— Катись, катись, золотое яичко, по серебряному блюдечку, покажи мне моего милого.
Покатится яичко по серебряному блюдечку, и предстанет Финист — ясный сокол. Смотрит на него Марьюшка и слезами заливается:
— Финист мой, Финист — ясный сокол, зачем ты меня оставил одну, горькую, о тебе плакать!
Подслушала царица ее слова и говорит:
— Продай мне, Марьюшка, серебряное блюдечко и золотое яичко.
— Нет, — говорит Марьюшка, — они непродажные. Могу я тебе их отдать, если позволишь на Финиста — ясна сокола поглядеть.
Подумала царица, подумала.
— Ладно, — говорит, — так и быть. Ночью, как он уснет, я тебе его покажу.
Наступила ночь, и идет Марьюшка в спальню к Финисту — ясну соколу.
Видит она — спит ее сердечный друг сном непробудным. Смотрит Марьюшка — не насмотрится, целует в уста сахарные, прижимает к груди белой, — спит, не пробудится сердечный друг. Наступило утро, а Марьюшка не добудилась милого…
Целый день работала Марьюшка, а вечером взяла серебряные пяльцы да золотую иголочку. Сидит вышивает, сама приговаривает:
— Вышивайся, вышивайся, узор, для Финиста — ясна сокола. Было бы чем ему по утрам вытираться.
Подслушала царица и говорит:
— Продай, Марьюшка, серебряные пяльцы, золотую иголочку.
— Я не продам, — говорит Марьюшка, — а так отдам, разреши только с Финистом — ясным соколом свидеться.
Подумала та, подумала.
— Ладно, — говорит, — так и быть, приходи ночью.
Наступает ночь. Входит Марьюшка в спаленку к Финисту — ясну соколу, а тот спит сном непробудным.
— Финист ты мой, ясный сокол, встань, пробудись!
Спит Финист — ясный сокол крепким сном. Будила его Марьюшка — не добудилась.
Наступает день. Сидит Марьюшка за работой, берет в руки серебряное донце, золотое веретенце.
А царица увидала:
— Продай да продай!
— Продать не продам, а могу и так отдать, если позволишь с Финистом — ясным соколом хоть часок побыть.
— Ладно, — говорит та.
А сама думает: «Все равно не разбудит».
Настала ночь. Входит Марьюшка в спальню к Финисту — ясну соколу, а тот спит сном непробудным.
— Финист ты мой, ясный сокол, встань, пробудись!
Спит Финист, не просыпается. Будила, будила — никак не может добудиться, а рассвет близко.
Заплакала Марьюшка:
— Любезный ты мой Финист — ясный сокол, встань, пробудись, на Марьюшку свою погляди, к сердцу своему ее прижми!
Упала Марьюшкина слеза на голое плечо Финиста — ясна сокола и обожгла. Очнулся Финист — ясный сокол, осмотрелся и видит Марьюшку. Обнял ее, поцеловал:
— Неужели это ты, Марьюшка! Трое башмаков износила, трое посохов железных изломала, трое колпаков железных поистерла и меня нашла? Поедем же теперь на родину.
Стали они собираться, а царица увидела и приказала в трубы затрубить, об измене своего мужа оповестить.
Собрались князья да купцы, стали совет держать, как Финиста — ясна сокола наказать.
Тогда Финист — ясный сокол говорит:
— Которая, по-вашему, настоящая жена: тали, что крепко любит, или та, что продает да обманывает?
Согласились все, что жена Финиста — ясна сокола — Марьюшка.
И стали они жить-поживать да добра наживать. Поехали в свое государство, пир собрали, в трубы затрубили, в пушки запалили, и был пир такой, что и теперь помнят».
Вот такая история о «лебедушке белой» Марьюшке, которая ради любви смогла все преграды преодолеть: через трое ворот в мир смерти прошла — у трех страшных сестер, побывала, в работницы к царице потустороннего мира нанялась и вернула-таки себе сокола Финиста. Ну а он снова стал человеком, и не было ему смысла обращаться в лебедя, подобно Зевсу, чтобы соблазнять чужих жен. Да и дети, надо полагать, у Марьюшки с Финистом были нормальными, человеческими, а не точно птенцы, вылупившиеся из яиц.
Две невесты: змея и лягушка
Среди русских сказок есть две, до странности похожие сюжетом. Одна из них — «Царевна-лягушка» — о волшебнице, ставшей женой младшему из царевичей, Ивану. Как писал Владимир Щербаков, цитируя сказку в изложении Алексея Николаевича Толстого, все здесь неправдоподобно: «Сразу читаем: «Царь сыграл три свадьбы». Сыграл, как будто ничего необычного, странного не произошло, как будто ему не раз приходилось видеть и слышать, как богатыри женятся на лягушках, так что сама мысль о женитьбе младшего сына на лягушке не вызывает у него даже минутного раздумья. А ведь цари (и в историческое время тоже) к женитьбе своих сыновей относились отнюдь не спустя рукава».
Сам Щербаков нашел эту же сказку в редакции XVIII века, где сюжет был ближе, по его мнению, к легенде, записанной Геродотом. Греческий ученый пересказал слышанную им скифскую сказку о том, что как-то раз Геракл забрел во время своих скитаний в неведомые земли, повстречался там с полуженщиной-полузмеей, против своей воли сошелся с ней и имел от нее трех сыновей. Один из «змеенышей» впоследствии, доказав свою силу и железную волю, натянул отцовский лук и тем самым подтвердил свои права на высшую власть в Скифии.
Будто бы русская сказка повествует о том же: Иван-богатырь (то есть Геракл) встретился с лягушкой, которая могла с легкостью, скинув шкурку, обратиться прекрасной девицей. Он не устоял перед ее чарами и решил жениться на «неведомой зверюшке». И его выбор оказался самым удачным.
Щербаков утверждает, что истоки этой легенды нужно искать на берегах Тигра и Евфрата — в Шумере и Вавилоне. Соглашаясь с ним в том, что Алексей Николаевич Толстой был наделен чрезвычайно развитым воображением и не очень церемонился с сюжетами народных сказок, скажем, что мифы о змеелюдях весьма распространены. Например, в Юго-Восточной Азии — в странах «Золотого треугольника» — убеждены, что их древние правители происходили от двух «змеенышей», которые проиграли соревнование старшему брату и вынуждены были удалиться из Скифии. В Индии существует множество сказаний о предшественниках людей — нагах. Их изображения сохранились на барельефах древних храмов. В музеях Индии бережно хранятся серебреные и бронзовые маски, некогда принадлежавшие этим нагам. Ну а в горных районах Северной Индии даже сохранились храмы с обширными водоемами, где змеелюди совершали свои ритуалы.
О них же говорится во многих греческих и ирландских сказаниях. Они отличались мудростью, обладали обширными знаниями, были искусны в магии, а людей по возможности старались не замечать, не испытывая к нам ни любви, ни ненависти.
Что еще мы знаем о нагах? Они были земноводными и, надо полагать, двоякодышащими — жили как на суше, так и в воде (и под водой). От воды же старались без особой нужды далеко не отлучаться. Собственно говоря, это были водяные змеи. О том, что летающих драконов, избравших себе местом жительства горы, и водолюбивых нагов в русских сказках путали, можно понять из написанного Проппом в «Исторических корнях волшебной сказки»: «…Есть и другая стихия, с которой связан змей. Эта стихия — вода. Он не только огненный царь, но и водяной царь. Эти две черты вовсе не исключают друг друга, они часто соединяются. Так, например, водяной царь присылает письмо за тремя черными печатями и требует Марфу-царевну, он грозит, что «людей всех прибьет и все царство огнем сожжет». Таким образом, водяная и огненная стихии не исключают друг друга. Эта водяная природа змея сказывается даже в его имени. Он «змей черноморский». Он живет в воде. Когда он подымается из воды, то за ним и вода подымается».
Сразу же хочется предупредить, дабы избежать путаницы. Змей в русских сказках — далеко не одно и то же, что змея. И дело тут не в разнице полов: он — змей, она — змея; речь о разных — возможно, враждебных друг к другу — существах. Враждебных — потому что и те, и другие были разумны и стремились к лидерству. Хотя нам ничего не известно о войнах между драконами и нагами, но в легендах говорится об обычае драконов воровать женщин. Уносили они их вовсе не для того, как можно было бы предположить, чтобы съесть. Они брали прекрасных дам себе в жены. Ну а для того, чтобы этот союз состоялся, змеи, как минимум, должны были, хотя бы время от времени, оборачиваться людьми. Многие похищенные женщины вовсе не стремились покинуть пещеры чудовищ и вернуться к родным. Исключение составляли случаи, если девушка любила другого и поклялась ему в верности. В таком случае змей не мог вытеснить из ее сердца образ любимого. Витязь отыскивал змеиное логово и вызывал на смертный бой похитителя. Все происходило так, будто сражались двое равных, два жениха, а не человек и, скажем, древний ящер.
Но в таком случае, если змей мог выступать в роли жениха и даже мужа, отчего бы нагине — змеедеве не остановить свой выбор на прекрасном юноше? Среди наших сказок есть и такая, в которой повествуется о невесте-змее. Поскольку ее сюжет не очень известен, приводим здесь его полностью: «Ехал как-то казак путем-дорогою и заехал в дремучий лес; в том лесу на проталинке стоит стог сена. Остановился казак отдохнуть немножко, лег около и закурил трубку; курил, курил и не видал, как заронил искру в сено. Сел казак на коня и тронулся в путь; не успел и десяти шагов сделать, как вспыхнуло пламя и весь лес осветило. Оглянулся казак, смотрит — стог сена горит, а в огне стоит красная девица и говорит громким голосом:
— Казак, добрый человек! Избавь меня от смерти.
— Как же тебя избавить? Кругом пламя, нет к тебе подступу.
— Сунь в огонь свою пику, я по ней выберусь.
Казак сунул пику в огонь, а сам от великого жару отвернулся.
Тотчас красная девица оборотилась змеею, влезла на пику, скользнула казаку на шею, обвилась вокруг шеи три раза и взяла хвост в зубы.
Казак испугался; не придумает, что ему делать и как ему быть.
Провещала змея человеческим голосом:
— Не бойся, добрый молодец! Неси меня на шее семь лет да разыскивай оловянное царство, а приедешь в то царство — останься и проживи там еще семь лет безвыходно. Сослужишь эту службу, счастлив будешь!
Поехал казак разыскивать оловянное царство. Много ушло времени, много воды утекло, на исходе седьмого года добрался до крутой горы; на той горе стоит оловянный замок, кругом замка высокая белокаменная стена.