Русская историография. Развитие исторической науки в России в XVIII—XX вв — страница 2 из 15

Приводятся только самые необходимые для моей задачи труды. Во многих из них имеются дальнейшие библиографические указания. Главные труды самих ученых упоминаются в тексте статьи.

Андреев А. И. Очерки по источниковедению Сибири. Вып. 2. XVII век, первая половина. М.; Л., 1965.

Берг Л. С. Очерк истории русской географической науки вплоть до 1923 года. Л., 1929.

Вернадский В. И. О значении трудов Ломоносова в минералогии и геологии // Ломоносовский сборник. М., 1901. (В этом сборнике каждая статья имеет отдельную пагинацию.)

Вернадский Г. В. Русское масонство в царствование Екатерины II. Пг., 1917.

Vernadsky, G. Rise of Science in Russia 1700–1917. Russian Review. Vol. 28, pg. 37–52 (1969).

Гейерманс Г. Л. Татищевские списки «Русской Правды» // Проблемы источниковедения. Вып. 3. С. 162–174. М.; Л., 1940.

История естествознания в России / Под ред. Н. А. Фигуревского, В. П. Зубова и С. П. Микулинского: В 3 т. М., 1957–1962.

Кеппен Ф. П. Ученые труды П. С. Палласа // Журнал Министерства народного просвещения. 1895. Апрель. С. 386–437.

Кизеветтер А. А. Московский университет: Исторический очерк // Московский университет 1755–1930. Париж, 1930. С. 9–140.

Ключевский В. О. Лекции по русской историографии: Сочинения. Т. VIII. М., 1959. С. 396–488.

Ломоносов: Сборник статей и материалов / Ред. Андреев А. И. и Модзалевский Б. Л. М.; Л., 1940.

Люди русской науки / Ред. Кузнецов И. В.: В 2 т. М., 1961–1962.

Меншуткин Б. Н. Жизнеописание М. В. Ломоносова. М.; Л., 1937.

Миллер Г. Ф. Описание моих служб. Автобиография. История Сибири. Т. 1. М.; Л., 1937. С. 147–155.

Пыпин А. Н. Русское масонство, XVIII и первая четверть XIX века / Ред. и примеч. Г. В. Вернадского. Пг., 1916.

Райнов Т. И. Русское естествознание второй половины XVIII века и Ломоносов / Под ред. А. И. Андреева и Б. Л. Модзалевского. С. 318–388.

Рязановский В. А. Обзор русской культуры. Ч. II. Вып. 1–2. Нью-Йорк, 1947–1948.

Рязановский В. А. Развитие русской научной мысли в XVIII–XIX столетиях. (Науки о природе.) Нью-Йорк, 1949.

Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. XIII–XIX. М., 1962–1966.

Черепнин Л. В. Русская историография до XIX века. М., 1957.

Vucinich A. Science in Russian Culture. A History to 1860. Stanford, 1963.

Очерки по русской историографии 1801–1920 гг.

Предисловие

Задача моя в написании этих «Очерков» была двоякая: проследить главные линии русской исторической мысли и дать характеристику творчества ведущих русских историков. Я не задавался целью дать отчет о всех деятелях русской исторической науки. Их было так много, что если упоминать всех, дело свелось бы к перечню имен. Я ограничился характеристикой только тех историков, которые, по моему разумению, оказали существенное влияние на развитие русской историографии, а потому не коснулся деятельности некоторых других, даже крупных ученых.

В результате разгрома русской исторической науки в 1920 году значительное число русских историков эмигрировало за границу. Я описываю подробно судьбу тех эмигрантов-историков, которые были в момент эмиграции вполне сложившимися учеными и продолжали свою деятельность за рубежом (Милюков, Кизеветтер). Я не описываю работы эмигрировавших молодых историков, которые в России только вступили на ученую дорогу и главные труды которых созданы были на чужбине (А. Б. Флоровский, В. Б. Ельяшевич, П. Е. Ковалевский, С. Г. Пушкарев, М. М. Карпович, Г. В. Вернадский, М. В. Шахматов). Судьбу историков, оставшихся в России, я упоминаю вкратце и трудов их, написанных после 1920 года, почти не касаюсь. Их достижения принадлежат к русской историографии советской эпохи.

Часть втораяXIX и начало XX века (1801–1920)Историческая наука

Введение

К началу XIX века русскими и обрусевшими естествоиспытателями и историками заложен был прочный фундамент для дальнейшего развития русской науки. Не все их достижения были сразу освоены и оценены современниками и потомством. Многие гениальные провидения Ломоносова, например, или не были опубликованы, или остались в рукописном виде и были обнаружены только в начале XX века. В подобных случаях научные открытия и гипотезы обыкновенно не находят себе места во внешней истории науки. Но, как указывает В. И. Вернадский, такие открытия и гипотезы имеют большое значение для понимания внутреннего развития научной мысли человечества. «Жизнь отдельного мыслителя или ученого, который в стороне от главного русла человеческой мысли достиг правильного взгляда или нашел верное решение в его время неизвестного, – проходит недаром и является не без причины» (Вернадский В. И. О значении трудов М. В. Ломоносова в минералогии и геологии. С. 2). Эти мысли вполне приложимы и к развитию исторической науки. Нередки случаи в истории науки, когда несколько ученых в разных странах одновременно, но независимо друг от друга начинают заниматься одним и тем же вопросом. Так, в середине XVIII века грозовое электричество одновременно стали исследовать Ломоносов и Рихман в России, Франклин в Америке и Далибор во Франции; это означает, что в этой области знания подымающийся уровень науки, создаваемый ведущими учеными разных стран, дал возможность поставить на разрешение данный вопрос. Обратимся теперь к предпосылкам и характеру развития исторической науки в России в XIX веке. В начале этого века открыто было несколько новых университетов – немецкий в Дерпте (1802), Казанский, Харьковский, польский в Вильне (1804) и Петербургский (1819). Из питомцев Московского и этих новых университетов стали понемногу появляться новые русские ученые. Начиная с 1840-х годов число русских историков стало быстро возрастать. На дальнейшее развитие русской исторической мысли оказал большое влияние немецкий идеализм – Кант (1724–1804), Гегель (1770–1831) и Шеллинг (1775–1854). К концу XIX века в России начинают выступать представители марксистского материализма, философски основанного на гегельянстве. После большевистского переворота 1917 года марксизм становится обязательной и единственно дозволенной доктриной. Большой толчок к развитию русской исторической науки был дан освобождением крепостных крестьян и вообще эпохой реформ Александра II. Университетское преподавание стало более свободным и цензура печати более либеральной. Освобождение крестьян создало целую школу русских историков, сосредоточивших свое внимание на истории крестьян и крестьянского вопроса. Этой теме были посвящены книги В. И. Семевского и несколько статей В. О. Ключевского («Крестьяне в России»), труды Н. И. Кареева («Франция»), И. В. Лучицкого («Западная Европа»), П. Г. Виноградова («Италия и Англия»).

IН. М. Карамзин (1766–1826)

Николай Михайлович Карамзин происходил из старого дворянского рода, упоминаемого еще в XVI веке. Родился в Симбирской губернии в имении своего отца. Девятилетним мальчиком пристрастился к чтению старинных романов, развивших в нем природную чувствительность. На четырнадцатом году был привезен в Москву и отдан в пансион профессора Шадена, посещая и университет. В 1784 году поселяется в Москве и сближается с масонским кружком Новикова. В масонстве Карамзин пробыл всего два года и потом отошел от него, но общение с новиковским кружком имело на него большое влияние. Он вырос нравственно и умственно, развил вкус к литературе и заинтересовался русской историей. В мае 1789 года он предпринял длительное путешествие, из которого вернулся в сентябре 1790 года. Объехал всю Западную Европу: Германию, Швейцарию, Францию, Англию. Дорогой он записывал свои впечатления и, вернувшись в Россию, обработал их для печати и издал в шести частях («Письма русского путешественника», 1797–1801).

Эта поездка имела огромное значение для развития Карамзина как писателя.

Результатом ее была реформа русского литературного языка. Создателем русского литературного языка нового периода был Ломоносов. Карамзин задался целью устранить зависимость русского литературного языка от церковнославянского и латинского и заменить ломоносовский стиль более элегантным (по мнению Карамзина) французским литературным стилем.

Реформа эта не приблизила литературный русский язык к разговорному. Она «только заменила один иностранный образец другим… Можно сомневаться в пользе исключения многих церковнославянских синонимов русских слов: они придавали красочность и разнообразие… Карамзин увеличил брешь между языком образованного общества и народным языком… Оправдание карамзинского стиля в том, что он стал языком Пушкина».

Обратимся теперь к развитию общего мировоззрения Карамзина и к начальной поре его занятий историей. Среди европейских мыслителей, оказавших влияние на Карамзина во время его путешествия, почетное место в «Письмах» Карамзин отвел Гердеру (1744–1803), автору замечательной книги «Мысли о философии истории человечества» (Ideen zur Philosophic der Menschengeschichte). Гердер проповедовал, что между общечеловеческим и народным нет противоречия. Карамзин в своих «Письмах» выразил эту мысль несколько иначе: «Все народное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не славянами. Что хорошо для людей, то не может быть дурно и для русских, и что англичане или немцы изобрели для пользы, выгоды человека, то мое, ибо я человек».

Карамзин начал думать о написании истории России с 1790 года. Более определенную форму приняли его мысли в 1793 году. Заявляя публике о прекращении в этом году издававшегося им «Московского журнала», Карамзин писал: «В тишине уединения я стану разбирать архивы древних литератур… буду учиться, буду пользоваться сокровищами древности, чтобы после приняться за такой труд, который бы мог остаться памятником души и сердца моего, если не для потомства (о чем и думать не смею), то, по крайней мере, для малочисленных моих друзей и приятелей». По первоначальному замыслу Карамзина, труд его жизни «История России» должен был носить литературный и патриотический характер.

«Тацит, Юм, Робертсон – вот образцы, – писал Карамзин в 1790 году еще в Париже. – Говорят, что наша история сама по себе менее других занимательна. Не думаю, нужен только ум, вкус, талант. Можно выбрать, одушевить, раскрасить, и читатель удивится, как из Нестора, Никона и проч. могло выйти нечто привлекательное, сильное, достойное внимания не только русских, но и чужестранцев. Родословная князей, их ссоры, междоусобия, набеги половцев не очень любопытны, соглашаюсь; но зачем наполнять ими целые томы? Что не важно, то сократить, но все черты, которые означают свойство народа русского, характер наших древних героев, отменных людей, происшествия действительно любопытные описать живо, разительно. У нас был свой Карл Великий – Владимир, свой Людовик XI – царь Иоанн, свой Кромвель – Годунов и еще такой государь, которому нигде не было подобного, – Петр Великий. Время их правления составляет важнейшие эпохи в нашей истории и даже в истории человечества».

В 1797 году Карамзин уже много занимался русской историей. Он первый оповестил европейский ученый мир о находке «Слова о полку Игореве». Его сообщение об этом было напечатано в гамбургском журнале Spectateur du Nord (октябрь 1797 года). В этом же году Карамзин женился на Елизавете Ивановне Протасьевой. Она умерла в 1802 году. Через два года Карамзин женился вторым браком на Екатерине Андреевне Колывановой из давно ему близкой семьи Вяземских. Она была одной из выдающихся женщин тогдашнего петербургского общества, была хорошо образованна, интересовалась вопросами литературы и истории, помогала мужу править корректуры его «Истории». В 1803 году Карамзин через посредство товарища министра народного просвещения Михаила Никитича Муравьева обратился к Александру I с просьбой о назначении его историографом с соответствующим жалованьем и правом на получение необходимых исторических источников. Просьба была удовлетворена. (Жалованье было назначено в размере двух тысяч рублей в год.)

С этих пор Карамзин погрузился в неустанную напряженную работу писания «Истории государства Российского». Он умер в разгаре работы, написав двенадцать томов и доведя изложение до 1610 года. Уже ко времени начала этой работы Карамзин увидел, что его первоначальный план труда – как литературно-патриотического – недостаточен, что ему необходимо дать научное основание его «Истории», то есть нужно изучить первоисточники. Он к этому и обратился, причем по мере хода работы он в нее втянулся и у него обнаружилось незаурядное критическое чутье.

Теперь Карамзин был поставлен перед дилеммой: как сочетать его два плана – литературный и документальный. Он вышел из этого затруднения, решив построить свою книгу, так сказать, в два яруса. Текст книги был им написан в литературном плане, а примечания выделены в отдельную серию томов, параллельную тексту. Таким образом, рядовой читатель мог читать текст книги, не заглядывая (или только изредка заглядывая) в примечания. Читатель же специалист по истории или серьезно интересующийся историей мог удобно пользоваться и примечаниями.

«Примечания» Карамзина представляют собой отдельный и чрезвычайно ценный труд, не потерявший своего значения для нашего времени, так как с тех пор некоторые из источников, использованных Карамзиным, были так или иначе утрачены или не разысканы.

Много материалов Карамзин нашел в Синодальной библиотеке.

До гибели собрания Мусина-Пушкина в московском пожаре Карамзин получил много ценнейших источников от него. (Троицкую летопись Карамзин вернул Мусину по использовании, как оказалось, на погибель.)

Документы, хранившиеся в Московском архиве министерства, подыскивал для Карамзина директор архива Малиновский.

Основная идея, руководившая Карамзиным в сочинении «Истории государства Российского», – монархическая. Единство России, возглавленной монархом, которого поддерживает дворянство. Вся древняя русская история до Ивана III была, по Карамзину, длительным подготовительным процессом. С Ивана III начинается история единодержавия в России. В порядке своего изложения Ка рамзин шел по стопам «Истории Российской» князя Щербатова (1733–1790). Но, не говоря о том, что в литературном отношении труд Карамзина гораздо талантливей, чем труд Щербатова, Карамзин использовал гораздо большее количество источников, чем Щербатов, притом с гораздо более тонким пониманием и чутьем. Выход в свет «Истории государства Российского» явился событием в умственной жизни русского общества. Из восторженных откликов на труд Карамзина вспомним впечатления трех поэтов – Пушкина, князя Вяземского и Жуковского.

Пушкин в это время лежал в постели, оправляясь от гнилой горячки. «Это было в феврале 1818 года, – записал Пушкин, – первые восемь томов Русской истории Карамзина вышли в свет. Я прочел их в своей постели с жадностью и со вниманием. Появление сей книги (как и быть надлежало) наделало много шуму и произвело сильное впечатление. 3000 экземпляров разошлось в один месяц – пример единственный в нашей земле. Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Древняя Россия казалась найдена Карамзиным, как Америка Колумбом».

Вяземский выразил свои чувства так: «Карамзин – наш Кутузов 1812 года. Он спас Россию от нашествия забвения, воззвал ее к жизни, показал нам, что у нас отечество есть, как многие узнали о том в 12-м году».

Отклик Жуковского: «Историю Карамзина можно назвать воскрешением прошедших веков нашего народа. По сию пору они были для нас только мертвыми мумиями… Теперь они все оживятся, подымутся, получат величественный привлекательный вид».

IIА. С. Пушкин (1799–1837)

Пушкин ценил труд Карамзина и как воскрешение прошлого русского народа, и за литературный стиль, и за ученость автора. Пушкин был многогранный гений. У него был живой интерес к истории и проникновенное историческое чутье. Более того – он не только много занимался историей, но выступил и как автор двух примечательных исторических трудов – «История Пугачевского бунта» и «История Петра Великого». «История Пугачевского бунта» вышла в свет в 1834 году. Это – первый по времени научный труд, посвященный пугачевщине. «В нем собрано, – пишет Пушкин в предисловии, – все, что было обнародовано правительством касательно Пугачева, и то, что мне показалось достоверным в иностранных писателях, говоривших о нем. Также имел я случай пользоваться некоторыми рукописями, преданиями и свидетельством живых». Пушкин ходатайствовал, чтобы для него было распечатано дело о Пугачеве, хранившееся в Государственном архиве, но Николай I ему в этом отказал. В своем труде Пушкин в простой и ясной форме излагает причины пугачевщины, ее быстрое развитие и, наконец, ее подавление правительственными войсками. Хотя в основном это рассказ о военных действиях, но на фоне их выявляется психология различных слоев населения (яицкие казаки, крепостные крестьяне, горнозаводские рабочие и т. д.).

Все это далеко от литературной манеры Карамзина, скорее в стиле Тацита. Но пока Пушкин писал этот труд, в голове его родились и художественные образы. Он их воплотил отдельно в «Капитанской дочке» (1834–1836). Пушкин интересовался с юности личностью и государственной деятельностью Петра. Отчасти тут был и семейный интерес: один из прародителей Пушкина был сподвижником Петра – абиссинский княжич Ганнибал. Пушкин дал яркий, слегка идеализированный образ Петра в своей повести «Арап Петра Великого» (1827). Кончив писать о пугачевщине, Пушкин начал собирать исторические материалы о Петре и потом писать его историю. Труд этот был им не вполне закончен и отделан. Только сравнительно недавно разыскана была и затем напечатана его рукопись.

Пушкинская «История Петра Великого» написана в иной манере, чем «История Пугачевского бунта». В ней больше единства. Петру посвящено главное внимание автора. Личность Петра сливается с его государственной деятельностью.

По мере развертывания либеральной политики Александра I взгляды Карамзина становились все более консервативными.

В 1809 году Александр поручил М. М. Сперанскому разработать план государственных реформ, цель которых была придать русской монархии некоторую видимость правового государства. Осенью 1809 года план начал вводиться по частям. Был создан на новых основаниях Государственный совет для обсуждения новых законов. При разногласии императору предоставлялось утвердить мнение или большинства или меньшинства. В 1812 г. Сперанский был отставлен и выслан в Пермь.

План Сперанского, конечно, не был «конституцией», но открывал возможность введения конституционного режима в будущем. Карамзин был встревожен этой возможностью и написал возражение – «Записку о древней и новой России», в которой он стремился доказать, что единственное спасение России состоит в незыблемости самодержавия, опирающегося на дворянство. В этой «Записке» Карамзин резко критиковал либеральную политику Александра I и уверял, что вместо всех реформ достаточно было бы подыскать 50 хороших губернаторов и обеспечить стране хороших духовных пастырей.

В 1811 году Карамзин довел свою «Записку» до сведения Александра I при посредстве любимой сестры императора Екатерины Павловны. Она была замужем за принцем Георгом Ольденбургским. Дворец их был в Твери.

Карамзин прочел императору свою записку, но не получил одобрения.

IIIГустав Эверс (1781–1830)

Младшим современником Карамзина был другой выдающийся историк – Густав Эверс. Сын лифляндского фермера, Эверс учился в Германии, закончив свое образование в Гёттингенском университете. По окончании университета в 1803 году Эверс вернулся в Эстонию, поселился около Дерпта, нашел себе место домашнего учителя в семье местного ландрата и начал заниматься русской историей. В 1808 году вышла его первая научная работа «Предварительные критические исследования для российской истории». Работа была написана по-немецки, как и все его дальнейшие труды, но в 1825 году был издан и русский перевод.

В противовес сторонникам норманнской теории происхождения русского государства (которую, по стопам Шлецера, принял и Карамзин) Эверс считал, что народ русь – хазарского происхождения и первоначально жил на юге России (Черноморская Русь).

В год издания этой работы Эверс побывал в Петербурге для своих занятий и познакомился с Карамзиным. В это время Эверс начал уже подготавливать следующую книгу – «Русская история». Доведена она была до конца XVII века. Вышла в свет в 1816 году. В 1810 году Эверс был назначен профессором русской истории Дерптского университета.

Главный труд Эверса – «Древнейшее русское право в историческом его раскрытии» – появился в 1826 году (по-немецки, потом было издано два русских перевода).

В этой монографии Эверс поставил себе целью изучение не событий русской истории, а внутреннего развития людского общества.

В предисловии к своему труду он писал: «Природа везде идет постепенно… Все является в строгой взаимосвязи». Все в истории «проистекает из естественного хода развития рода человеческого…», «я намерен показать, на основании истории России, постепенный ход права, возникавшего из так называемого патриархального состояния гражданского общества».

Эверс считал, что «первоначально существует каждое семейство само по себе… Род объемлет собой многие семейства: в каждом из них отец есть господин… Из родов образуются племена, и главою племени становится тот же, кто был родоначальником. Начальник племени делается мало-помалу могущественным князем. Но первоначальное семейственное отношение, основанное на самой природе, долго еще сохраняет свою силу». Созданная Эверсом теория родового быта сыграла большую роль в дальнейшем ходе русской историографии. В несколько измененном виде она была позже развита Кавелиным и Соловьевым.

IVПособия исторической науки

Первая треть XIX века была периодом собирания исторических материалов и их публикации. Видную роль в этом движении сыграл дипломат граф Николай Петрович Румянцев (1754–1826). В 1807 году он был назначен министром иностранных дел, а через два года возведен в звание канцлера. Румянцев интересовался политическими и историческими науками. Появление первых томов «Истории» Карамзина, как было уже сказано, повысило в русском обществе интерес к русской истории. Румянцев понял, что пришла пора подвести документальный фундамент под дальнейшее писание русской истории, и возглавил целое историко-археографическое движение. Вокруг него образовался кружок археографов – архивариусы Московского архива Коллегии Иностранных дел – Н. Н. Бантыш-Каменский (1737–1814), А. Ф. Малиновский (1762–1840), К. Ф. Калайдович (1792–1832), П. М. Строев (1796–1876), археограф Я. И. Бередников (1793–1854), а также епископ (впоследствии митрополит Киевский) Евгений (Болховитинов), историк, автор исторического словаря российских духовных и светских писателей.

Главными помощниками Румянцева были Бантыш-Каменский (умер в 1814 году), Малиновский, Калайдович и Строев. В 1810 году Румянцев предложил Бантыш-Каменскому составить план издания собрания государственных грамот и договоров. План этот был скоро выполнен и утвержден Румянцевым. По ходатайству Румянцева Александр I учредил при Московском архиве комиссию для напечатания такого сборника. Все издержки Румянцев принял на свой счет. Первый том «Собрания государственных грамот и договоров» вышел в 1813 году. Второй том появился в 1819 году, третий в 1822-м, а четвертый (уже после смерти Румянцева) в 1826 году. В 1894 году был напечатан дополнительный V том, куда вошли документы, в свое время отобранные для «Собрания», но оставшиеся неиспользованными.

Ценный вклад в собирание и печатание материалов по русской истории сделал Александр Иванович Тургенев (1785–1846), один из самых просвещенных русских интеллигентов первой половины XIX века с широким кругом интересов, включая русскую историю. Друг Карамзина и князя Вяземского, он постоянно ездил в Европу и служил как бы посредником между умственной жизнью России и Европы.

Возвратимся к деятельности участников румянцевской комиссии для печатания государственных грамот и договоров. П. М. Строев в 1823 году был избран членом Общества истории и древностей при Московском университете (основано оно было в 1804 году). В первый год своего вступления Строев произнес вдохновенную речь, в которой предложил грандиозный план ряда археографических экспедиций для собирания в монастырских соборных хранилищах древних письменных памятников русской истории и словесности.

Большинство присутствующих членов общества сочло планы Строева за неосуществимые мечты. Ему дали средства для обозрения одной только Новгородской Софийской библиотеки, которая и была им описана. Речь Строева даже не была напечатана в протоколах общества. Немного позже она появилась в петербургском журнале «Северный архив». По преданию, случилось так, что на напечатанную там речь Строева обратила внимание великая княгиня Мария Павловна, сестра Александра I, вышедшая в 1804 году замуж за наследного принца Саксен-Веймарского Карла Фридриха. По словам Шиллера, Мария Павловна обладала «большими способностями к живописи и музыке и действительной любовью к чтению». Обнадеженный заступничеством великой княгини, Строев обратился к тогдашнему президенту Академии наук графу С. С. Уварову с изложением своего плана. Академия приняла план Строева и ассигновала 10 тысяч рублей на его исполнение. Подобрав себе двух помощников, Строев 15 мая 1829 года выехал из Москвы к берегам Белого моря. Путешествие вышло чрезвычайно изнурительное. Плохие пути сообщения, убийственные гигиенические условия жизни, болезни, часто недоброжелательство невежественных хранителей архивов и библиотек – все это Строев перенес стоически, но оба его помощника через два месяца отказались следовать за ним. Строев заменил их Я. И. Бередниковым, который отнесся к делу так же горячо, как сам Строев. Экспедиция продолжалась пять с половиной лет. Строев и Бередников объездили всю северную и среднюю Россию, осмотрели больше 200 библиотек и архивов, списали до трех тысяч историко-юридических документов XIV–XVII веков, обследовали большое количество летописных списков. За путешествием Строева следила вся образованная Россия. Ученые обращались к нему, прося выписок, справок и советов. М. М. Сперанский, который тогда готовил к печати первые тома «Полного собрания законов Российской империи», просил содействия Строева в собирании материалов. Отчеты о ходе работы экспедиции читались ежегодно 29 декабря в день годичного заседания Академии наук. Когда экспедиция кончилась, при Министерстве народного просвещения для разбора и издания собранных Строевым и Бередниковым рукописей была учреждена постоянная Археографическая комиссия под председательством директора Департамента народного просвещения князя Ширинского-Шихматова. Строев и Бередников были назначены членами комиссии (в 1838 году Бередников был назначен главным редактором издания комиссии).

Уже в 1836 году Археографическая комиссия издала четыре тома «Актов, собранных археографической экспедицией». За этим следовали «Акты юридические», «Акты исторические» (пять томов) и «Дополнения к актам историческим» (12 томов). Все это вместе представило громадный вклад в русскую историческую науку. С 1846 года комиссия принялась за систематическое издание «Полного собрания русских летописей». К этому надо прибавить правительственные издания. Второе отделение собственной его величества канцелярии не ограничилось публикацией «Полного собрания законов». Им были изданы также «Памятники дипломатических сношений России с державами иностранными» (10 томов), «Дворцовые разряды» (5 томов) и «Книги разрядные» (2 тома).

VПреемники Н. М. Карамзина

В 1830-х годах на смену Карамзину выступило несколько историков, придавших новое направление ходу русской исторической мысли. В противоположность Карамзину все они по своему происхождению были разночинцами. Старшим из них по возрасту был М. Т. Каченовский (1775–1842). Затем идут Н. А. Полевой (1796–1846), М. П. Погодин (1800–1875), Н. И. Надеждин (1804–1856) и Н. Г. Устрялов (1805–1870). К ним можно причислить и юриста К. А. Неволина (1806–1855).

Михаил Трофимович Каченовский, основатель «скептической школы» в русской истории, происходил из обрусевшей греческой семьи. Тринадцати лет окончил Харьковский коллегиум, был на гражданской и военной службе. В 1790 году ему попались в руки сочинения Болтина, возбудившие в нем мысль о критической разработке источников русской истории. В 1801 году Каченовский получил место библиотекаря, а потом начальника личной канцелярии графа Алексея Кирилловича Разумовского. С тех пор карьера Каченовского была обеспечена, тем более что в 1807 году Разумовский был назначен попечителем Московского университета.

Каченовский получил степень магистра философии в 1811 году и был назначен профессором Московского университета. С 1821 по 1835 год он преподавал русскую историю. Несмотря на то что Каченовский внешне был плохой лектор, он пользовался у своих слушателей громадным успехом.

Дух времени менялся, молодежь приветствовала развенчание прежних авторитетов. В своих критических примерах Каченовский сначала исходил от методов Шлецера, но потом в нем разочаровался. Его вдохновителем стал немецкий историк Нибур. Первый том «Римской истории» Нибура вышел в свет в Берлине в 1811 году и создал новую эпоху в историографии. Нибур отверг весь древнейший период римской истории как баснословный.

Идя по его стопам, Каченовский объявил баснословным весь киевский период. Источники этого периода – летописи Русскую Правду, «Слово о полку Игореве» – Каченовский считал поддельными. Резко критиковал Каченовский и Карамзина.

Разница между Нибуром и Каченовским была в том, что Нибур был тренированный ученый широкого кругозора и систематических знаний, а у Каченовского при всем его таланте не было достаточной подготовки к методической работе.

Тем не менее Каченовский и его «скептическая школа» (у него было несколько учеников и последователей) сыграли положительную роль в развитии русской исторической науки. Даже их противники стали относиться более вдумчиво и критически к своим изысканиям и к источникам. Одним из главных противников Каченовского был Михаил Петрович Погодин.

Погодин родился в Москве. Он был сын крепостного домоправителя одного из графов Строгановых. Обстановка барского двора развила в молодом Михаиле некоторый цинизм и вместе с тем житейскую практичность, умение приспособляться к людям и обстоятельствам. Он кончил первую московскую гимназию. Купил себе «Историю государства Российского», навсегда остался поклонником Карамзина и проникся духом патриотизма. В университете Погодин ознакомился с сочинениями Шлецера, который также имел на него большое влияние. Через год по окончании университета (в 1823 г.) Погодин успешно защитил магистерскую диссертацию «О начале Руси». В 1835 году он получил кафедру русской истории. В 1841 году Погодин был избран членом Академии наук по второму ее отделению (русского языка и словесности). Через три года после этого он вышел из состава профессоров Московского университета, но остался жить в Москве. Еще во время своего университетского преподавания он начал издавать свои «Исследования, замечания и лекции по русской истории» – самый ценный из его научных трудов. В нем он обнаружил большой критический талант. Погодин был страстным собирателем рукописей и всяких древностей и составил большое и очень ценное «Древлехранилище». Образовалась у него и большая библиотека. Рукописную часть «Древлехранилища» он в 1852 году продал в Публичную библиотеку в Петербурге.

Погодин следил за развитием европейской исторической науки. Несколько раз ездил за границу. В Париже посетил Гизо. Перед тем он ездил в Прагу и завязал близкие отношения с Шафариком, Ганкой и Палацким. С тех пор он заинтересовался славянским вопросом и начал отстаивать стремления западных и южных славян к национальному освобождению.

В политическом отношении Погодин был одним из видных представителей направления «официальной народности». Существо этого движения ярко выразил в 1832 году товарищ министра (позже министр) народного просвещения граф С. С. Уваров формулой «Православие, самодержавие и народность». После ухода из Московского университета Погодин занялся главным образом журналистикой. Вернулся он к научной деятельности только в конце жизни. В 1872 году он издал свою последнюю книгу «Древняя русская история до монгольского ига». Ничего нового он там уже не сказал.

Погодин не имел склонности к философскому мышлению. Тем более странным кажется его увлечение Шеллингом. Объясняется оно присущей ему сентиментальностью – тоже как будто противоречивая черта в его облике.

Подводя итоги, нельзя не признать, что Погодин представлял собою оригинальную и довольно крупную фигуру в развитии русской исторической науки.

К «скептической школе» иногда причисляют Николая Алексеевича Полевого, хотя он шел своим особым путем. Полевой был сыном небогатого курского купца (родился в Иркутске). У отца его была довольно большая библиотека, и еще мальчиком Полевой жадно набросился на беспорядочное чтение. В этом состояло его первоначальное образование. Позже упорным и настойчивым трудом он образовал себя сам. Отец готовил его к коммерческой деятельности и сделал своим приказчиком. С пятнадцатилетнего возраста отец начал посылать его по торговым поручениям, в частности, в Москву и Петербург. В Москве Полевой успел прослушать в университете несколько лекций Каченовского. Познакомился он и с некоторыми другими представителями тогдашней русской интеллигенции.

Вместе с тем служба приказчиком оставила на нем налет духа необходимой в торговом деле рекламы и даже саморекламы.

После смерти своего отца (1822) Полевой переселился в Москву и больше уже не занимался торговыми делами. Он с головой погрузился в журналистику, а потом обратился и к истории.

Как журналист Полевой проявил выдающийся талант. В 1825 году он основал лучший журнал этого времени – знаменитый «Московский телеграф». Полевой и сам писал в нем и сумел привлечь целую плеяду сотрудников, в том числе Пушкина и князя Вяземского. Журнал этот имел небывалый успех среди читателей. Через четыре года после основания журнала в нем едва не произошел кризис. Полевой, который высоко ценил Карамзина как писателя и признавал его значение в создании нового литературного стиля, относился к нему резко отрицательно как к историку. В 1829 году Полевой выразил эти свои взгляды, поместив в «Московском телеграфе» рецензию на «Историю государства Российского». Рецензия вызвала возмущение со стороны Вяземского и Пушкина, которые ушли из журнала. Но другие сотрудники Полевого остались. Журнал распространял свое влияние все шире, но в 1834 году произошла катастрофа. Полевой напечатал неблагоприятный отзыв о шедшей в это время на сцене патриотической пьесе Кукольника «Рука Всевышнего отечество спасла». Между тем эта пьеса заслужила благоприятный отзыв Николая I. «Московский телеграф» был закрыт. Для Полевого это было трагедией и совершенно его надломило. Чтобы чем-нибудь заполнить образовавшуюся душевную пустоту, Полевой продолжал писать и печатать – выпустил «Историю Петра Великого», многочисленные исторические романы и драмы, но все это не могло сравниться с его прежними трудами. Он сам это чувствовал. Перед смертью, однако, он написал свою последнюю серьезную работу «Обозрение русской истории до единодержавия Петра Великого». В ней он высказал ряд интересных мыслей о сущности исторического процесса.

В своих философских взглядах Полевой был приверженцем шеллингианства. По-видимому, также на него оказали влияние и религиозно-мистические идеи Гердера.

«Жизнь есть не что иное, как борение двух начал: возрождения и разрушения, света и тьмы, стремление частей к самобытности и стремление целого совместить в себе самобытность частей. Окончание одной борьбы есть начало другой, могила прошедшего бытия – колыбель нового».

В противоположность Карамзину, который видел в азиатских народах злую силу русской истории, Полевой высказал новый взгляд – идею об особом месте России, сочетающей и примиряющей западное и восточное начало. Полевой видел коренную ошибку Карамзина уже в самом подходе его к своей задаче – написать «Историю государства Российского». Полевой считал, что теперь нужно написать историю русского народа. Он за это и взялся. Его главный труд в области истории так и называется (шесть томов, 1829–1833).

Полевой предполагал довести изложение до Петра Великого, но успел написать только до вступления на престол Бориса Годунова (1598). В своем изложении Полевой проводил параллель между историческими явлениями и общественными формами русской и европейской истории. Для Европы Полевой пользовался трудами Мишле, Гизо и Тьерри, но главным авторитетом для него, как и для Каченовского, был Нибур. Ему Полевой и посвятил свой труд.

Появление «Истории русского народа» было большинством публики встречено крайне враждебно. В этом объединились почитатели Карамзина и писатели правительственного лагеря. К ним примкнули многие журналисты, обиженные политическими приемами Полевого. Особенно возмущались посвящением труда Полевого Нибуру.

С разбора этого посвящения начал свои замечания и Пушкин, который не мог простить Полевому его критического отношения к Карамзину. Как только вышел первый том «Истории русского народа», Пушкин решил написать рецензию и начал ее набрасывать. «Поневоле должны мы остановиться на первой строке посвящения: „Г-ну Нибуру, первому историку нашего века“. Спрашивается: как и каким образом г. Полевой уполномочен назначать место писателям, заслужившим всемирную известность? Нет ли тут со стороны г. Полевого излишней самонадеянности?..» «„Пусть приношение мое покажет вам, что в России столько же умеют ценить и почитать Вас, как и в других просвещенных странах мира“. Опять! Как можно самого себя выдавать за представителя всей России?»

Первый том «Истории» Полевого Пушкин раскритиковал весь сплошь. Ко второму тому он, однако, отнесся милостивее и нашел в нем некоторые достоинства.

Первое время после смерти Полевого казалось, что его имя под своего рода бойкотом и что он забыт. Но это только казалось. Как выразился Милюков, «„Историю русского народа“ гораздо больше читали, чем цитировали», потому что считалось как бы неприличным его упоминать. В действительности многие высказывания Полевого оказали влияние на дальнейшее развитие русской исторической мысли. Полевой является непосредственным предшественником органических взглядов Кавелина и Соловьева.

Талантливым журналистом был и Николай Иванович Надеждин.

Надеждин был сыном рязанского священника, учился в Рязанской духовной семинарии, а потом в Духовной академии, где главным его руководителем был профессор Федор Александрович Голубинский (1797–1854), один из самых крупных русских мыслителей XIX века. Голубинский внимательно изучал Гегеля и Шеллинга, но построил свою собственную религиозную систему. Центральной идеей ее – основной интуицией Голубинского – была идея Бесконечного Бытия. Надеждин стал приверженцем шеллингианства. По окончании Духовной академии Надеждин занялся журналистикой и в 1831 году основал журнал «Телескоп». Вместе с тем он представил в Московский университет диссертацию о романтической поэзии и был назначен профессором. Читал теорию изящных искусств, археологию и логику. Надеждин был блестящим лектором, и лекции его производили глубокое впечатление на слушателей.

В своей диссертации и своих лекциях Надеждин знакомил слушателей и с мыслями Шеллинга. В числе тезисов диссертации Надеждин выставил положение «где жизнь, там и поэзия». Утверждал, что творческая сила есть не что иное, как «жизнь, воспроизводящая саму себя».

Считаю нужным подчеркнуть (так как об этом часто забывается), что Надеждин не был самоучкой, подобно Каченовскому и Полевому. В Московской духовной академии он получил солидную научную тренировку – гораздо более серьезную, чем подготовка, даваемая в тогдашнем Московском университете.

В 1836 году Надеждин напечатал в «Телескопе» «Философическое письмо» Чаадаева (первое из серии этих писем), в котором тот представил в мрачных красках прошлое и настоящее русского народа.

«Телескоп» был закрыт по распоряжению правительства.

Надеждин на один год сослан в Усть-Сысольск.

Надеждин не пал духом. В ссылке он написал несколько статей для «Библиотеки для чтения» (в том числе «Об исторических трудах в России»). В 1843 году Надеждин был назначен редактором журнала Министерства внутренних дел. Напечатал там несколько ценных статей.

В 1847 году появилась в «Записках Русского географического общества» замечательная статья Надеждина «Об этнографическом изучении русского народа». В ней Надеждин как бы подвел итоги своим этнографическим исследованиям и широко наметил объем и задачи этнографической науки.

Академик А. Н. Пыпин в своей «Истории русской этнографии» характеризует метод Надеждина как этнографический прагматизм, исходящий из непосредственных точных фактов. Пыпин считает, что этим Надеждин оказал значительное влияние на дальнейшее развитие русской этнографической науки.

Особняком стоял младший из преемников Карамзина – профессор Петербургского университета Николай Герасимович Устрялов. Он учился в орловской гимназии, затем кончил курс в Петербургском университете и поступил на гражданскую службу. В 1829 году был приглашен лектором русского языка в Петербургский университет, но занялся главным образом русской историей.

Свою ученую деятельность он начал с издания некоторых важных источников русской истории XVI–XVII веков – «Сказания князя Курбского» и «Сказания современников о Дмитрии Самозванце».

С 1834 года начал читать лекции по русской истории. Получил степень доктора истории за рассуждение о системе прагматической русской истории и был затем избран членом Академии наук. В виде пособия к своим лекциям Устрялов издал книгу «Русская история» (пять томов).

В 1842 году Устрялов получил доступ в Государственный архив и занялся писанием «Истории царствования Петра Великого». Между 1858 и 1864 годами вышло в свет пять томов (из задуманных шести). Устрялов принес большую пользу развитию русской исторической науки изданием ряда важных памятников русской истории, а также тем, что дал первое до Соловьева систематическое изложение хода русской истории.

Константин Алексеевич Неволин был сыном священника, воспитывался в Вятской духовной семинарии, потом поступил студентом в Московскую духовную академию. Еще до окончания курса он в числе 20 студентов университетов и духовных академий был вызван в Петербург для подготовки на кафедру законоведения. С весны 1828 года все эти студенты начали свои занятия при Втором отделении собственной Его Императорского Величества канцелярии под руководством Балутянского по плану, выработанному Сперанским.

Через год им было произведено испытание, выдержав которое они были командированы в Берлинский университет, где под главным руководством Савиньи изучали юридические науки. Неволин, кроме того, слушал лекции Гегеля (уже последний семестр его преподавания – Гегель умер 14 ноября 1831 года).

По возвращении из Германии Неволин защитил в Петербургском университете докторскую диссертацию и был назначен профессором Киевского университета по кафедре энциклопедии права и учреждений Российской империи. В 1843 году он перешел в Петербургский университет на кафедру российских гражданских законов.

Первый труд Неволина, создавший ему ученое имя, была «Энциклопедия законоведения» (1839–1840), первая в России система правоведения. В ней дано прозрачное и четкое изложение философии права Гегеля.

Важное научное значение имеют и исторические труды Неволина, в особенности капитальная «История российских гражданских законов» (1851). По полноте и богатству материала, по старательности подбора фактов, по осторожности выводов этот труд Неволина может считаться классическим.

VIШеллингианство. Общество любомудров. П. Я. Чаадаев

1830-е и 1840-е годы – время расцвета шеллингианства и гегельянства среди русской интеллигенции. Шеллингианство начало распространяться в России еще в 1820-х годах. Славянофил И. В. Киреевский так вспоминает об этом времени: «Слухи о любомудрии немецком, которые распространили повсюду известие о какой-то новооткрытой Америке и глубине человеческого разума, возбуждали если не общее сочувствие, то, по крайней мере, общее любопытство. Особенно молодое поколение с жадностью искало всякой возможности проникнуть в этот таинственный мир».

Мировоззрение Шеллинга (1775–1854) может быть названо философией романтизма. Мир понимается Шеллингом как продукт художественного творчества Бога. Всякое произведение искусства – своего рода микрокосм. Основным принципом натурфилософии Шеллинга является единство. Человек – высшая цель природы. Смысл исторического процесса – осуществление свободы. Бессознательным сторонам исторического процесса присуща необходимость, сознательным – свобода. Оба пути ведут к одной цели.

Другим немецким философом, наложившим свою печать на русскую историческую мысль, был Гегель.

«Гегель может быть назван философом по преимуществу, ибо изо всех философов только для него одного философия была все. У других мыслителей она есть старание постигнуть сущее; у Гегеля, напротив, само сущее старается стать философией, превратиться в чистое мышление» (Владимир Соловьев).

По Гегелю, само содержание знания, в форме логических понятий, диалектически развивается в полную и внутренне связанную систему. Наука есть самотворчество разума. Государство – высшее проявление объективного духа, воплощение разума в жизни человечества. Смысл истории – прогресс в сознании свободы. Только в государстве возможно осуществление свободы каждого в единстве всех.

«За Гегелем должна быть признана, – говорит Вл. Соловьев, – огромная заслуга решительного установления в науке и в общем сознании истинных и плодотворных понятий „процесс“, „развитие“ и „история“ как последовательного осуществления идеального содержания».

«Мыслящее рассмотрение исторического процесса» Гегель дал в своей «Философии истории». «Всемирная история, – говорит он, – есть выражение Божественного, абсолютного процесса духа… благодаря которому он осуществляет свою истину… доходит до самосознания».

Философия Гегеля динамична и проникнута духом истории. Он называл государство организмом, строителем которого является история. По мнению Гегеля, нельзя народу навязать отвлеченную конституцию. «Каждый народ имеет ту конституцию, которую он заслуживает». Тем не менее Гегель формулировал общую идею конституционного государства как политический образец. «Истинное государство, как всякое явление абсолютной идеи, должно содержать в себе три момента: 1) момент общности, который выражается в законодательной власти; 2) момент подведения конкретного под общее – власть правительственная; 3) момент целостной личности – королевская власть» (Н. Н. Алексеев).

Практически Гегель считал прусскую конституцию своего времени лучшим выражением этих принципов. Но он допускал возможность того, что с течением времени другие народы могут выдвинуться на первое место, в частности славяне. В «Философии истории» он говорит: «Мы находим сверх того на востоке Европы великую славянскую нацию, местожительство которой простирается от Эльбы вплоть до Дуная… И все же эта вся масса исключена из нашего рассмотрения, так как она до сих пор не выступала как самостоятельный момент в ряду оформлений разума в мире. Случится ли это в будущем – не наше дело; ибо в истории мы должны заниматься прошедшим».

Характерным для 1820-х, 1830-х и 1840-х годов было образование целого ряда философских кружков для изучения Шеллинга и Гегеля. Первым в России таким кружком были «ученые беседы» студентов Московской духовной академии, секретарем которого был Ф. А. Голубинский. Он же, по-видимому, был и инициатором этого кружка (поступил в студенты Московской духовной академии в 1814 году – ему было в это время семнадцать лет).

Следующим таким кружком было «Общество любомудров» в Москве, образовавшееся в 1833 году. Председателем его был князь Владимир Федорович Одоевский (1803–1869), секретарем – Дмитрий Владимирович Веневитинов (1805–1827). В числе членов общества находились И. В. Киреевский и А. И. Кошелев (будущие славянофилы), С. П. Шевырев и М. П. Погодин (оба потом профессора Московского университета) и еще несколько человек. В 1824 году общество издавало альманах «Мнемозина» – первый философский журнал в России. Редакторами его были Одоевский и В. К. Кюхельбекер, участник тайных политических обществ.

Одоевский был человек многосторонних дарований и интересов – писатель, музыкант и музыковед, философ, веривший в мессианскую миссию русского народа. Главный его дар был музыкальный. Музыка внутренне была ему ближе всего и нужнее всего.

В области философии Одоевский, исходя из Шеллингова понятия Абсолюта, стремился к новому построению эстетики. В эстетике Одоевский высшее место отводил музыке.

В начале 1830-х годов Одоевский отходит от шеллингианства и погружается в изучение мистической литературы – Арндта, Эккартсгаузена, Сен-Мартена, Пордеджа, Баадера.

В своей историософии Одоевский приходит к разочарованию в западной культуре и подвергает ее резкой критике. Спасение Европы возможно, по его мнению, лишь в том случае, если на сцену истории выступит новый народ со свежими силами. Таким народом, по убеждению Одоевского, является русский народ. «Мы должны спасти душу Европы… Девятнадцатый век принадлежит России».

Душою «Общества любомудров» был Д. В. Веневитинов. Он страстно увлекался философией и поэзией и своим вдохновением заражал других. У него, несомненно, было крупное философское дарование и поэтический талант. По его собственному выражению, «философия есть истинная поэзия… Истинные поэты были всегда глубокими мыслителями, были философами». Задача философии, по его взглядам, – «учение о познании». В эстетике Веневитинов видел связующее звено между искусством и философией. Источник идей – интуиция («чувство порождает мысль»). Он умер 22 лет.

«Общество любомудров» прекратило свое существование после неудавшегося восстания декабристов на Сенатской площади (14 декабря 1825 г.). Соиздатель «Мнемозины» Кюхельбекер был арестован и признан одним из главных виновников бунта. Двоюродный брат Одоевского, Александр, также был одним из видных декабристов. Среди друзей Одоевского был и Рылеев.

Понятно, что «любомудры» опасались репрессий и решили закрыть свое общество. Одоевский созвал всех членов и в их присутствии сжег в камине устав и протоколы общества.

Личную дружбу и обмен мнений «любомудры» сохранили на всю жизнь. Дружил с некоторыми из них и Чаадаев. Особенно тесная дружба связывала его с Пушкиным. По существу же Петр Яковлевич Чаадаев (1794–1856), автор «Философических писем» и провозгласитель скептической оценки русской культуры, был одиноким мыслителем. Рано лишился родителей и остался на попечении тетки, княгини А. И. Щербатовой, которая дала ему превосходное образование. В 1809 году он поступил в Московский университет, а в 1812-м – на военную службу. Офицером лейб-гусарского полка участвовал в войне с Наполеоном. В начале 1821 году вышел в отставку и уехал за границу, где пробыл шесть лет. В 1825 году Чаадаев познакомился с Шеллингом и заинтересовался его философией. В 1832 году (уже из России) он писал Шеллингу (по-французски): «Изучение Ваших произведений открыло мне новый мир… Оно было для меня источником плодотворных и чарующих размышлений, но да будет мне позволено сказать и то, что, хотя и следуя за Вами по Вашим возвышенным путям, мне часто доводилось приходить не туда, куда приходили Вы».

За три года перед тем Чаадаев написал (по-французски) свои «Философические письма», но опубликованы они еще не были.

Как было уже раньше сказано, Н. И. Надеждин опубликовал первое из этих писем в журнале «Телескоп» в 1836 году (в неуклюжем русском переводе Кетчера). Письмо произвело фурор. «Телескоп» был закрыт. Надеждин поплатился кратковременной ссылкой. Вся тяжесть удара пала на Чаадаева.

Он был официально объявлен сумасшедшим. Его не заключили в госпиталь, а оставили жить в его доме под домашним арестом (он имел право раз в день выходить на прогулку). Ежедневно к нему приходили доктор и полицейский чиновник и получали свою мзду за визит. Через полтора года эти стеснения были сняты.

Некоторые места в письме Чаадаева вызвали возмущение не только в правительственных сферах, но и в довольно широких кругах русского общества.

«Мы, – писал Чаадаев, – никогда не шли вместе с другими народами; мы не принадлежим ни к одному из великих семейств человечества, ни к Западу, ни к Востоку, не имеем преданий ни того, ни другого».

«Мы существуем как бы вне времени, и всемирное образование человеческого рода не коснулось нас».

«В самом начале у нас было дикое варварство, потом грубое суеверие, затем жестокое, унизительное владычество, следы которого не изгладились совсем и доныне, – вот горестная история нашей юности».

«Мы явились в мир, как незаконнорожденные дети, без наследства, без связи с людьми, которые нам предшествовали, не усвоили себе ни одного из поучительных уроков минувшего».

По воспоминаниям современников, в течение месяца в Москве почти не было дома, в котором бы не говорили про чаадаевское письмо, – это был какой-то вопль проклятия и презрения к человеку, дерзнувшему, по их мнению, оскорбить Россию. Потом все утихло, и Чаадаева оставили в покое, перейдя к новым очередным сенсациям. Заостренно выраженная Чаадаевым скептическая оценка прошлого России обратила на себя главное внимание первых его читателей и последующих поколений русской интеллигенции. Между тем взгляд его на Россию совсем не стоит в центре его историософии.

«Я люблю мою страну по-своему, – писал Чаадаев в 1846 году, – и прослыть за ненавистника России мне тяжелее, чем я могу выразить», но, как ни «прекрасна любовь к отечеству, есть нечто еще более прекрасное – любовь к истине. Не через родину, а через истину ведет путь на небо».

Чаадаев называл себя христианским философом. У него нет богословской системы, но он старается построить богословие культуры. Основная богословская идея Чаадаева есть идея Царствия Божия в историческом воплощении как Церковь. Христианство является не только нравственной системой, но вечной божественной силой, действующей в духовном мире. Он верит в таинственную силу Промысла, но вместе с тем признает и свободу человека, а поэтому и долю ответственности за его историю.

Из исторических христианских церквей Чаадаев отрицательно относился к протестантству и высоко ценил католичество. Тем не менее он остался православным и не перешел в католицизм.

VIIРусское гегельянство 1820-х годов

«Общество любомудров» было проникнуто душевным и философским идеализмом, но оно не имело такого широкого общественного значения, как гегельянские кружки 1830-х и 1840-х годов, главный из которых возник в Москве. Многие из членов этих кружков заинтересовались сначала шеллингианством, а потом уже подпали под влияние Гегеля.

Первоначальная ячейка московского гегельянского кружка образовалась в 1831 году из студентов Московского университета вокруг замечательной личности Николая Владимировича Станкевича (1813–1840). Станкевич родился в богатой помещичьей семье Острогожского уезда Воронежской губернии. В кружок Станкевича вошли между прочими Константин Аксаков и Белинский. В 1834 году с кружком Станкевича сблизился Михаил Бакунин, а два года спустя – Грановский. Кружок начал с чтения и обсуждения философии Шеллинга, а потом погрузился в изучение Гегеля.

Станкевич будил в своих товарищах лучшие силы ума и чувства. Всякому спору он умел сообщать высокое направление. Все мелкое и недостойное как-то само собою отпадало в его присутствии.

В конце 1820-х годов в Берлине появилось значительное число студентов из России, приехавших для обучения в Берлинском университете. Большинство были стипендиаты, подготовлявшиеся к профессуре. Многие из них, в том числе юристы П. Г. Редкин и К. А. Неволин, слушали лекции Гегеля. Слушал лекции Гегеля и лично познакомился с ним И. В. Киреевский.

Первым слушателем Гегеля, приехавшим из России, был эстляндский барон Борис фон Икскюль. Гегель к нему благоволил, между ними завязалась переписка. Письма Икскюля до сих пор не разысканы. Письма Гегеля сгорели в имении Икскюля во время аграрных беспорядков, но одно было напечатано в 1843 году (до пожара). В этом письме Гегель более определенно, чем в своей «Философии истории», допускает возможность великого будущего для России.

«Вы счастливы, – писал Гегель, – что Вы имеете отечество, занимающее такое значительное пространство в области мировой истории и имеющее, вне сомнения, еще большее значение в будущем. Другие современные государства, как кажется, уже более или менее достигли цели своего развития: возможно, что оставили кульминационный пункт развития за собой, и их состояние стало стационарным. Россия же, возможно, уже самое могущественное государство среди остальных, несет в своих недрах огромные возможности развития своей интенсивной природы» (перевод Д. И. Чижевского).

Станкевич был создателем и душою первоначального Московского гегельянского кружка. Положение переменилось, когда в кружок вступил Михаил Бакунин. Бакунин занял центральное место среди русских гегельянцев. По удачному выражению Д. И. Чижевского, Бакунин был «не влюблен в идеи, как Станкевич, а одержим ими». По натуре Бакунин был диктатором, требовавшим от людей полного повиновения себе. Грановский говорил, что для Бакунина не было субъектов, а только объекты.

На собраниях кружка обсуждались мысли и слова Гегеля со страстью.

Гегель – трудный писатель, стиль его часто темен. О некоторых мыслях Гегеля в кружке спорили часами. Одним из камней преткновения послужила знаменитая фраза Гегеля в предисловии к его «Философии права»: «Все действительное разумно, все разумное действительно». Это было понято как оправдание всякого государственного режима, как призыв к аполитизму.

Сам Гегель вкладывал в эту фразу совсем иной смысл. «Действительным» он считал все то, что имеет силу действия, что может влиять. «Разумным» он называл основу всех вещей. В каждом государстве имеется отражение вечной идеи государства, в этом смысле оно разумно (комментарий Н. Н. Алексеева).

Гегель считал, что идея должна дойти до совершенного своего выявления, достигнуть высшей точки своего развития и тогда прекратить свое движение. В религиозном плане высший предел развития идеи – Бог. В политическом масштабе – совершенное государство.

Бакунин вначале, не вникнув как следует в смысл формулы «все действительное разумно», понял ее как призыв к аполитизму (позже он переменил свое объяснение). Белинский не знал немецкого языка и последовал за ним.

Как человек склонный к крайностям, Белинский выступил с апологией тогда существовавшего социального и политического строя России. Это было понято как принятие им теории «официальной народности». Очень скоро, однако, он увидел, что зашел в тупик, и резко повернул обратно.

VIIIФурьеризм

Многие русские гегельянцы, став профессорами русских университетов, не сделались ни «левыми», ни «правыми», а остались последователями философии истории Гегеля в ее существе. Самыми известными из них были Т. Н. Грановский (1813–1857) и Б. Н. Чичерин (1828–1903).

Прежде чем говорить о них, я считаю нужным сказать о тех русских интеллигентах 1840-х годов, которые увлеклись не столько философией, сколько политикой, но, в противоположность Бакунину, не левогегельянским революционным социализмом и анархизмом, а одним из видов так называемого утопического социализма – фурьеризмом. Основателем этого течения был француз Шарль Фурье (1772–1837), поглощенный своими планами преобразования человечества не революционными, а мирными путями, человек недисциплинированной мысли и необузданной фантазии.

Основная идея Фурье состояла в убеждении, что государство со всеми его формами принуждения – зло и что оно должно быть заменено свободным союзом общественных организаций. Такие организации, или ячейки, Фурье называет фалангами. В каждой такой ячейке должно быть от 1600 до 1800 человек. Таким образом, исключив детей и стариков, в каждой фаланге будет около 810 способных работать мужчин и женщин. Каждая фаланга устроится на своей площади земли в размере приблизительно одной квадратной мили.

В отношении друг к другу фаланги находятся в состоянии взаимного притяжения – наподобие как бы планетной системы, двигающейся по законам Ньютона.

Постепенно Фурье удалось образовать кружок учеников, достать небольшую сумму денег и купить небольшой кусок земли. Но Фурье, со своим утопическим полетом мысли, был совершенно беспомощен в практических делах. Спас положение бывший военный инженер Виктор Консидеран (1805–1893), человек сильной воли, всецело преданный идее мирового коммунизма. Он и стал вождем фурьеризма.

По плану Консидерана, должно быть организовано некое центральное мировое правительство, в распоряжении которого будут бесчисленные армии индустриальных рабочих. Созданы будут огромные предприятия, заселены горные хребты, пустыни превращены в земледельческие плантации, построены пути сообщения. Вокруг этого правительства устанавливается ряд местных администраций для управления отдельными частями земного шара и отдельными областями. Для дальнейшей планировки и обсуждения текущих дел собираются советы сведущих лиц для консультации. При таком устройстве не будет больше войны и раздоров.

Консидеран мечтал, что такая всемирная общественная организация может быть введена мирным путем с согласия существующих национальных правительств, так как фурьеристы не требуют насильственного разрушения существующих государств. Он приветствовал поэтому французскую революцию 1848 года, был избран депутатом в Национальное собрание и предложил на усмотрение его свой план нового общественного строя. План был отвергнут. 2 декабря 1852 года президент Франции принц Луи Наполеон был провозглашен императором французов под именем Наполеона III. После этого события Консидеран потерял всякую надежду на осуществление своего плана и эмигрировал в Англию (вернулся только после Франко-прусской войны 1870 года и падения Наполеона III).

Около 1845 года в Петербурге образовалось несколько фурьеристических кружков. Во главе основного из них стоял литератор Михаил Васильевич Буташевич-Петрашевский (1819–1867), отчего все участники этого движения получили название петрашевцев. Петрашевцы не составляли строго организованного сообщества. Главным проявлением их деятельности были еженедельные беседы у самого Петрашевского. На этих беседах обсуждались идеи Фурье и Консидерана и их планы нового устройства человечества, а также говорилось о необходимости реформ в России – освобождения крестьян, свободы печати и судебной реформы. В числе посетителей этих собраний были беллетрист и критик Н. Д. Ахшарумов, Ф. М. Достоевский (уже тогда известный писатель); Н. Я. Данилевский; И. И. Введенский (преподаватель русской словесности и талантливый писатель, непревзойденный переводчик романов Диккенса на русский язык); поэт Аполлон Майков; писатель М. Е. Салтыков-Щедрин; Н. Г. Чернышевский.

Через некоторое время о фурьеристских кружках стало известно правительству. Министр внутренних дел Л. А. Перовский поручил состоявшему при нем чиновнику Ивану Петровичу Липранди (впоследствии известному генералу и военному писателю) «иметь наблюдение» над кружками. 20 апреля 1849 года Липранди представил управляющему Третьим отделением собственного Его Величества канцелярии четыре списка лиц, прикосновенных к «тайному обществу».

Больше ста человек было привлечено к следственному делу. Из них более пятидесяти были арестованы, но большинство их вскоре отпущено. Суду было предано 23 человека, из них 21 (в том числе сам Петрашевский и Ф. М. Достоевский) приговорены к смертной казни. В последнюю минуту, когда их уже привезли на эшафот, казнь была заменена разными видами тяжелых наказаний. Кроме того, более 200 человек были заподозрены и взяты на замечание.

Четверть века позже, в своем «Дневнике писателя» за 1873 год, Достоевский так вспоминал о деле петрашевцев:

«Мы заражены были идеями тогдашнего теоретического социализма… Но тогда понималось дело еще в самом розовом и райско-нравственном смысле. Действительно, правда, что зарождавшийся социализм сравнивался тогда, даже некоторыми из коноводов его, с христианством и принимался лишь за поправку и улучшение последнего, сообразно веку и цивилизации. Все эти тогдашние идеи нам в Петербурге ужасно нравились, казались в высшей степени святыми и нравственными и, главное, общечеловеческими, будущим законом всего без исключения человечества».

IXСлавянофилы и западники

Два течения русской общественной мысли – славянофильство и западничество – проходят через всю первую половину XIX века, то сближаясь, то отталкиваясь друг от друга.

В основе их лежит различное отношение интеллигентских кружков к России и к Европе – стремление к самобытности у одних, тяга к западной культуре у других.

В 1840 году вернулся в Москву из ссылки Александр Иванович Герцен (Станкевич умер перед тем в Италии от чахотки) и примкнул к кружку, основанному Станкевичем. Герцен принялся за чтение Гегеля и вынес заключение совершенно обратное пониманию Белинского. Начались жаркие споры, и произошел раскол между западниками (Герцен и Огарев) и славянофилами.

Разошлись «со слезами на глазах». У спорящих было общее «чувство безграничной, обхватывающей все существо, любви к русскому народу, к русскому складу ума. Противники, как двуликий Янус, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно» (Герцен).

Герцен, Огарев и Бакунин перешли в лагерь «левых гегельянцев», к которому принадлежал и Карл Маркс. Бакунин сделался проповедником революционного анархизма.

Главари славянофилов принадлежали к кругу богатых и родовитых русских семей, сохранивших основу старой русской культуры – православие. Первенствовал среди них старший по возрасту Алексей Степанович Хомяков (1804–1860), человек блестящих дарований, кипучей энергии и разнообразных интересов.

Отец его (умер в 1836 г.) был слабовольный человек, член Английского клуба и игрок. Он проиграл более миллиона рублей и расшатал свое состояние. Мать тогда отстранила мужа от распоряжения имуществом и понемногу восстановила и даже увеличила средства семьи. У них было трое детей – старший сын Федор (умер в 1828 году), Алексей и дочь Анна.

Мать, Мария Алексеевна, рожденная Киреевская, воспитывала детей в строгой преданности основам православной церкви и национальным началам жизни. Детям она дала довольно хорошее, хотя и не систематическое образование. В 1812 году, во время нашествия Наполеона на Россию, семья Хомяковых переехала в свое рязанское имение. Дом их в Москве сгорел. Как большинство русских людей, Хомяковы тяжело переживали нашествие французов, но затем радовались их изгнанию. Мальчики Федор и Алексей мечтали о времени, когда они подрастут и сами смогут воевать.

В 1820 году, закончив свое домашнее образование, Алексей выдержал при Московском университете экзамен на степень кандидата математических наук.

В 1822 году Хомяков поступил в кирасирский полк, стоявший тогда в Херсонской губернии, а через год перевелся в конно-гвардейский полк в Петербург. В 1825 году вышел в отставку и уехал на полтора года в Европу.

В 1827 году произошел новый кризис на Ближнем Востоке в связи с греческим восстанием против турецкой власти. Великобритания, Россия и Франция предъявили ультиматум султану, требуя признания независимости Греции. Султан отказался. Началась война. Хомяков поступил на службу в гусарский полк, принимал участие в нескольких сражениях и получил орден Святой Анны за храбрость.

Последующая жизнь Хомякова была небогата внешними событиями. Он успешно занимался сельским хозяйством. В своих имениях в Рязанской и Тульской губерниях он проводил летние месяцы, а по зимам обыкновенно жил в Москве. В 1836 году он женился за Екатерине Михайловне Языковой, сестре поэта. Брак был счастливым. В 1847 году Хомяков ездил за границу, побывал в Германии, Англии и Праге. Умер он от холеры в 1860 году.

Все эти годы Хомяков провел в напряженной умственной и литературной деятельности. Он писал на самые разнообразные темы. Основная его задача была разработка религиозной философии – учения о Церкви (Церковью Хомяков называл только православную церковь). Примечательны также его историософские размышления. Главным источником богословия Хомякова были творения святых отцов, в которые Хомяков вчитался и проникся их духом. Внимательно изучил Хомяков и историю Церкви. Хомяков может быть по справедливости назван христианским философом. При этом в самой вере своей, просветленной разумом, Хомяков был исключительно свободен.

По его мнению, личность, чтобы вполне раскрыть себя, должна быть связана с Церковью. Общее согласие в Церкви Хомяков называл «соборностью».

Хомяков считал, что благодаря рационализму западной культуры и латинство (как он называл католицизм), и протестантизм оттолкнулись от общецерковного согласия. Но он верил, что Запад может еще вернуться к православию. Когда англиканский богослов Вильям Пальмер в 1840-х годах выразил интерес к православию и готовность перейти в православие, Хомяков вступил с ним в переписку. Из планов Пальмера ничего не вышло, и сам он в 1855 году перешел в католичество.

В своей историософии Хомяков признает естественную закономерность исторического процесса. В истории творится «дело, судьба всего человечества», а не отдельных народов, хотя каждый народ «представляет такое же лицо, как и каждый человек». Хомяков различает два противоположных типа исторического развития. Один представляет начало необходимости, другой – начало свободы. Хомяков называет первый «кушитским». (Куш – древнее название стран к югу от Египта.) Другой тип – благодетельный – Хомяков определяет как «иранский». При всей своей страстности в полемике и спорах Хомяков уважал чужое мнение и относился к нему терпимо.

В философском отношении наиболее одаренным из всех славянофилов был Иван Васильевич Киреевский (1806–1856). Киреевский был в постоянном общении с Хомяковым, и иногда трудно решить, кто первый из них высказал те или иные взгляды.

Киреевский родился в высококультурной семье. Отец его умер, когда Иван был еще мальчиком. У Ивана был еще младший брат Петр и сестра Анна. Детей воспитывала мать Авдотья Петровна, побочная племянница Жуковского. Авдотья Петровна была женщина замечательная по религиозности и силе характера. Оставшись вдовой, она вышла вторично замуж за А. А. Елагина. Он был поклонником Канта и Шеллинга и даже переводил Шеллинга на русский язык. В такой среде, насыщенной умственными и духовными интересами, рос молодой Киреевский.

В молодости Киреевский увлекался философией Шеллинга. Его вообще тянуло к западной культуре, от которой он ожидал благодетельного влияния на Россию.

В 1832 году Киреевский приступил к изданию журнала с характерным названием «Европеец». Киреевский поместил там свою нашумевшую статью «XIX век», в которой высказывает мысли о необходимости сближения и взаимодействия русской и западной культур.

Статья эта послужила поводом для запрещения журнала. В правительственном постановлении об этом сказано: «Хотя сочинитель заявляет, что он говорит не о политике, а о литературе, но разумеет совсем иное: под словом „просвещение“ он разумеет свободу, деятельность разума у него означает революцию, а искусно отысканная середина – не что иное, как конституция».

Пропустивший статью цензор С. Т. Аксаков (отец Константина и Ивана Аксаковых) был подвергнут взысканию и вскоре уволен с должности. Самого Киреевского не постигла кара только благодаря заступничеству Жуковского, который был в это время воспитателем наследника (будущего царя Александра II).

Но для Киреевского закрытие журнала было страшным ударом. После того он замолчал на двенадцать лет.

За эти двенадцать лет в духовной жизни Киреевского произошел перелом. Он отошел от западников и примкнул и славянофильству. Нужно, впрочем, сказать, что собственно «славянофильский» аспект его совершенно не интересовал. Он оценил – не сразу – только главный корень движения – православие. В своем письме к Хомякову 1844 года Киреевский называет свое направление «православно-русским».

Но перелом этот произошел не сразу, а был длительным и довольно мучительным.

В 1834 году Киреевский женился на Наталии Петровне Арбеневой. Она была духовной дочерью преподобного Серафима Саровского (скончавшегося в 1833 году). Была глубоко религиозна и очень начитанна в духовной литературе. Киреевский в это время был все еще шеллингианцем и не считал себя активным членом православной церкви.

Первое время после своей женитьбы между Киреевским и его женой происходили постоянные столкновения по религиозным вопросам. Постепенно, однако, горячая и сосредоточенная вера жены начала брать верх.

Среди бумаг Киреевского сохранилась любопытная запись – «История обращения И. В. Киреевского». Запись эта составлена была его другом А. И. Кошелевым, по-видимому, со слов жены Киреевского.

В записи говорится, что в первый период столкновений Киреевский обещал жене, что, по крайней мере, при ней он не будет кощунствовать. Позже они начали вместе читать Шеллинга, и тут жена поразила его указанием, что мысли Шеллинга «давно ей известны из творений святых отцов». Киреевский сам стал читать эти творения, а затем у него завязались близкие отношения с духовными лицами. Имение его было всего в семи верстах от Оптиной пустыни, где в это время процветало «старчество». Киреевский стал туда ездить.

Обращение Киреевского было полным. Он весь проникся горячей верой и досконально изучил святоотеческую литературу. Центральным понятием Киреевского была цельность духовной жизни. Путь к этому был во внутреннем сосредоточии – «собирании» своей души.

Что касается историософии Киреевского, в основе ее лежит мысль о преемстве исторического развития: каждый народ в свое время выступает на первый план.

П. В. Киреевский (1808–1856)

Петр Васильевич Киреевский занимает особое место среди славянофилов. Как и брат его Иван, он был увлечен одной только стороной славянофильства – но не столько религией, сколько народной словесностью.

По воспитанию и образу мыслей Петр Васильевич был схож со своим старшим братом, но по характеру был менее общителен и замкнут в себе. Он оставался на втором плане при своем блестящем брате. Шеллинг, который знал обоих братьев, считал, что Петр Васильевич умнее брата.

Выдвинулся Петр Васильевич как собиратель народных песен. С конца 1820-х годов Петр Киреевский становится центром, куда стекались материалы, собиравшиеся членами Московского кружка любителей народности и старины. В числе членов этого кружка были профессора Погодин, Шевырев, Максимович, С. Т. Аксаков и его сыновья Константин и Иван. Публикация собранных материалов задержалась из-за цензурных препятствий. Уваровская формула «Православие, самодержавие и народность», казалось, должна была бы поощрять издание памятников народной словесности. Но сановники и чиновники взволновались. В духовных стихах они усмотрели суеверие, искажение православия. Вмешалась в дело и духовная цензура.

Киреевскому пришлось десять лет хлопотать, обращаться к протекции, пока удалось добиться разрешения на издание незначительного числа стихов, сделавши строгий выбор того, что не возбуждало подозрений цензуры.

В 1860-х годах П. А. Бессонов издал часть песен, собранных Киреевским, в своем сборнике русской народной словесности.

К. С. Аксаков (1817–1860) и Ю. Ф. Самарин (1819–1876)

Двое младших славянофилов К. Аксаков и Ю. Самарин были поклонниками Гегеля. У Аксакова влияние Гегеля довольно скоро выветрилось. У Самарина оно удержалось на всю жизнь. Как писал младший брат Константина Иван, «Гегель послужил им на то, чтобы объяснить, санкционировать найденную новую истину, доказать ее всемирно-историческое значение. Они сделали попытку построить на началах Гегеля целое миросозерцание, целую систему своего рода феноменологии русского народного духа».

«Константин Сергеевич Аксаков (1817–1860), „чистая, возвышенная душа“», как сказал про него Чичерин, был и историком и филологом.

В основе взглядов Константина Аксакова на сущность исторического развития России лежит противоположение двух начал – Земли и Государства. «Народу (Земле) – сила мнения, Государству – сила власти».

Народная жизнь – «путь внутренней (нравственной) правды». Содержание государственной деятельности – «устройство», «порядок». «Неограниченная власть – царю, полная свобода жизни и духа – народу; свобода действия и закона – царю, свобода мнения и слова – народу».

Краеугольным камнем в социальном мировоззрении Аксакова была Община. Он употреблял этот термин в двух значениях: Община (с большой буквы), объемлющая весь русский народ (как противовес Русскому государству), и заключающиеся в ней ячейки – местные общины и сельские миры.

По мысли Аксакова, основа русского исторического процесса была как бы задана Провидением с древних времен. Двойственность – государство и земля – проявились особенно отчетливо в эпоху Московского царства (избрание Михаила Федоровича на царство Земским собором в 1613 году). Дальнейшие события вносили перемены в политику России, но основа сохранялась до эпохи Петра Великого. Аксаков стремился восстановить прежнее равновесие между государством и землей.

Гегельянством Аксаков руководствовался в своих филологических трудах. Главный из них – его магистерская диссертация о Ломоносове. В ней Аксаков рассматривал значение Ломоносова в истории русской литературы и русского языка. Аксаков приравнивает роль Ломоносова к достижениям Петра Великого в государственной реформе.

Очень глубоки мысли Аксакова о языке. Язык для него – чудесное и таинственное явление. В языке выявляется господство духа над всей природой. Язык не простое орудие, не только средство, но необходимый спутник мысли, в известном смысле – «тело мысли».

Юрий Федорович Самарин (1819–1876) был человек другого склада, чем Константин Аксаков. С. М. Соловьев считал, что Самарин «человек замечательно умный, но холодный». По словам К. Д. Кавелина, у Самарина был замечательный ум, огромные знания и великий писательский талант, а кроме того, непреклонность убеждений и цельный нравственный характер. Он не допускал никаких сделок с совестью. Вместе с тем он был чужд властолюбия и честолюбия и отличался широкой терпимостью к чужим мнениям.

Гегельянством Самарин проникся глубоко. В 1842 году он писал своему другу А. Н. Попову: «Дело настоящего времени есть дело науки. Вы знаете, что под наукой я разумею философию, а под философией Гегеля».

Самарин окончил Московский университет и написал магистерскую диссертацию о Феофане Прокоповиче и Стефане Яворском – антитеза протестантского и католического направления в русской богословской мысли. Православие – в идеале – Самарин противопоставляет обоим односторонним, с его точки зрения, западным вероисповеданиям. Так в идеале; в действительности Самарин резко критиковал синодальную реформу русской церкви, введенную Петром.

Но он считал, что «церковь развивается, т. е. она постоянно приводит к своему сознанию вечную, неисчерпаемую истину, которой она обладает».

«Научное значение диссертации Самарина стоит выше всяких сомнений. Она сохраняет свою ценность и сейчас – через 95 лет, – притом не только в отдельных пунктах, как работа Аксакова, а в целом» (Чижевский).

Жизнь Самарина сложилась так, что он не сделался профессиональным ученым. Магистерская диссертация была его главным ученым трудом. Но он и впоследствии много писал. Его «Окраины России» не могли быть напечатаны в России по цензурным условиям (напечатаны в Берлине в 1868–1876 годах) Ценны также и его исследования об освобождении крестьян и финансовых реформах в Пруссии в начале XIX века.

Западники

Славянофильское течение оказало значительное влияние на развитие общественного мнения в России, но это было миросозерцание меньшинства. Большинство русской интеллигенции середины XIX века были западники. И не только радикалы, как Герцен и Огарев, но и умеренные либералы и люди консервативных взглядов.

Здесь я считаю нужным упомянуть только профессоров Московского университета конца 1830-х и 1840-х годов, то есть как раз времени зарождения славянофильского мировоззрения.

В середине 1830-х годов начался расцвет Московского университета, продолжавшийся и в 1840-х годах. Вступило на кафедру несколько талантливых ученых, большей частью гегельянцев: историки Т. Н. Грановский, П. Н. Кудрявцев и Д. Л. Крюков, юристы П. Г. Редкин и Н. И. Крылов (последний не был гегельянцем).

Грановский и Кудрявцев были профессорами всеобщей истории, Крюков читал древнюю историю. Русскую историю до 1844 года преподавал Погодин, а с 1845 года С. М. Соловьев.

Для русского общества Грановский (1813–1855) был, как никто другой, символом науки, университетского образования и гуманизма. Он был главою московских гегельянцев этого времени, но привлекал к себе друзей, не сочувствовавших философии Гегеля, своей личностью, душевной мягкостью, чистотой и честностью характера и мысли.

Гегеля Грановский основательно изучил во время своей научной подготовки в Берлине в 1836–1839 годах. После нее он и был назначен профессором Московского университета.

Специалиста-исследователя из Грановского не вышло, но он оказался вдохновенным преподавателем, несмотря на тихий голос и пришепетывание. «Объяснялось это тем, что Грановский вкладывал в свое яркое художественное изложение те подлинные, заветные свои убеждения, которыми было исполнено его существо. А убеждения эти сводились к тому положению, что процесс истории состоит в разложении масс мыслью, ибо массы коснеют под тяжестью исторических определений, от которых освобождается только отдельная личность. Таким образом… закономерность всемирно-исторического процесса оказывалась совпадающей со стремлением человечества к достижению высшей нравственной цели. В этом-то смысле Герцен и сказал, что Грановский думал историей, чувствовал историей и историей делал пропаганду» (Кизеветтер).

Петр Николаевич Кудрявцев (1816–1858), ученик, друг и преемник Грановского, был сыном московского священника. Учился в Московской духовной семинарии, потом в Московском университете. В марте 1845 года по рекомендации Грановского был отправлен за границу. В Берлине он слушал лекции Шеллинга, учение которого оказалось ему созвучно. Через посредство Грановского некоторое влияние оказало на Кудрявцева и гегельянство. Кудрявцев вернулся в Москву в середине 1847 года и с осени начал читать лекции. Как историк Кудрявцев значительнее своего учителя.

Главный труд Кудрявцева – «Судьбы Италии от падения Западной Римской империи до восстановления ее Карлом» (1850). В этом сочинении Кудрявцев ярко обрисовывает процесс зарождения итальянской национальности и дает вдумчивую характеристику династии Каролингов и ее отношения к папству. Как и Грановский, Кудрявцев был проникновенный лектор, но он был также и талантливый писатель. Особенное мастерство он проявил в тонком психологическом анализе выдающихся личностей: «Карл V», «Юность Катерины Медичи», «Римские женщины». Кудрявцев пережил Грановского всего на три года.

«Эти два имени остались неразрывными в памяти последующих поколений, так же как их всегда соединяли вместе их современники» (Кизеветтер).

Грановский многое ценил в исторической русской культуре. Кудрявцев был принципиальный западник. Можно сказать, что он был влюблен в Италию.

Учеником Грановского, Кудрявцева и молодого С. М. Соловьева был талантливый Степан Васильевич Ешевский (1829–1865). Ешевский был более крупным историком, чем Грановский и Кудрявцев. По методологии своих трудов и пользованию источниками он, собственно, принадлежит уже к началу зрелости русской исторической науки. Но по отношению к Грановскому и Кудрявцеву более уместно рассмотреть его ученую деятельность в этой главе.

Ешевский учился в костромской, потом нижегородской гимназии. В 1846 году поступил в Московский университет (окончил его в 1850 году). В 1855 году защитил свою магистерскую диссертацию «Аполлинарий Сидоний, эпизод из литературной и политической жизни Галлии V века». В этом первом своем ученом труде Ешевский дал блистательную картину состояния Галлии и этой эпохи. Ешевский был тогда же избран на освободившуюся кафедру русской истории в Казанском университете. После смерти Грановского Ешевский был избран Московским университетом на кафедру всеобщей истории, но Министерство народного просвещения согласилось перевести его в Москву только в 1858 году.

Первый свой курс в Московском университете Ешевский читал на тему «Центр Римского мира и его провинции» (курс потом был издан в его сочинениях). Между 1859 и 1861 годами Ешевский посетил Германию, Италию, Швейцарию и Францию. В это время он готовил материалы для своей докторской диссертации о Брунгильде, королеве Австроазии (так называлась в то время восточная часть Франции (Лотарингия) с городом Мец), в конце VI – начале V века. Она была дочерью вестготского короля. Младший ее внук Теодорих II получил при разделе Бургундию. Ешевского привлекало к этой теме изучение франко-готских взаимоотношений.

Последний полный курс Ешевского, прочитанный в Московском университете (позднее изданный), был на тему «Эпоха переселения народов, Меровинги и Каролинги». Туда вошли материалы и о Брунгильде. Курс о феодализме он не успел дочитать. Все труды Ешевского основаны были на тщательном изучении источников.

«Как профессор и ученый, Ешевский отличался замечательной объективностью, живостью понимания и изложения. В нем не было ничего ходульного, придуманного. Он был искренен и правдив и на кафедре и в жизни» (Бестужев-Рюмин).

XС. М. Соловьев (1820–1879)

Трудами поколения, к которому принадлежал Соловьев (ученые, родившиеся между 1817 и 1828 годами), русская историческая наука вступила в пору возмужания. И больше всего содействовал этому сам Соловьев.

Соловьев проложил русло для главного потока русской исторической мысли второй половины XIX века.

Сергей Михайлович Соловьев родился в Москве в духовной семье, которая воспитала в нем глубокое религиозное чувство. Отец его, протоиерей Михаил Васильевич, был законоучителем в Московском коммерческом училище. У него была хорошая библиотека. Еще мальчиком Сергей пристрастился к чтению. Особенно он увлекался книгами по истории, а также описаниями путешествий, интерес к чему он сохранил на всю жизнь. Ему не было 13 лет, когда он уже несколько раз прочитал «Историю» Карамзина.

Первоначальное образование Соловьев получил в коммерческом училище, а оттуда поступил в третий класс Московской Первой гимназии, а по окончании ее – в Московский университет.

В университете в это время русскую историю читал Погодин. Соловьев его лекциями был совершенно не удовлетворен. Действительным его учителем был Грановский. Он настаивал, чтобы Соловьев изучал русскую историю в связи с судьбой других народов.

Первые два года по окончании университета Соловьев провел за границей в качестве домашнего учителя в семье графа Строганова. Это дало ему возможность слушать лекции немецких и французских ученых.

В Берлине он слушал Ранке, Риттера, Раумера и Неандера, в Париже – Гизо и Мишле. Соловьев был и в Праге, где познакомился с чешскими учеными – Ганкой, Палацким и Шафариком. Все это очень расширило его кругозор. Во время своей заграничной поездки Соловьев обдумал и подготовил магистерскую диссертацию.

В 1845 году, после возвращения в Москву и блестящей защиты магистерской диссертации, Соловьев был назначен профессором русской истории на кафедру, оставшуюся незамещенной после ухода Погодина. В следующем году он женился на Поликсене Сергеевне Романовой, происходившей из малороссийской дворянской семьи. Брак оказался счастливым.

С этих пор жизнь Соловьева сливается с его научной и преподавательской работой – словом, с Московским университетом. Помимо профессуры он был избираем и в деканы и в ректоры.

Магистерская диссертация «Об отношениях Новгорода к русским великим князьям» (1845) была первым его научным трудом. За ней последовала «История отношений между князьями Рюрикова дома» (1847) – докторская диссертация. Обе эти работы окончательно установили за ним репутацию первоклассного ученого.

Обе диссертации были детальными исследованиями исторически важных специальных вопросов. Но и как ученый и как преподаватель Соловьев сознавал необходимость написания научного обзора всей панорамы русской истории. После своих диссертаций Соловьев почувствовал себя достаточно подготовленным к такой задаче и решил взяться за ее исполнение, смотря на это как на свой общественный долг.

Соловьев считал необходимым не только излагать, но и объяснять события прошлого, улавливать закономерность в последовательной смене явлений, выяснить руководящую идею, основное начало русской жизни.

Первый том его «Истории России с древнейших времен» появился в 1851 году, и с тех пор аккуратно из года в год выходило по тому. Последний (29-й) появился в 1879 году уже после смерти автора. Изложение Соловьев успел довести до 1774 года, но написал и дополнение – обзор дипломатических сношений русского двора от Кючук-Кайнарджийского мира по 1780 год.

Трудоспособность Соловьева поистине изумительна. В годы работы над своей монументальной «Историей» он написал, кроме того, ряд ценных монографий и статей, в том числе «История падения Польши» и «Император Александр Первый. Политика. Дипломатия». После его смерти эти монографии были перепечатаны в собрании его сочинений (1882).

Секрет работоспособности Соловьева заключался в его чувстве ответственности перед русской исторической наукой. Он поставил себе правилом – не терять ни одной минуты. Каждый час его дня был распределен.

Основой историософии Соловьева было понимание хода истории как органического развития. В этой идее его утвердили труды Густава Эверса (теория родового быта) и философия Гегеля. Взгляды Эверса помогли Соловьеву при писании его докторской диссертации («История отношений между князьями Рюрикова дома»). С Гегелем его ознакомил Грановский. Соловьев внимательно прочел «Философию истории» Гегеля. Влияние Гегеля сказалось особенно в позднейшей статье Соловьева «Наблюдения над исторической жизнью народов».

Для Соловьева исторический процесс не только органичен, но и непрерывен. В предисловии к первому тому своей «Истории России» Соловьев писал: «Не делить, не дробить русскую историю на отдельные части, периоды, но соединять их, следить преимущественно за связью явлений, за непосредственным преемством форм, не разделять начал, но рассматривать их во взаимодействии, стараться объяснить каждое явление из внутренних причин, прежде чем выделить его из общей связи событий и подчинить внешнему влиянию, – вот обязанность историка в настоящее время, как понимает его автор предлагаемого труда».

Эта концепция последовательно проводилась Соловьевым сквозь все тома. Самый значительный пример ее – в объяснении петровских реформ. По Соловьеву, корни их надо искать в предыдущем периоде – времени царствования Федора Алексеевича (1676–1682) (том XIII «Истории России»).

Канва его изложения – хронологическое описание хода русской истории. Через определенные отрезки времени размещены главы о внутреннем состоянии русского общества за соответствующий период, их подоплека, необходимая для понимания условий исторического процесса.

Почва для первого тома была подготовлена двумя диссертациями Соловьева. Много источников, нужных для разработки Киевского периода, было к тому времени уже напечатано. В трех следующих томах появляются ссылки на архивные материалы. В дальнейшем Соловьеву предстояло поднимать целину. Начиная с пятого тома (1462–1618) архивные источники составляют фундамент его грандиозного труда.

Основными факторами русского исторического процесса Соловьев считал государство и народ – не противопоставляя их, а стараясь выяснить взаимную связь между ними. «Мы должны следить, – пишет он, – за развитием, ростом народа, за постепенным уяснением сознания его о себе, как едином целом».

Большое значение Соловьев придает природным условиям, этнографическому составу народа и редкости населения. По его мнению, в раннюю эпоху своей истории русский народ находился как бы в текучем состоянии колонизации, уходя на север и восток от нападений степных кочевников. В этой связи Соловьев любил говорить о «жидком элементе» русской истории.

Московские князья старались привлекать к себе переселенцев с юга. Монгольские ханы – сюзерены русских князей – не препятствовали такой политике, так как получали дань соразмерно численности населения. Собирать дань монголы поручали московским князьям. По окончании монгольского владычества дань эта уже шла в московскую княжескую казну.

С ростом московского единодержавия постепенно усилилась власть и опека московского великого князя (потом царя) над тяглым населением. Кончилось это установлением крепостного права.

Во всемирно-историческом плане одной из магистралей исторического развития человечества Соловьев считал многовековую борьбу Европы с Азией. Россия для него была только частным случаем этого конфликта. Длительную борьбу русского народа с кочевыми народами Востока, вторгавшимися из Азии в русские степи, Соловьев характеризовал как «борьбу леса со степью».

Значение Соловьева в развитии русской исторической науки очень велико. Его «История» и при его жизни, и долгое время после его смерти служила молодым русским историкам как необходимое введение в их собственную работу.

При всем том Соловьев был очень скромного мнения о ценности своего труда. Любимому и самому талантливому из своих учеников В. О. Ключевскому Соловьев предсказывал, что его громадная книга будет скоро снята со стола и забыта.

В своей статье «Памяти Соловьева», написанной к двадцатипятилетию смерти Сергея Михайловича, Ключевский опроверг эти опасения своего учителя:

«Большое компактное издание „Истории“ в шести полновесных книгах, начатое в 1893 году, стало быстро расходиться, и три года спустя, когда явился подробный указатель к этим книгам, первые три книги уже вышли вторым изданием. Труд жил, продолжал свою работу и по смерти автора».

В той же статье Ключевский дал проникновенную характеристику личности Соловьева: «Это был ученый со строгой, хорошо воспитанной мыслью. Черствой правды он не смягчал в угоду патологическим наклонностям времени. Навстречу фельетонным вкусам читателя он выходил с живым, но серьезным, подчас жестким рассказом, в котором сухой, хорошо обдуманный факт не приносился в жертву хорошо рассказанному анекдоту. Это создало ему известность сухого историка. Как относился он к публике, для которой писал, так же точно относился он к народу, историю которого писал. Русский до мозга костей, он никогда не закрывал глаз, чтобы не видеть темных сторон в прошедшем и настоящем русского народа. Живее многих и многих патриотов чувствовал он великие силы родного народа, крепче многих верил он в его будущее; но он не творил из него кумира. Как нельзя больше был он чужд того грубого пренебрежения к народу, которое часто скрывается под неумеренным и ненужным воспеванием его доблестей или под высокомерным и равнодушным снисхождением к его недостаткам. Он слишком глубоко любил и уважал русский народ, чтобы льстить ему, и считал его слишком взрослым, чтобы под видом народной истории сказывать ему детские сказки о народном богатырстве».

XIН. И. Костомаров (1811–1885)

Историческое мировоззрение Костомарова в основе своей противоположно Соловьеву. Соловьев изучал судьбы единого (притом – централизованного) Русского государства и русский народ понимал как единую нацию.

Для Костомарова Русское государство представлялось соединением под властью монарха ряда отдельных областей, каждая со своими особенностями – историческими, культурными и племенными.

В частности, малороссов он считал отдельным народом (украинцами). Понятию централизованного государства он противопоставлял идею федерации.

Николай Иванович Костомаров родился в слободе Юрасовке Острогожского уезда Воронежской губернии. Отец его был дворянин-помещик, мать малороссийская крестьянка, прежде его крепостная, которую он приблизил к себе и послал учиться в один из московских пансионов. Позднее отец Николая Ивановича женился на ней, но Николай родился до брака. Отец собирался усыновить его, да так и не собрался это сделать. Отец был поклонником французской литературы XVIII века и вместе с тем жестоким крепостником. В 1828 году он был убит своими дворовыми людьми, которые похитили и все его деньги.

Мать Николая отдала его в воронежский пансион, но через два года его исключили за шалости. Затем он поступил в воронежскую гимназию, а после окончания ее в 1833 году – в Харьковский университет. Состав профессоров там на историческом отделении в это время был тусклый. Костомаров начал было самостоятельно заниматься классической древностью. Положение переменилось, когда в 1835 году на кафедру всеобщей истории был назначен даровитый Михаил Михайлович Лунин (1809–1844), окончивший Дерптский университет и там получивший степень доктора философии.

Костомаров с жаром отдался изучению истории. Костомаров научился украинскому языку и написал под псевдонимом несколько сборников стихотворений, оригинальных и переводных. Охваченный своим новым настроением, а также под влиянием лекций Лунина Костомаров начал вырабатывать свой новый взгляд на историю. Суть его понимания исторического процесса состояла в противоположении народа и его духовной жизни государству как внешней силе.

Но не одними только историческими занятиями был он в Харькове увлечен. Харьков был в это время культурным центром левобережной Малороссии. Костомаров очутился в романтической атмосфере раннего славянского и украинского возрождения. Издавались литературные журналы и альманахи на украинском языке. В них принимали живое участие популярный украинский поэт, профессор Харьковского университета П. Артемовский-Гулак и молодой (впоследствии знаменитый) славист Измаил Иванович Срезневский.

Срезневский издал двенадцать выпусков этнографических материалов о казаках под названием «Запорожская старина» (1833–1838) (думы и песни).

В 1840 году Костомаров выдержал магистерский экзамен, а через три года защитил магистерскую диссертацию «Об историческом значении русской народной поэзии». После этого он начал писать исследование о Богдане Хмельницком для докторской диссертации.

В 1846 году совет Киевского университета выбрал его преподавателем русской истории. В Киеве Костомаров сблизился с кружком молодежи, как и он сам, увлеченной мыслями о народности и народной поэзии и мечтами о славянской федерации. Во всех частях федерации предполагались одинаковые законы и право, свобода торговли и отмена крепостного права.

В этот кружок (получивший название Кирилло-Мефодиевского братства) входили, кроме Костомарова, писатель Пантелеймон Кулиш, профессор Н. И. Гулак, студент Василий Белозерский, художник Тарас Шевченко и еще несколько человек.

Весной 1847 года существование братства сделалось известно властям. Все участники собраний были арестованы.

Костомаров был посажен в Петропавловскую крепость, но через год выпущен и выслан в Саратов, где был принят на службу в одной из канцелярий под надзором полиции. Ему была запрещена преподавательская деятельность и запрещено печатать его сочинения.

Костомаров продолжал писать свой труд о Хмельницком и начал новую работу о внутреннем быте Московского государства XVI–XVII вв.

В 1856 году с него был снят политический надзор и отменено было запрещение печатать его сочинения. Съездив за границу, Костомаров вернулся в Саратов, где написал свой труд «Бунт Стеньки Разина».

Весной 1859 года Костомаров был приглашен Петербургским университетом занять кафедру русской истории.

Началась наиболее творческая пора его жизни и период наибольшей его популярности.

В 1859 году были напечатаны «Богдан Хмельницкий» и «Разин».

Костомаров читал курс по древней русской истории. Лекции Костомарова в университете пользовались неслыханным успехом, привлекая массу студентов и посторонних слушателей. Сам Костомаров так формулировал свою основную идею: «Вступая на кафедру, я задался мыслью выдвинуть в своих лекциях на первый план народную жизнь в ее частных проявлениях… Русское государство складывалось из частей, которые прежде жили собственной независимой жизнью, и долго после того жизнь частей высказывалась отличными стремлениями в общем государственном строе. Найти и уловить эти особенности народной жизни частей Русского государства составляло для меня задачу моих занятий историей».

В эту же пору Костомаров был избран членом археографической комиссии и предпринял издание актов по истории Малороссии XVII века. В том числе он выпустил девять томов «Актов, относящихся к истории Южной и Западной России».

Помимо своих лекций в университете Костомаров и несколько других профессоров организовали в помещении Городской думы публичные лекции, известные в то гдашней печати под именем Вольного университета. К ним вскоре присоединился профессор Платон Васильевич Павлов (1823–1895), который только что был приглашен в Петербургский университет на вторую кафедру русской истории.

В начале 1862 года Павлов произнес в Вольном университете речь о тысячелетии России (считая от Рюрика). Павлов стоял за дальнейшее развитие крестьянской реформы и опасался влияний реакционного дворянства на Александра II. Закончил он свою речь словами: «Россия стоит теперь над бездной, в которую мы и повергнемся, если не обратимся к последнему средству спасения, к сближению с народом. Имеющий уши слышать да слышит».

Правительственные уши услышали, Павлов был лишен кафедры и сослан в Ветлугу. Комитет Вольного университета решил в виде протеста против высылки Павлова прекратить чтение лекций.

Костомаров отказался этому подчиниться. Он считал, что необходимо сохранить, пока возможно, свободу слова и преподавания. На следующей же его лекции публика встретила его враждебно и подняла такой шум, что ему пришлось прекратить лекцию. Дальнейшие лекции были запрещены администрацией.

8 февраля 1861 года, на годичном акте Петербургского университета, Костомаров должен был произнести речь об умершем перед тем Константине Аксакове, но по распоряжению Министерства народного просвещения она была отменена.

Студенты, среди которых уже появились революционные настроения, устроили скандал. Университет был закрыт на неопределенное время. Решено было выработать новый университетский устав.

Костомаров вышел из состава профессоров. В 1863 году его пригласил на кафедру Киевский университет, в 1864-м – Харьковский, в 1869-м опять Киевский, но Министерство народного просвещения запретило ему принять эти приглашения, так как его политическая благонадежность была заподозрена главным образом благодаря нападкам на него М. Н. Каткова в «Московских ведомостях». Катков, в молодости либерал, сделался воинствующим националистом после польского восстания 1863 года.

Костомаров теперь мог вплотную заняться писанием своих исторических трудов. В 1863 году вышел его выдающийся труд «Северорусские народоправства» (Новгород, Псков, Вятка), основанный на его лекциях в Петербургском университете, через три года в «Вестнике Европы» появился другой его значительный труд, «Смутное время Московского государства», затем последовало его сочинение «Последние годы Речи Посполитой».

В 1875 году Костомаров женился на А. Л. Кисель, урожденной Крагельской. С ней у него был роман в юности. Она приехала к нему в Киев, чтобы выйти за него замуж весной 1847 года, как раз ко времени его ареста по делу Кирилло-Мефодиевского общества. Впоследствии она вышла замуж за другого, а теперь с ним соединилась.

Параллельно с другими трудами неутомимый Костомаров написал ряд монографий по истории Украины в продолжение «Богдана Хмельницкого». Он начал с «Гетманства Выговского» и постепенно дошел до «Мазепы и мазепинцев». Эти работы были основаны на напечатанных (частью им же) документах по истории Южной и Западной Руси.

В 1874–1876 годах появилось два тома его «Русской истории в жизнеописании ее важнейших деятелей» – яркие характеристики их.

Костомаров продолжал работать до самой смерти (его «Мазепа и мазепинцы» были напечатаны в 1882–1884 годах). Умер он в апреле 1885 года после долгой и мучительной болезни.

Основные идеи Костомарова на ход русской истории были им выражены еще в петербургский период его жизни – «Мысли о федеративном начале в Древней Руси» и «Две русских народности» – южнорусская (украинская) и среднерусская (великорусская). Новгородцев он считал выходцами из Южной России.

Костомаров придавал большое значение этнографической основе народного духа, психическому складу народа. Украинец – индивидуалист, великоросс – общинник. У великорусского народа сильно чувство дисциплины, сильно государственное начало. Украинская народность проникнута началом свободы. Украинская народность создала вечевой строй, великорусская – единодержавие.

Большое внимание Костомаров уделял роли Польши в русской и украинской истории. Он считал, что по языку украинцы ближе к великорусам, чем к полякам, но по своему национальному характеру они ближе к полякам. Разница в том, что поляки – аристократический народ, а украинцы – демократический.

Костомаров был талантливым писателем. Лишь в последние годы его жизни, когда здоровье и силы его были надорваны, писания его становятся сухим, чисто фактическим изложением событий.

Костомарова многие критиковали – иногда очень резко – за недостаточно внимательное отношение к источникам и проистекавшие отсюда ошибки, а также за пристрастное отношение к истории Московского государства, в которой он часто подчеркивал отрицательные черты. В этом последнем отношении сказалась разница взглядов Костомарова и его критиков. Последние едва ли не резче высказывались относительно истории Украины.

Что же касается мелких ошибок и промахов, они почти неизбежны у всякого ученого. У Костомарова они отчасти объясняются привычкой полагаться на свою замечательную память, а отчасти – разнообразием его знаний.

Тем не менее вклад Костомарова в развитие русской историографии очень существен. Он первый ввел в оборот русской исторической науки обильный материал по истории Украины XVII века. Своими взглядами на ход русской истории (роль областничества) он дополнил схему Соловьева (они друг с другом полемизировали).

Собрание сочинений Костомарова издано в Петербурге в 1903–1905 годах (шестнадцать томов в шести книгах).

XIIА. П. Щапов (1830–1876)

В своих взглядах на русскую историю А. П. Щапов был во многом созвучен Костомарову. Как и Костомаров, Щапов считал, что основная задача историка – изучение истории народа, а не истории государства. Как и Костомаров, Щапов придерживался мысли о федеративном начале русской истории. Но он не интересовался югом России. Его учение можно назвать великорусским областничеством.

Афанасий Прокопьевич Щапов родился в Сибири в селе Анга, в 200 верстах от Иркутска. Отец его был русский местный дьячок, мать бурятка. В 1852 году он окончил курс Иркутской духовной семинарии в числе лучших учеников и был отправлен на казенный счет в Казанскую духовную академию.

Щапов учился там с большим усердием и успехом. Важное значение для начала его научной деятельности имело то обстоятельство, что в Казань была перевезена богатая рукописная библиотека Соловецкого монастыря.

Тогда как раз шла Крымская война, и русское правительство боялось вторжения английского флота в Белое море и бомбардировки Соловецкого монастыря. Щапов участвовал в составлении описи рукописей и сделал для себя множество выписок оттуда. Отчасти на этом материале была основана его магистерская диссертация для Духовной академии «Русский раскол старообрядчества» (Казань, 1858).

В это время научное изучение русского церковного раскола только начиналось (приближалось двухсотлетие начала раскола – 1667 г.). В 1854 году появился труд митрополита Макария Булгакова «История русского раскола старообрядчества». Тогда считали, что оппозиция патриарху Никону и его реформе церковных книг и обрядов была результатом косности и невежества с. Тко в самом конце XIX и в начале XX века трудами таких выдающихся историков русской церкви, как E. Е. Голубинский и Н. Ф. Каптерев, было выяснено, что старые обряды русской церкви следовали обрядам древней греческой церкви, о которых уже забыли греческие церковники XVII века. Никон же под их влиянием и начал свои реформы.

В своей диссертации Щапов охарактеризовал раскол с принятой тогда точки зрения. Но затем он подошел к вопросу с иной стороны, а именно общественно-политической.

В следующем своем труде «Земство и раскол» (1862) Щапов писал, что старообрядчество было прежде всего «могучей, страшной общинной оппозицией податного земства, массы народной, против всего государственного строя – церковного и гражданского».

Мысли Щапова были развиты его учениками и последователями – Н. Я. Аристовым, В. Фармаковским, В. В. Андреевым и другими. Бестужев-Рюмин также признал ценность труда Щапова.

С политической точки зрения в Лондоне заинтересовались мыслями Щапова о старообрядцах Герцен и Огарев и их довольно случайный друг новый эмигрант В. Кельсиев. Решено было использовать старообрядцев для борьбы с самодержавием. В том же 1862 году в Лондоне начал выходить особый журнал для старообрядческих читателей под заглавием «Общее дело». Герценовский кружок вступил в сношения с казаками-старообрядцами, эмигрировавшими в Турцию. Из всех этих полунаивных-полуфантастических попыток ничего не вышло.

Тем не менее сведения о них, доходившие до русского правительства, сильно его беспокоили. Оно уже и так находилось в состоянии крайней нервности из-за ряда крестьянских волнений, последовавших вскоре за объявлением крестьянской реформы.

В течение предшествовавших четырех лет, пока реформа разрабатывалась, крестьяне выжидали решения своей участи с необыкновенным терпением. Манифест 19 февраля первоначально был составлен Н. А. Милютиным и Юрием Самариным, но затем сильно изменен митрополитом Филаретом. Манифест прочитан был во всех церквах, а экземпляр Положения о реформе выдан был каждому помещику и каждому сельскому обществу. Манифест, в обработке митрополита Филарета, был написан витиевато и запутанно, а по Положению крестьяне, первое время до окончательного введения реформы в жизнь, оставались в зависимости от помещиков.

Для крестьян это было непонятно. Им необходимы были убедительные разъяснения положения дел.

Эта задача возложена была на губернаторов. Некоторым из них удалось предотвратить волнения в их губерниях. Но некоторые относились к делу формально и не приняли нужных мер.

Правительство и Александр II лично полагались только на усмирение возможных беспорядков военной силой.

Крестьянские волнения действительно произошли в ряде губерний – Пензенской, Симбирской, Саратовской, Казанской и Тамбовской.

Александр II послал во все губернии, затронутые беспорядками, своих генерал-адъютантов и флигель-адъютантов с военными командами. Более разумным из командиров удалось уговорить крестьян разойтись, но в некоторых местах дело дошло до кровавых столкновений.

Главная трагедия произошла в селе Бездна Казанской губернии, где крестьяне были в особенном возбуждении и отказались разойтись. Генерал Апраксин, командовавший отрядом, приказал стрелять в толпу. По официальным данным, было убито 55 человек и ранено около 70 человек.

Когда весть об этом происшествии дошла до Казани, Щапов во главе с целой группой студентов отправился в Бездну, чтобы отслужить панихиду по убитым. После панихиды Щапов произнес взволнованную речь, резко протестуя против расстрела крестьян. В ответ Александр II распорядился сослать монаха, служившего панихиду, в Соловецкий монастырь. Щапов был лишен своей кафедры в Казанском университете, арестован и привезен в Петербург. Министр внутренних дел Валуев взял его на поруки и назначил чиновником особых поручений по раскольничьим делам. Но академическая карьера Щапова была кончена.

В Петербурге Щапов познакомился с тогдашними кумирами революционной молодежи – Чернышевским, Добролюбовым и Писаревым. От последнего он воспринял интерес к естественным наукам и попытался применить естественно-научный метод к своим исследованиям.

Между тем политическая атмосфера сгущалась.

В 1862 году Чернышевский был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. В 1864 году он был приговорен к семи годам каторги. В это же время правительству стали известны сношения Щапова с Герценом, и он был выслан в Иркутск.

За время своего пребывания в Петербурге Щапов развил свою областную или земскую общинно-колонизационную теорию. Затем, однако, он, под влиянием своего увлечения естественными науками, значительно изменил ее.

В основе его областной теории лежала мысль, что земля составляла основание всего народного бытового строя:

«Рядом, на одной земле и воде, в колонизационно-географической и общинно-бытовой связи, сами собой, без всяких указов, устроились два первичных мира – город и село». Вокруг города или села образовывался уезд или волость. «Волостные или уездные миры естественно-историческим путем по речным системам и волокам смыкались в областные общины». В жизни областей были две последовательно-преемственные формы – особнообластная и соединеннообластная (федеративная). Последняя установилась после Смутного времени. Органом ее сделался Земский собор.

Самая значительная из статей Щапова, основанных на роли естествознания в истории, – «Естествознание и народная экономия». В ней он развил мысль, что естествознание и медицина имеют своей задачей улучшение «умственного и экономического быта народа». Разрешение этой проблемы он видел в «естественно-научной экономии и гигиене рабочих физических и умственных сил народа».

В Иркутске Щапов писал главным образом на местные сибирские темы. Он явился вдохновителем целого ряда сибирских областных деятелей. Вся «молодая Сибирь» многим была ему обязана.

В 1874 году скончалась жена Щапова Ольга Ивановна, которая всю себя посвятила своему мужу. Через два года умер и сам Щапов.

XIIIК. Н. Бестужев-Рюмин (1829–1897)

Соловьев и его ученики образовали московскую школу историков. Бестужев-Рюмин положил начало петербургской школы.

Константин Николаевич Бестужев-Рюмин происходил из старинной дворянской семьи Нижегородской губернии. В родовом имении Кудрёшки Константин и родился. Его отец Николай Павлович питал благоговейное отношение к русской истории и русскому языку. Заветною его мечтой было видеть сына профессором истории. Еще до поступления сына в гимназию отец познакомил его с сочинениями Тацита и Карамзина. В 1840 году Константин был помещен в первый класс Нижегородской гимназии, которую он окончил в 1847 году.

Из гимназических учителей Бестужев больше всего был обязан П. И. Мельникову-Печерскому, который привлек его (и некоторых других способных учеников) к литературным занятиям. Из товарищей гимназистов Бестужев подружился с С. В. Ешевским. Впоследствии Бестужев женился на его сестре.

По окончании гимназии Бестужев поступил на юридический факультет Московского университета. Слушал лекции Соловьева, Грановского и Кавелина. По окончании университета в 1851 году Бестужев должен был искать себе заработок (отец его умер в 1848 году). На первые три года он принял приглашение взять место домашнего учителя в семье Чичериных в Тамбовской губернии. Затем он перешел на должность редактора «Московских ведомостей». В 1859 году он поместил в сборнике «Московское обозрение» большую статью: «Современное состояние русской истории как науки» – обзор первых восьми томов «Истории России» Соловьева.

Осенью 1859 года Бестужев переехал в Петербург и принял участие в журнале «Отечественные записки» как член редакции, постоянный сотрудник. В 1864 году он был приглашен преподавать отечественную историю великому князю Александру Александровичу (будущему императору Александру III). Перед этим в конце 1863 года он выдержал в Петербургском университете магистерский экзамен и таким образом открыл себе дорогу на кафедру, о которой давно мечтал. Так как он еще не имел ученой степени, то был сначала назначен исполняющим должность доцента. Теперь он мог спокойно заняться научной работой и написал свой первый выдающийся труд «О составе русских летописей до конца XIV века». Этот труд Бестужев представил для получения степени магистра, но на основании лестного отзыва И. И. Срезневского (декана историко-филологического факультета) был удостоен сразу степени доктора русской истории.

Годы профессорской деятельности Бестужева были временем расцвета его научной и педагогической деятельности. Помимо университета Бестужев, убежденный сторонник женского образования, с 1871 года читал лекции по русской истории на частных (так называемых Владимирских) женских курсах и способствовал преобразованию их в первый в России женский университет (называвшийся Высшими женскими курсами), главою которых он и сделался (1875). Курсы эти в просторечии стали называться Бестужевскими.

Из-за напряженной и непрерывной деятельности Бестужев переутомился и осенью 1882 года уехал за границу, где пробыл около двух лет. Слабость здоровья заставила Бестужева оставить университет и Высшие женские курсы (в конце 1890 года). В марте 1890 года он был избран членом Академии наук, что было для него большим нравственным удовлетворением.

Бестужев был против внесения в объяснение исторического процесса отвлеченных философских теорий. Из общественных течений он симпатизировал славянофильству и с 1878 по 1882 год был председателем Славянского благотворительного общества. Но он никогда не высказывал этих своих взглядов ни в своих лекциях, ни в печатных трудах.

После диссертации Бестужева о летописях главным солидным его трудом была «Русская история» (два тома, 1872–1885). В своем изложении русской истории он прежде всего дает тщательный критический обзор источников, начиная с археологических памятников и кончая памятниками литературы и бытописания. За этим следует обзор содержания научных трудов по русской истории. Бестужев считал, что его задача – дать в руки читателя материал и различные объяснения его разными авторами и что читатель должен самостоятельно во все это вникнуть, чтобы самому сделаться историком. Поэтому он по возможности воздерживался от своей оценки указанных им сочинений и мнений их авторов.

В своем изложении он отделял историю «былевую» (события, внешние факты) от истории «бытовой» или культурной. Яркий образ Бестужева как преподавателя дал в своих воспоминания его последний ученик С. Ф. Платонов. Лекции Бестужева Платонов начал слушать на первом курсе своего студенчества. «Нас прежде всего поразила его внешность». Большинство профессоров Петербургского университета тогда читали лекции в вицмундирах. «На Бестужеве всегда был фрак. Бестужев носил его как истый барин, светский человек… Войдя в аудиторию, Бестужев своим близорукими, живыми и добрыми глазами оглядывал нас, садился в кресле и неизменно начинал с одного и того же: он несколько раз поводил левой рукою по своему высокому лбу и тихо произносил первые слова лекции, настолько тихо, что этих слов мы обычно не слыхали. Со второй фразы начиналось уже всем слышное изложение – и сколько в нем было для нас наслаждения. Бестужев не был оратором – он не „читал“, он просто беседовал, не заботясь о форме своей речи… Перед нами был человек широко образованный свободно вращающийся во всех сферах гуманитарного знания, великолепно знающий свою науку, умевший легко поднять нас на высоты отвлеченного умозрения и ввести в тонкости специальной ученой полемики. Мы жили в новой для нас обстановке, как в каком-то ученом братстве, где все дышало одними общими учеными интересами и жаждой народного самопознания… Мы тогда не чувствовали, что это был последний нормальный курс Бестужева, что здоровье его падает и что скоро начнется закат его жизни».

XIVК. Д. Кавелин (1818–1885)

В русской историографии Кавелин мог бы занимать место близкое к Соловьеву и Чичерину, но жизнь его так сложилась, что ему мало пришлось заниматься русской историей.

Константин Дмитриевич Кавелин происходил из дворянской семьи Рязанской губернии. Семейная обстановка была затхлой – страшная пустота жизни, отсутствие умственных интересов, крепостные нравы, дворянское чванство. Из постоянно менявшихся немецких и швейцарских гувернеров большинство было никуда не годных, некоторые пьяницы. Светлым пятном для мальчика Кавелина была дружба с его старшей сестрой Софьей.

В 1827 году семья переехала в Москву. Тут уже воспитание Константина улучшилось. Провинциальных гувернеров сменили учителя – семинаристы, немец и француз – на этот раз порядочные. В 1834 году было решено подготовить Константина к поступлению в университет. Наставником был приглашен В. Г. Белинский. Влияние его было решающим. На всю жизнь Кавелин сделался западником.

В 1835 году Кавелин поступил на юридический факультет Московского университета. Его учителями были Редкин и Крюков. В 1844 году, после успешной защиты магистерской диссертации на тему «Основные начала русского судоустройства и гражданского судопроизводства в период времени от Уложения до учреждения о губерниях», Кавелин был назначен адъюнктом по кафедре истории русского законодательства.

Его курс был первым в России опытом стройной философии истории русского права и пользовался громадным успехом среди слушателей. Но в 1848 году Кавелин счел нужным оставить Московский университет из-за недостойного поведения профессора римского права Н. И. Крылова. Пошли настойчивые слухи, что Крылов занимается мздоимством. Его коллеги потребовали, чтобы он или оправдался, или покинул университет. Крылов не сделал ни того ни другого.

Тогда Кавелин и Редкин сами ушли из университета. Кавелин переехал в Петербург и начал поиски службы. Еще в 1854 году он женился на Антонине Федоровне Корш, и надо было обеспечить семью.

Сначала Кавелин поступил в Министерство внутренних дел, затем перешел в штаб военно-учебных заведений, а потом принял еще должность начальника отделения в канцелярии Комитета министров (оставшись на службе в штабе).

В 1857 году Кавелин был приглашен на кафедру гражданского права в Петербургский университет. Это было уже время подготовки освобождения крестьян. Кавелин, с юности враг крепостного права, принял горячее участие в обсуждении плана реформ. На этой почве он сблизился с Н. А. и Д. А. Милютиными и Юрием Самариным и получил доступ ко двору великой княгини Елены Павловны, ревностной сторонницы освобождения. Она решила, не дожидаясь общей реформы, устроить на новых началах быт крестьян в ее имении Карловка Полтавской губернии. Кавелину поручено было выработать соответствующее положение. Новые правила были утверждены 1 февраля 1859 года.

В конце 1861 года из-за студенческих волнений Кавелин вместе с несколькими другими профессорами оставил университет. После этого министр народного просвещения А. В. Головин командировал Кавелина на два года за границу для изучения европейских университетов. Представленные им отчеты послужили материалом для реформы русских университетов 1863 года.

В следующем году Кавелин поступил опять на правительственную службу – юрисконсультом в Министерство финансов по департаменту неокладных сборов, но продолжал в свободное время научную и литературную деятельность.

В конце 1870-х годов Кавелин пережил несколько тяжелых личных утрат. Сначала у него умер сын, затем дочь София, бывшая замужем за художником Брюлловым. Тургенев написал прочувствованное воспоминание о ней. Через два года после того умерла и жена Кавелина. Душевно поддержала Кавелина открывшаяся перед ним возможность возобновить преподавание на университетском уровне.

В 1878 году он получил кафедру гражданского права в военно-юридической академии. Кавелину было в это время 60 лет, но своего нравственного влияния на молодежь он не утратил и завоевал горячую любовь своих новых слушателей. Молодежи они посвятил свой последний труд «Задачи этики».

Кавелин, как Соловьев и Чичерин, считается одним из основателей так называемой государственной школы русской истории. Термин этот не вполне точный. Представители этой школы говорили не только о государстве, но и о народе. Основной проблемой для них был характер связи и взаимоотношения государства и народа. В своих историософских взглядах Кавелин – так же как Соловьев и Чичерин – опирается на Эверса и Гегеля. С Гегелем Кавелина ознакомил его учитель в Московском университете Редкин, а кроме того, и Грановский. Влияние Гегеля чувствуется, впрочем, главным образом в ранних трудах Кавелина.

Свою общую концепцию русской истории Кавелин дал уже в первой своей статье «Взгляд на юридический быт Древней Руси» (1847).

Кавелин намечает три стадии исторического развития России. В первой господствуют родовые отношения (до образования Киевской державы). С приходом князей Рюрикова дома их род (семья) начинает владеть сообща всей Русской землей. В процессе оседания князей по различным городам княжеский род превратился в множество отдельных независимых владений. Затем начинается обратный процесс – собирание земель московскими Рюриковичами. Таким образом создалась огромная вотчина – Московское государство. Только в результате Петровской реформы Московское царство действительно преобразовалось в политическое государственное тело и стало державой в настоящем значении слова.

Основными устоями русской общественности Кавелин считал общинное землевладение и самоуправление крестьянства, освобожденного от помещиков и чиновников, земские учреждения и мировой суд. Постепенно Кавелин пришел к убеждению, что для успеха административных реформ необходима переработка общественных нравов и выяснение отношений личности к обществу. В связи с этим Кавелин подошел к значению психологии и этики. «Выяснение психологических вопросов, – писал он в конце 60-х годов, – точно так же стоит на очереди в теоретическом, нравственном и научном отношении, как задачи земства в практическом мире. Пустота, бессодержательность, нравственный упадок и растление мыслящей и образованной части публики есть явный признак, что в ходу новый синтез и что старый отжил свое время… Особенно печально и тлетворно отражается это состояние на молодежи, которая больше всего нуждается в синтезе. Проложить к нему дорогу и отпереть дверь может психология и только она». В связи с этими мыслями Кавелин написал свои «Задачи психологии». Труд этот не был достаточно оценен читающей публикой, что было большим разочарованием для Кавелина.

В этом труде, к которому примыкает и последний его труд «Задачи этики», Кавелин отстаивает творческое начало в личности. Для него так же неприемлем материализм, как и спиритуализм.

Психическая и материальная жизнь имеют общую почву – внутренний мир человека. «Мир внешних реальностей есть продолжение личного, индивидуального, субъективного мира». Высокую оценку книги Кавелина «Задачи психологии» дал профессор философии Московского университета М. М. Троицкий (1835–1899): «Этот труд навсегда останется одним из самых любопытных памятников нашей философской литературы семидесятых годов».

Лично Кавелин был на редкость гуманный человек, в котором находили сочувственный отклик каждое истинное горе, каждая личная скорбь. Но он не был мягким до безразличия, в своих убеждениях он был тверд и независим.

XVБ. Н. Чичерин (1828–1904) и А. Д. Градовский (1811–1889)

Создателем научного правоведения в России был К. А. Неволин (см. о нем выше, глава V). Перу Неволина принадлежит первая в России энциклопедия права и ряд капитальных трудов по истории русского права – гражданского и государственного.

Чичерин занимался историей и гражданского, и государственного права, а также историей политических учений и философией.

Градовский был автором капитального труда «Начала русского государственного права» и нескольких ценных исследований по истории административного права.

Борис Николаевич Чичерин – один из крупнейших русских историков-юристов, человек, одаренный мощным, склонным к систематизации умом. В философском отношении он был последователем Гегеля – самый выдающийся из русских гегельянцев. Для испытания методологических основ своей философии он написал работы о системе химических элементов и о классификации животных. Чичеринова «Система химических элементов» представляет собой поразительный пример умозрительного решения существенной физико-химической проблемы – структуры атомов.

Чичерин приравнял структуру атомов к структуре Солнечной системы. По его догадке, каждый атом состоит из центрального ядра, вокруг которого вращаются частицы. Чичерин написал это до открытия радиоактивности и электрона. Чичерин происходил из старого состоятельного дворянского рода Тамбовской губернии (родился в Тамбове). Получив тщательную подготовку дома, он поступил в Московский университет, где слушал лекции Грановского, Редкина и Кавелина. В 1861 году Чичерин был назначен профессором Московского университета по кафедре истории русского права.

Чичерин был выдающимся преподавателем, мастером ясно излагать свои глубоко продуманные мысли. Он пробыл профессором семь лет, но в 1868 году ушел из университета (вместе с двумя другими профессорами) из-за бесцеремонного нарушения университетского устава ректором Баршевым.

В 1881 году Чичерин был избран московским городским головой. Два года спустя он произнес публичную речь, в которой указал на необходимость «увенчания здания» земского и городского самоуправления народным представительством. Александр III возмутился и удалил Чичерина с должности городского головы. После того Чичерин жил то в своем имении, принимая деятельное участие в работах тамбовского земства, то в Москве, где у него завязалась дружба с философами князьями С. Н. и E. Н. Трубецкими.

Чичерин очень высоко ставил значение государства. Государство, по его мысли, призвано быть сферой свободного развития свободной личности. Личность противостоит государству как непроницаемая «самоцель», как «духовная монада». В своей работе «О народном представительстве» Чичерин говорит, что государство опирается на «средние классы». «По существу своему средние классы стремятся не столько к власти, сколько к свободе, необходимой для развития труда и промышленности… Низшие классы по своему характеру склонны к подчинению; высшие, напротив, по своему первенствующему положению непременно стремятся к власти и правам». Таким образом, понятие «класса» у Чичерина носит характер своего рода общественно-психологической категории.

Гегель остался для Чичерина руководителем на всю жизнь. Чичерин, однако, внес в систему Гегеля некоторые поправки и дополнения. Одно из главных изменений состояло в исправлении схемы гегельянской диалектики. Чичерин заменяет троичную схему диалектического процесса у Гегеля (тезис, антитезис – синтез) четвертичной схемой: (1) первоначальное единство; распад единства на (2): отвлеченное общее и (3) отвлеченное частное; (4) высшее или конечное единство обоих. «Движущей причиной развития – по Чичерину – является противоречие самих начал».

К истории русского права относятся следующие выдающиеся труды Чичерина: «Областные учреждения России в XVII веке» (1859), «Опыты по истории русского права» (1859) и «О народном представительстве» (1866) – исследование о Земских соборах.

К философским произведениям Чичерина принадлежат его «История политических учений» (5 томов) (1877); «Наука и религия» (1879), «Основания логики и метафизики» (1894) и «Философия права» (1901).

Логика, по мнению Чичерина, есть «первая и основная наука, дающая закон всем остальным». Чичерин, как и Гегель, верил в тождество законов разума и законов внешнего мира.

В своих «Воспоминаниях» князь E. Н. Трубецкой рисует Чичерина «как олицетворение совершенно исключительного душевного благородства… Такой прямоты мысли и сердца я не помню ни у кого другого. Его слово не могло расходиться с его мыслью даже в незначительных оттенках… Это было возможно лишь благодаря совершенно исключительной, редкой, особенно в России, непреклонности и твердости духа». Но это же качество многих от него отшатнуло. К тому же интерес к философии Гегеля в русском обществе в последней четверти XIX века почти совершенно исчез. «Гегельянец в конце XIX столетия казался выходцем с другой планеты».

Приближаясь к смерти, Чичерин чувствовал себя одиноким.

Чичерин по природе был человек замкнутого характера. Это его свойство еще усилилось к концу его жизни.

У Градовского, наоборот, была в самой его натуре общительность и тяга к людям. Он был и ученый, и публицист и охотно выступал на всяких собраниях. Был членом Литературного фонда.

Александр Дмитриевич Градовский окончил харьковскую вторую гимназию и Харьковский университет. Был редактором харьковских «Губернских ведомостей», потом чиновником особых поручений при воронежском губернаторе.

В 1866 году защитил в Петербургском университете магистерскую диссертацию «Высшая администрация XVIII века и генерал-прокуроры», после чего был избран штатным доцентом юридического факультета. В то же самое время он был назначен исправляющим должность экстраординарного профессора в Александровском лицее.

В 1868 году Градовский защитил докторскую диссертацию «История местного правления в России» (том 1), после чего был избран экстраординарным, а через год – ординарным профессором. После этого он принялся за писание своего главного труда «Начала русского государственного права» (три тома, 1875–1883). Это сочинение долго служило основным пособием для русских государствоведов. Ценный вклад в науку составляют и труды Градовского по иностранному государственному праву. Важнейшие из них – «Германская конституция» (два тома, 1875–1876) и «Государственное право важнейших европейских держав. Часть историческая» (1886).

Как профессор Градовский побуждал студентов усиленно работать по своему предмету и был строг на экзаменах.

Как публицист Градовский много и охотно писал в газетах и журналах. Был постоянным сотрудником «Голоса» и «Русской речи». Часть его статей была потом им переиздана в составе сборников его статей «Политика, история, администрация» (1871), «Национальный вопрос в истории и литературе» (1873) и «Трудные годы» (1880).

В политическом отношении Градовский придерживался умеренно либерального направления. По его собственному выражению, он боролся за идеи и учреждения, которые служили «раскрепощению России».

В своей полемике с Достоевским, отстаивавшим значение личного начала в ущерб общественному, Градовский стремился доказать, что для полного и цельного развития человеческой личности необходимы известные условия общественной и политической жизни. Никакие общественные установления не могут ни развиться, ни даже пустить корни, если человеческая личность не обеспечена в своих элементарных правах.

XVIН. Г. Чернышевский (1828–1889)

Николай Гаврилович Чернышевский не был профессиональным историком, но много читал и писал на исторические темы и оказал довольно значительное влияние на дальнейшее развитие русской исторической мысли.

Чернышевский родился в Саратове, был сыном очень образованного священника. Отец предназначал его к духовной карьере, дал ему тщательное воспитание дома, а потом отдал прямо в старший класс духовной семинарии. Чернышевский поразил там знаниями и своих учителей, и товарищей. Чернышевские жили в одном дворе с семьей А. Н. Пыпина (будущего академика). Пыпин приходился по матери двоюродным братом Николаю Гавриловичу (был старше его на пять лет).

По окончании семинарии Чернышевский, с согласия родителей, поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета (1846). По поручению одного из своих профессоров, И. И. Срезневского, Чернышевский составил этимологический словарь к Ипать евской летописи, который был напечатан в «Известиях II отделения Академии наук».

Кроме науки Чернышевский в свои студенческие годы увлекся идеями утопического социализма, в частности фурь еризма (посещал собрания петрашевцев). В 1850 году, окончив курс кандидатом, Чернышевский уехал в Саратов, где получил место учителя гимназии. В Саратове он женился на Ольге Сократовне, урожденной Васильевой. Через три года он с женой переехал в Петербург и занялся журнальной деятельностью, став во главе «Современника».

Вместе с тем он решил добиваться профессуры в университете, выдержал магистерский экзамен и в 1855 году представил в качестве диссертации рассуждение «Эстетические отношения искусства к действительности». Диссертация сразу была напечатана. Публичная защита диссертации прошла успешно, но министр народного просвещения А. С. Норов нашел некоторые утверждения Чернышевского «кощунственными» и аннулировал магистерскую степень. Только через три года новый министр утвердил степень. Но к этому времени Чернышевский уже так захвачен был журналистикой, что перестал думать об академической карьере.

Для «Современника» Чернышевский написал довольно много статей и заметок по истории, большей частью на злободневные для того времени темы – по истории крестьянского вопроса (тогда как раз уже шла подготовка к отмене крепостного права). В печати в это время деятельно обсуждались принципы и основания реформы. Чернышевский, как и Кавелин, стоял за сохранение общинного землевладения крестьян.

Главными их противниками среди умеренных либералов были Б. Н. Чичерин и профессор политической экономии Иван Васильевич Вернадский, издатель журнала «Экономический указатель».

Как уже упоминалось (см. выше глава XII о Щапове), вскоре после 19 февраля 1861 года начались волнения среди крестьян, разочарованных в «ненастоящей» воле, а вместе с тем усиливалась революционная агитация и стали появляться бунтарские прокламации. Начались аресты лиц, подозреваемых в составлении и распространении прокламаций. Среди других был в 1862 году арестован и Чернышевский.

Ему, на основании показаний шпиона, приписывалась прокламация «К барским крестьянам».

Чернышевский был предан суду Сената. (Это было накануне издания новых судебных уставов – судили Чернышевского еще по старым законам.)

Кроме прокламации «К барским крестьянам» (Чернышевский отрицал авторство), ему поставили в вину революционный дух его сочинений (в свое время пропущенных цензурой). Сенат приговорил его к 14 годам каторжных работ, но в окончательной конфирмации срок был сокращен до семи лет. Приговор был объявлен 13 мая 1864 года.

Для отбытия наказания Чернышевский был послал в Восточную Сибирь. В ту пору политические «каторжане» настоящей каторжной работы не должны были исполнять. Чернышевский не был стеснен в сношениях с другими политическими заключенными, ему разрешались прогулки. Одно время он даже жил в отдельном доме. Много читал и писал, но все написанное немедленно рвал.

К нему приехала его жена с двумя маленькими сыновьями, и одно время ему разрешалось трехдневное свидание с ними. В 1871 году кончился срок его каторги, и Чернышевский должен был быть переведен в разряд поселенцев, которым представлялось самим избрать место жительства. Тогдашний шеф жандармов граф П. А. Шувалов, однако, самовольно послал его в отдаленный Вилюйск. Это было значительное ухудшение его участи. Только в 1883 году министр внутренних дел граф Д. А. Толстой выпустил Чернышевского из Сибири и перевел его в Астрахань. Через шесть лет ему разрешено было вернуться в родной Саратов, но силы его уже были на исходе и он в том же году скончался.

Философские взгляды Чернышевского сложились под влиянием Фейербаха и Огюста Конта. Социально-экономические идеи его тесно связаны с этикой.

Это была этика утилитаризма – «разумного эгоизма». Этический пафос у Чернышевского обуславливается его горячей любовью ко всем, кто подавлен условиями жизни. Чернышевский горячо защищал права личности на свободу.

Чернышевский отвергал идеалистический подход к эстетике – с его точки зрения, конкретная действительность выше искусства.

С детства Чернышевский был религиозным. Уже будучи студентом университета, в 1848 году он записал в своем дневнике по поводу «религии человечества» Фейербаха: «Что, если мы должны ждать новой религии? У меня волнуется при этом сердце и дрожит душа – я хотел бы сохранения прежней. Очень жаль мне было бы расстаться с Иисусом Христом, который так благ, так мил своей личностью, благой и любящей человечество».

Скоро, однако, Чернышевский отошел от православия и воспринял «религию человечества». В этой связи он и верил в русский общинный строй.

Характерен для Чернышевского культ научности («сциентизм»). Это была настоящая вера в науку и ее неограниченные возможности. Чернышевский боролся против понятия двойственности в человеке, против антитезы «духа» и «природы». Защищая единство человека, Чернышевский мыслил его в терминах биологизма.

Для него человек – «существо, имеющее желудок и голову, кости, жилы, мускулы и нервы».

XVII