Гастроли
Глава четырнадцатая
Когда Барнум предложил Амелии гастроли, у нее создалось впечатление, что «фиджийская русалка» будет единственным номером программы. Ей представлялся экипаж для них с Леви и два фургона с аквариумом, бочками, шатром и несколькими рабочими для подвоза воды и прочих нужд.
Вскоре она обнаружила, что ошибалась, поняла, насколько была наивной в своих предположениях. Барнум никогда не брался за дело спустя рукава, и конечно же, старался устроить как можно больше шумихи и показухи.
Так они с Леви оказались посреди вереницы повозок, где кроме реквизита для русалки оказались искусный стеклодув, мастерящий удивительные украшения, фокусник-чревовещатель, механические куклы сеньора Верониа, изображавшие бытовые сценки, и великое множество разных птиц и зверей, даже утконос с острова под названием Австралия и рыжая самка орангутана с такими печальными глазами, что при виде её в клетке у Амелии сердце обливалось кровью.
– Леви, её нельзя держать в неволе, – заявила Амелия мужу вечером после первого выступления.
Номер Амелии был последним в программе, поэтому перед своим выступлением она сходила посмотреть на фокусы мистера Уаймана.
После него выступал дрессировщик, заставлявший несчастную обезьяну исполнять какой-то танец под хохот зрителей, но Амелия не вынесла этого зрелища и покинула шатёр со слезами на глазах.
– Амелия, с этим ничего не поделаешь, она же принадлежит Барнуму.
– Леви, это дикое существо, а они должны жить на свободе. Как же они могут кому-то принадлежать?
Ну как тут было не вспомнить о Джеке, о том, как он без малейших колебаний разрезал сеть, едва заглянув Амелии в глаза. У той обезьяны глаза совсем как у человека, и Амелия, даже не зная её языка, смогла заглянуть ей в душу, точь-в-точь как когда-то случилось у них с Джеком.
– Я согласен с тобой, – примирительно сказал Леви, растирая ей плечи. – Но у Барнума на этот счёт немного другое мнение. И потом, бедняга вовсе не из этих мест. Её родина далеко отсюда в жарких краях, если её отпустить здесь, она просто погибнет, или её поймает кто-нибудь другой.
– Жаркие дальние края, – повторила Амелия. – Как Фиджи?
Леви нахмурился.
– Ты не принадлежишь Барнуму. И ты не дрессированное животное.
– Правда? – переспросила она, присев на край кровати и потирая лоб. – Иногда я сомневаюсь.
– Ты сама так решила, – мягко подтвердил Леви без намёка на обвинение, просто констатируя факт. – Ты же сама столько раз повторяла, что это твой выбор. А раз так, значит, вольна уйти, когда пожелаешь. Если ты больше не хочешь выступать, то давай вместе пойдем к скажем Барнуму, что гастроли русалки закончились.
Ещё никогда ей так сильно не хотелось бросить это шоу, как в тот вечер после первого выступления в Концертном зале. Но при виде вертящейся волчком обезьяны («точь-в-точь как ты сама кружила в аквариуме перед беснующейся толпой»), возникло нестерпимое желание бежать без оглядки до самого океана и скрыться в морской пучине.
Но она не могла так поступить с Леви, бросить его по собственной прихоти.
– Нет, – сказала она. – Я заключила договор с Барнумом и выполню его. Просто хотелось бы как-то помочь орангутану. Интересно, можно ли узнать, откуда она родом, где она жила раньше.
– И что потом? – спросил Леви. – Переплыть с ней на лодке океан?
– Может быть, – ответила Амелия. – С тобой на веслах.
– Надо узнать, нет ли тут поблизости библиотеки или книжной лавки, чтобы узнать побольше об орангутанах, – решил Леви.
Амелия нахмурилась.
– Какой с этого толк?
Леви пожал плечами.
– Если узнаем про её родные края, чем она питается или… ну не знаю, Амелия, я подумал, мы могли бы чуть-чуть скрасить её существование, пусть даже ей по-прежнему придётся плясать на привязи.
– Птица будет тосковать в любой клетке, даже в золотой, – тихо заметила Амелия.
Впрочем, намерения у него были добрые. Леви всегда отличался добротой, одной из черт, которые она в нём любила.
Он сел рядом с ней.
– Тяжко тебе сегодня пришлось? Как будто в клетке?
– В аквариуме было по-другому. Там со всех сторон стекло, видно всё вокруг, и как бы участвуешь в происходящем. И было где развернуться, гораздо просторней, чем в фургоне…
Она смолкла, не желая беспокоить Леви.
– Расскажешь или промолчишь, я всё равно буду переживать, – заметил он.
Амелия прильнула к нему и заглянула в карие глаза, такие тёмные, что радужка сливалась со зрачком.
– Ты чего? – рассмеялся он.
– Мне вдруг показалось, что ты умеешь мысли читать, как тот ясновидец Барнума, – ответила Амелия. – Вот и решила проверить.
– Да нет, просто у тебя всё на лице написано. Я давно наблюдаю.
Он легонько провёл пальцами у неё над бровью, по щеке, за подбородком и остановился на другой щеке.
– Сначала ты мне показалась такой таинственной, прямо как море.
– Море не так уж и таинственно, как ты думаешь, – заметила Амелия. – Надо просто нырнуть поглубже.
– Да, это я уже понял, – согласился он, сопроводив свои слова нежным поцелуем без намёка на продолжение.
– Расскажи, каково тебе там, в фургоне.
– Как будто в ящике, – вздохнула она. – В крошечном тесном ящике. В облике русалки я выше ростом, и плавник на хвосте такой широкий, а Барнум вряд ли об этом подумал. Плавать там невозможно, остаётся только держаться на месте, и даже развернуться негде. То есть приходится оставаться в той позе, в какой попала в воду. А ещё знаешь, Леви, здешняя публика совсем… другая.
– Да, – согласился Леви.
По его мрачному тону она поняла, что он вспомнил о том же случае, что и она. Когда Амелия упала в воду, в самом деле упала, потому что нырять было просто некуда, кто-то в толпе начал улюлюкать, вопить про «голую бабу», не унимаясь даже после того как она приняла морской облик, и отпускать похабные шуточки насчёт её рыбьего хвоста и неприкрытой груди. Некоторые пытались его приструнить, но остальные были настолько зачарованы её видом, что даже не обратили на него ни малейшего внимания.
Но Амелия не могла его не заметить. Фургон был так мал, и воды тоже было мало, так что она без труда слышала всё, что говорил парень. От этих грубых слов хотелось спрятаться, но из-за тесноты деваться было некуда. Видя, что человек не унимается, Леви договорился с двумя рабочими, и те с готовностью выдворили хулигана из шатра. Что с ним было дальше, Амелия не узнала, но больше его не видели.
– В Нью-Йорке такого не было, – заметила она. – Ни разу. Да, некоторые обвиняли меня в безнравственности, но это совсем другое дело.
– Народ здесь гораздо… грубее, – сказал Леви.
– Я провела много лет в деревне, – сказала Амелия, – которую Барнум обзывал «Захолустье, штат Мэн», думая, что я не слышу, но уж поверь, хоть мы и кажемся деревенщинами, там ни у кого бы не хватило наглости для подобных выходок.
– Тот парень, видно, перебрал виски. Вряд ли такое будет повторяться на каждом представлении.
– Да и остальные тоже… так на меня уставились. Нет, что ни говори, в Нью-Йорке было по-другому.
– А, по-моему, разница не такая уж и большая. Просто беда в том, что в этом фургоне тебе некуда деваться от их взглядов.
– А ещё в музее толпа постоянно двигалась. Они не стояли на одном месте и не показывали пальцами, – добавила Амелия.
– А ты вспомни, в Концертном зале точно так же стояли и тыкали.
– Но тогда я выступала на помосте, выше толпы, а не прямо у них перед носом, – возразила Амелия.
Ей всё не удавалось объяснить так, чтобы он понял, насколько беззащитной она себя чувствовала в этом фургоне.
– Ну раз тебе так неудобно, фургон можно как-нибудь приподнять, установить на небольшой помост. Правда, его придётся собирать на каждой остановке.
Она заметила, как он прикидывает дополнительные затраты труда и денег, и как это всё объяснить Барнуму.
– Ничего, постепенно привыкну, – сказала она.
Её мало волновали расходы или недовольство Барнума, просто не хотелось, чтобы это отразилось на Леви.
– Наверное, тяжело только поначалу.
Он заключил её в страстные объятия, и весь окружающий мир надолго перестал для них существовать.
– Давай завтра найдем книжный магазин или библиотеку, – предложила Амелия, прижавшись щекой к груди Леви. Ей нравилось слушать, как бьётся его сердце, как в лёгких гулким эхом отдаётся низкий голос.
– Хочу всё знать про орангутанов и про их родину. А ещё про Фиджи.
– Фиджи? – удивился Леви. – С чего вдруг, прошло столько времени?
– Интересно побольше узнать про те места, где якобы моя родина, – пояснила Амелия. – Почитай мне вслух, а то у меня до сих пор неважно получается.
Амелии хотелось научиться бегло читать, ведь надписи были повсюду, большинство людей доверяли газетам, и при обсуждении прочитанных кем-нибудь новостей она чувствовала себя немного ущербной.
– Я могу тебя подучить, – предложил Леви. – Тогда и сама сможешь прочитать.
Каких-нибудь сведений об орангутанах им найти не удалось, но Леви попались записки одного миссионера, путешествовавшего по южной части Тихого океана, с описанием не только островов Фиджи, но и многих других, куда миссионеру довелось попасть в надежде донести слово Божье.
Амелия нахмурилась, когда Леви зачитал этот отрывок.
– В чём дело? – спросил он.
– С чего ему понадобилось досаждать чужим людям? – возмутилась Амелия. – На тех островах наверняка прекрасно обходились и без миссионеров.
При этих словах Леви неловко заёрзал. Как и большинство американцев, он рос в набожной семье, в почитании Библии, и, хотя он не слишком ревностно относился к религии, как некоторые, в основном всё же признавал истинность слова Божия.
Амелия, не получившая подобного воспитания, не одобряла того, что христиане навязывали свои взгляды всем инакомыслящим.
– Ну, Амелия, они же дикари, – объяснил Леви.
– А кто такой дикарь? – возмутилась