен был защитить.
— Разбить лагерь здесь, на холмах, — приказал я, не отрывая взгляда от руин. — Выставить усиленные дозоры по периметру. Веслава, возьми сотню самых надежных людей. Прочеши то, что осталось от города. Осторожно. Искать выживших. Если найдем — сюда. И… похоронить тех, кого можно. Хотя бы своих.
Веслава отправилась выполнять приказ. Армия начала располагаться на высотах, с тревогой поглядядывая на уничтоженный город. Новобранцы, муромцы и вятичи притихли. Даже мои северяне, видевшие всякое, были потрясены масштабом разрушения.
Через несколько часов Веслава вернулась. Ее лицо было мрачнее тучи.
— Почти никого, княже, — доложила она. — Нашли нескольких, прятались в погребах, в развалинах. Совсем обезумевшие от страха. Говорят мало, все одно твердят: напали ночью, со всех сторон, ворота кто-то открыл. А потом резня и пожар.
— Добрыня? Илья? Ярополк? — спросил я, хотя уже знал ответ.
— Следов нет. Ни живых, ни мертвых не опознать. Слишком много… всего. Но люди Ильи и северяне Добрыни, похоже, бились до последнего. Мы нашли несколько очагов сопротивления у стен и на Горе — там трупов навалено больше всего, и наших, и древлянских. Похоже, древляне тоже понесли потери при штурме, но потом они просто убивали всех подряд.
— Выжившие что-нибудь еще говорили о нападавших?
— Говорят, когда древляне уже вовсю грабили город, появились какие-то другие воины. Не древляне. Хорошо вооруженные, в чудных доспехах, нездешних. Они в бою не участвовали, но потом ходили по пепелищу, собирали ценности, командовали древлянами, указывали, что поджигать. Говорили на незнакомом языке. Кто такие — никто не знает.
Незнакомые воины. Командовали древлянами. Византия? Или кто-то еще? Это меняло дело. Одно дело — дикие древляне, ослепленные местью и жаждой добычи. Другое — если за ними стоит кто-то более могущественный и расчетливый.
— Ясно. Выживших накормить, оказать помощь. Узнать все, что можно, но не терзать их. Завтра на рассвете выступаем.
— Куда, княже? — Ратибор удивленно поднял брови. — Не будем пытаться закрепиться? Осмотреть город?
— Осматривать нечего, — я обвел взглядом черные руины. — Киев мертв. На время. Наша цель — Искоростень. Мы должны уничтожить причину этой трагедии. А потом вернемся сюда и отстроим город заново. Но сначала — месть. Идем на запад, в древлянские земли.
Глава 2
Десять дней марша стерли из памяти лица муромских и вятичских мужиков, превратив их в единую серую массу, бредущую за мной на юг. Десять дней муштры на коротких привалах, десять дней скудного пайка и холодных ночевок под открытым небом. Они роптали тише, шагали ровнее.
Утро над разрушенным Киевом выдалось серым и промозглым. Низкие тучи цеплялись за верхушки уцелевших деревьев на холмах, мелкий, нудный дождь начал накрапывать, превращая пепел и пыль в грязное месиво. Настроение в лагере было под стать погоде — подавленное, мрачное. Ночевка на виду у уничтоженного города не прошла даром. Даже самые черствые души прониклись ужасом и осознанием того, что война — это не только слава и добыча, но и вот такое — смерть, разрушение, смрад.
Ратибор распорядился раздать горячую похлебку и остатки припасов спасенным киевлянам. Их собрали в одном месте, под навесом из плащей, пытаясь хоть как-то обогреть и успокоить. Я подошел к ним. Несколько женщин, закутанных в тряпье, испуганные дети с огромными, недетскими глазами, пара стариков, безучастно смотревших в одну точку. Люди, потерявшие все.
Я попытался расспросить их снова. Может, кто-то вспомнит что-то важное. Говорили они с трудом, путано, перескакивая с одного на другое. Но одна деталь, повторявшаяся в рассказах нескольких человек, была.
— … а потом, когда уже все горело, пришли они, — шептала старуха, качая головой. — Не наши, не древляне. В блестящих шлемах, с орлами золотыми на щитах. Стройные такие, гордые. Не били, не резали, ходили, смотрели. А древляне перед ними — как собаки. Куда те пальцем ткнут — туда и бегут, поджигают, добро тащат. А те воины с орлами — только собирали золото да камни дорогие… Разговаривали меж собой на чудном языке, непонятно…
Золотые орлы. Византия. Сомнений почти не оставалось. Эти рассказы подтверждали то, о чем догадывался. Греки не стали марать руки в штурме, они лишь дернули за ниточки, направили диких древлян на ослабленный город, а потом пришли собрать трофеи и убедиться, что работа сделана. Хитро, подло, в их стиле. Лев Скилица не зря угрожал. Они не простили мне отказа подчиниться, не простили моего возвышения. И вот их ответ — удар в самое сердце моих владений.
— Кто-нибудь видел, куда ушли эти воины с орлами? — спросил я.
Выжившие только пожимали плечами. Они были слишком заняты спасением своих жизней, чтобы следить за передвижениями непонятных чужеземцев.
— Ушли, как и пришли, — пробормотал один старик. — Тихо. Когда древляне уже все разграбили и начали уходить со своей добычей к себе, в леса… эти с орлами просто исчезли. Может, на лодьях уплыли вниз по Днепру… кто их знает.
Византийцы замели следы. Но их участие теперь было для меня очевидным фактом. Это означало, что мой враг не только дикие древляне, но и могущественная империя. И борьба за Русь становится еще сложнее и опаснее.
Я отошел от погорельцев, подозвал Ратибора и Такшоня. Кратко пересказал им то, что услышал о византийцах.