– Леви, меня печалит то, что творится вокруг, а вовсе не ты! – воскликнула Амелия. – Дело не в тебе.
– Я напишу Барнуму, – холодно и как-то отчуждённо пообещал Леви, словно не слышал её слов. – Сообщу ему, что после Чарльстона ты бросаешь гастроли, иначе он закатит истерику из-за расходов на аренду зала и устройство аквариума. Если захочет выставлять русалку, пусть присылает мумию, привезённую Мозесом. В конце концов, мы так и планировали с самого начала, никто и не ожидал встретить настоящую русалку.
– А потом? – спросила Амелия.
– А потом ты будешь свободна – от Барнума, от меня, от человеческой жизни. Можешь отправляться на поиски счастья в свой родной океан. Я готов на всё, лишь бы ты была счастлива.
Амелия не верила своим ушам. Неужели он не понял ни единого её слова? Она вовсе не хотела расставаться с ним, только избавиться от Барнума.
– Я буду счастлива с тобой, – воскликнула она, пытаясь взглядом донести то, что не выразить словами. – С тобой мне так хорошо, ты добрый, всё время стараешься меня развеселить, а когда обнимаешь, душа замирает. Я тебя люблю и никогда не обманывала. Я никогда никому не врала, даже в роли «фиджийской русалки», потому что мне не приходилось повторять ложь, придуманную Барнумом. Так почему ты не хочешь меня выслушать? Почему не хочешь понять?
– Я понимаю лучше, чем тебе кажется, – сказал Леви.
– Нет, просто я задела твоё самолюбие, и от обиды ты решил, как будет лучше для тебя, а тебе станет легче, если мы расстанемся.
– Я напишу Барнуму, – повторил он и вышел из комнаты.
Она бросилась вслед за ним, и он обернулся, услышав в коридоре её шаги.
– Вернись в номер, – велел он.
– Нет, – отказалась она.
– Тише, кто-нибудь услышит, – испугался он, хватая её за руку.
Она вырвалась у него из рук.
– Мне всё равно. Надоело уже притворяться бессловесной. Только попробуй сбежать, я всё равно от тебя не отстану, буду кричать, визжать и закатывать истерику, пока не вернёшься в номер и не поймёшь, как ты мне дорог.
Когда он осознал всю серьёзность её намерений и представил эту суматоху, скандал, толпу собравшихся зевак, его бросило в жар.
– Хорошо, давай вернёмся в номер и поговорим спокойно.
– Если захочу высказаться во весь голос, ты мне рот не заткнёшь.
– Да уж, – рявкнул он – маска напускного спокойствия слетела – и с размаху захлопнул за собой дверь. – Если тебе что втемяшится, пиши пропало. Барнум всё время жаловался, а я только посмеивался, как ты из него верёвки вьёшь, пока сам не оказался в его шкуре.
– Я не твоя собственность, – заметила Амелия. – Ты думал, если я выйду за тебя замуж, то буду твоей, но нет. Я не принадлежу никому – ни Джеку, ни Барнуму, ни тебе, я сама себе хозяйка. Но это не значит, что я тебя не люблю и не хочу остаться с тобой.
– Ты не понимаешь, что такое брак, – пояснил Леви. – «Ибо прилепится жена к мужу своему»…[3] Обычно женщина полагается на мужа, верит, что он лучше знает, как поступить.
Амелия глубоко вдохнула.
– Ты прав. Если ты хочешь жить строго по древним обычаям, мне лучше уйти. Но если… если сможешь меня понять, то я бы хотела остаться. Я хочу быть с тобой на равных, а не твоей собственностью.
Он нахмурился, и она увидела, как на его лице за мгновение промелькнуло столько чувств: гнев, и гордость, и растерянность, и страсть. Осталась лишь глубокая бездонная печаль.
– Мне без тебя не жить, – проговорил он.
Она заметила, чего ему стоило это признание. Пришлось отбросить прочно засевшие в голове ветхозаветные представления о женщине вообще и Амелии в частности.
– Когда я впервые увидел тебя на утёсе я был ослеплён, ошеломлён твоей неповторимостью, ты была ни на кого не похожа. Я полюбил в тебе всё, даже то, что отличает тебя от людей – ты всегда отстаиваешь своё мнение, не отводишь глаз и рассчитываешь на взаимность. Я просто запамятовал, что моя жена – не простая женщина.
– Так неужели ради любви нельзя поступиться гордыней? – взмолилась она, всей душой надеясь на его согласие. – Подумай! Я уверена, мы ещё можем быть счастливы.
– Я хоть и не так уверен, – вздохнул Леви, – но хочу попытаться.
Она рванулась к нему, барьер между ними рухнул, и хотя особого счастья пока не ощущалось, она надеялась, что всё ещё впереди. Просто к нему нужно стремиться сообща.
– Я напишу Барнуму, – повторил Леви. – После Чарльстона всё это закончится.
Глава пятнадцатая
Первым тревожным знаком была передовица в «Чарльстонском курьере». В то время она не казалась предвестницей беды, позже размышлял Леви, потому что отзыв о выставке был, в целом, лестный.
«Пытливым и интересующимся естествознанием будет также небезынтересно ознакомиться с нерукотворными диковинами… самая любопытная из которых – фиджийская красавица, русалка, прежде встречавшаяся только в волшебных сказках», – вслух зачитал Леви.
– Тебя назвали красавицей.
Амелия пожала плечами.
– С этим, наверняка, мало кто согласится, но Барнум будет счастлив, если статья привлечёт на выставку больше людей.
Леви продолжил.
– «Мы, конечно не можем ручаться, что это чудо природы настоящее, не имея возможности исследовать его научными методами, но стоит отметить, что нам было позволено изучить его, насколько это возможно на вид и на ощупь, и ежели содержится в нём какой обман, раскрыть его сими средствами не удаётся».
Амелия нахмурилась.
– Опять враньё. Меня никто не касался, да и кто бы такое позволил! К аквариуму даже близко никого не подпускают.
– Он просто старается убедить сомневающихся в существовании русалки прийти на выставку, – объяснил Леви. – И пытается подвести хоть какое-нибудь научное обоснование, а ещё набивает себе цену, мол, для редактора газеты сделали исключение.
– Неужели ещё кто-то сомневается в том, что я настоящая русалка? – изумилась Амелия. – Уж в этом-то ни у кого из зрителей сомнений остаться не должно. Просто не верится, что после представления люди всё ещё видят в этом обман.
– Мы так давно выступаем, что я об этом даже не задумывался, – нахмурился Леви. – Возможно, жители Чарльстона более недоверчивы, чем их северные соседи.
– Пусть лучше сомневаются, чем обвиняют во всех смертных грехах, – решила Амелия. Потом со вздохом взяла Леви за руку. – Скорей бы закончился весь этот балаган.
Леви написал Барнуму об их решении покинуть гастроли. Амелия написала Черити, вернее, продиктовала Леви отдельное послание, рассчитывая на её поддержку. Если Барнум станет чинить препятствия, Черити сумеет всё уладить. Ответов не пришло ни от одного, ни от другого. Леви уверял, что это обычное дело, ссылаясь на почту, мол, иногда корреспонденции приходится дожидаться подолгу.
Он втайне беспокоился, что Барнум воспользуется первой же оказией, примчится в Чарльстон и попытается заставить Амелию продолжить гастроли. Ни к чему хорошему это не приведет, и Леви совсем не нужно, чтобы Барнум вмешивался в их семейные дела и подрывал и без того хрупкое согласие. Они с таким трудом налаживали отношения, пытаясь уступать друг другу, быть терпимей даже через силу, всячески доказывать любовь поступками, а не просто словами.
Они часто обсуждали, где можно поселиться вдвоём, подбирали какой-нибудь укромный уголок близ океана, подальше от репортёров, людской суеты и от Барнума, который не преминет убеждать Амелию вернуться.
– Как насчёт Фиджи? – спросила Амелия.
– Не нравится мне эта мысль. Если ты исчезнешь из программы Барнума, первым делом тебя станут разыскивать в тех местах, откуда ты якобы родом.
– Но ты же говорил, что это очень далеко, – напомнила Амелия. – Так далеко, что на корабле туда приходится добираться несколько месяцев.
– Говорил, – подтвердил Леви. – Такое долгое путешествие мне будет перенести нелегко, а может, даже тебе. Не люблю плавать.
– Не любишь? – поразилась она.
Он рассмеялся.
– Я же тебе не рассказывал, чего натерпелся на том судне, которым добирался к тебе в Мэн. Из-за качки всю дорогу мучился от морской болезни.
Амелия нахмурилась.
– Вот уж не знала, что бывает морская болезнь.
– Милая, ты жила в рыбацкой деревне, – заметил он. – Тот, кто не переносит качку, вряд ли там поселится.
– Может, какой-нибудь другой остров недалеко от Фиджи?
– С чего тебя вдруг потянуло на острова? – заинтересовался Леви. – Ведь можно поселиться в каком-нибудь городке на побережье, я бы устроился стряпчим, а ты в любой момент могла бы окунуться в океан, как в Мэне.
– Боюсь я оставаться здесь, – призналась Амелия. – Боюсь попасться на глаза какому-нибудь репортёру или сумасшедшему, вроде Илии Ханта. А на далёком острове нам будет всё равно, пускай думают, что я с Фиджи. Вряд ли кто-то отправится в такую даль только ради того, чтобы меня разыскать. Даже у безумия есть границы.
Леви не разделял её уверенности, но признал, что это маловероятно. И всё же мысль о долгих месяцах в пути к какому-то острову в Тихом океане душу не грела. Стоило только представить, сколько времени придётся провести на борту, как к горлу подступала тошнота. Но снова спорить с Амелией не хотелось, так что он помогал ей искать в справочниках названия разных островов, а потом они вместе читали их описания и обсуждали достоинства.
– Ра-ро-тон-га, – старательно проговорила Амелия, изучая карту островов Кука. – Красиво звучит, прямо, как музыка.
– До него почти так же далеко, как до Фиджи, – заметил Леви.
– Ну, что ты, ближе на целый дюйм, – возразила Амелия, прижимая палец к карте между Фиджи и Раротонгой. – Особенно если плыть вокруг Южной Америки.
Леви считал, что если уж плыть в такую даль, то лучше вокруг Южной Америки, чем Африки. Он не представлял ничего ужаснее путешествия сначала через всю Атлантику, а потом ещё и Тихий океан.
В душе он всё ещё надеялся убедить Амелию остаться где-нибудь в Соединенных Штатах, но решил, что это подождёт до окончания гастролей.