Означает ли это, что и в только что процитированном стихотворении Радецкий наскакивал в первую очередь именно на акмеистов? Так или иначе, но еще один из его опусов изобилует грубыми нападками на прямо названного по имени уже в заглавии поэта и прозаика из поколения старших символистов:
Конек мой – «Хам» во имя Бога…
Пред мной широкая дорога:
Стремлюсь я радостно вперед –
Туда, где молится народ…
Хочу молиться там и я. Но ах, –
С конька свалился я во прах: –
Мой «Хам» проклятый заскакал
И в степь на волю ускакал.
Прямо перечисленные символисты обвинялись и в ядовитом стихотворении В. Терновского «Наши дни», вошедшем в его «Книгу настроений»:
Промчался век богатырей, –
Пошли Бальмонты, Сологубы –
Стихов красивых душегубы
И воспеватели страстей…
Легко заметить, что основными объектами для насмешек и инвектив массовых поэтов старшего и среднего поколений продолжали оставаться главным образом символисты. Чтó такое футуризм и акмеизм, большинство из них просто еще не успели толком понять и прочувствовать. Однако более молодые со страстью обличали футуристов и (гораздо реже) – акмеистов.
К примеру, Н. Евсеев в стихотворении «Два памятника (Из Новочеркасских мотивов). По поводу постановки памятника Я. П. Бакланову» иронически стилизовал монолог прекраснодушных провинциалов, обращенный к условному скульптору-реалисту XIX столетия:
Мы дети прогресса…
Дней прошлых завеса
Тебя отделяет от нас…
Иди к футуристам,
Примкни хоть к кубистам –
Тебя просветим мы сейчас.
А Я. Коробов с А. Семеновским издали во Владимире-на-Клязьме книгу стихотворных пародий «Сребролунный орнамент», на титульной странице которой красовалось: «Автору “Громокипящего Кубка” благоговейно посвящаем». Адресата этого втайне глумливого посвящения пародировал Коробов:
Белый фартук. Шарф, гребенка,
На щеках бутоны роз.
– Няня, няня, у ребенка
Оплаточьте сопленос…
Он же насмешливо перепевал двух левых акмеистов – Владимира Нарбута и Михаила Зенкевича:
Багряносиний рядотуш
И жирногноестный прилавок…
И целый сонм скотинодуш
Укорно зрится с пялопалок.
При этом жанровое определение «пародия» в подзаголовке к книге Коробова и Семеновского отсутствовало: сметливому читателю предлагалось догадаться обо всем самому[14].
Но, по крайней мере, в одном встретившемся нам сходном случае даже самый сметливый читатель, вероятно, попал бы пальцем в небо: мы имеем в виду три вышедшие в Зенькове книжечки Сергея Подгаевского, производящие стопроцентное впечатление затянувшейся пародии на стихи сразу нескольких кубофутуристов, в первую очередь Алексея Крученых и Владимира Маяковского.
Приведем один характерный фрагмент из книги «Бисер»:
Затворились
Квадратные
Двери.
Как же
Не радоваться
Такой
Мудрости?!
Свиньи,
Гнояю
Задверно
Удавленных
Гнидами.
Гнусно
Корчится
Белиберда.
Один – из книги «Эдем»:
из ночи слезливой
выползла
рыжая змея моих
лжестраданий.
Пускай будет так.
Плач мой – визг.
визг пришибленной собачонки…
это
из другой оперы…
нет, нет… ничего
подобного!
улица. гм?
И один – из книги «Шип»:
мне – учителю, тарабарщно,
ните – ики.
И только твердое знание о том, что будущий соучастник Владимира Татлина по выставке «синтезостатичных композиций» Сергей Подгаевский писал свои стихи абсолютно «всерьез», заставляет перестать относиться к ним как к пародии и попытаться увидеть в этих стихах опыт усвоения футуристической поэтики.
И все-таки вслед за М. Л. Гаспаровым резко обособлять русскую модернистскую поэзию от массовой представляется нам не вполне корректным и уж точно – излишне категоричным. О значительном влиянии модернистов на не модернистов от противного убедительно свидетельствуют хотя бы процитированные выше пародии молодых авторов на стихи Северянина, Нарбута и Зенкевича[15].
Весьма многочисленными в стихотворениях не элитарных поэтов были вариации модернистских программных текстов, а иногда и прямое копирование модернистов.
Особенно усердно осваивали поэтику Бальмонта:
Я – поэт для взалкавших немногих,
Я – поэт предпоследних ступеней,
Там, где света ползучие блики
Переходят в холодные тени
И шуршат на пороге.
Я – горюч, едко-жгуч, как ланиты слеза,
Я – река, я – ручей, я – загадка речей,
Я – опал и рубин, аметист, бирюза…
Я хотел бы быть дерзким и смелым,
Парящим над небом орлом,
Я хотел бы быть сильным, могучим,
Людей всех бессильных царем!
Но рьяно подражали и Брюсову:
Ты мне в неотвратимом сне приснилась
И с дрожью радостной сошла творить обряд,
И было сладостно испить священный яд
И долго, долго стыть, пока ты возле тмилась.
А также Блоку:
Но вот приходит он таинственный,
И я бросаю танцевать,
Сажусь с тобою, друг единственный,
На эту яркую кровать…
И Городецкому:
Дажбог, Дажбог,
Ты солнца бог,
Пролей нам свет
На много лет.
А ты, Перун,
Рази стрелой,
Кто нам, ведун,
Грозит бедой.
Своеобразную «книгу отражений» представляет собой сборник московского поэта Георгия Рыбинцева «Ожерелье из слез и цветов». Его стихотворения отзываются то Брюсовым:
И электрические луны
Висят над окнами домов.
Перехожу я мост чугунный,
Не слыша собственных шагов.
то Блоком:
В ресторанных накуренных залах
Звенят бокалами, гнусавят скрипки.
Поймет ли та, кому я шлю улыбки,
Больной ужас желаний усталых.
Один же текст и вовсе может показаться наглым плагиатом блоковского «Балагана», а на самом деле, по-видимому, является слегка наивной попыткой использовать стихотворение Блока как остов для собственного поэтического высказывания, опытом соотнесения своего мироощущения с блоковским:
По рытвинам ухабистой дороги,
Волнуя бережно седой туман,
Плетутся скорбно траурные дроги,
Влача мой полинялый балаган.
В углу грустит с букетом из жасмина,
В костюме вышитом нуждой пестро –
Подруга униженья – Коломбина,
Боясь встревожить сонного Пьеро.
За ними – ужас мук и неудачи,
А там – кривлянье, тот же мертвый смех.
Чуть тащат балаган худые клячи
Для сладостных забав и для утех.
Но, может, к старости – влача чуть ноги,
Поймешь, что все, что было там – обман,
И бросишь с отвращеньем при дороге
Свой полинялый, пестрый балаган.
Не отвлекаясь более на отдельные, хотя бы и самые очевидные цитаты из модернистов у не модернистов, отберем из общего числа прочитанных нами книг массовых поэтов те, в которых встречаются эпиграфы из произведений модернистов. Расположив имена модернистов в получившейся таблице иерархически – в зависимости от частотности их упоминания в не модернистских книгах, мы получим возможность увидеть, кто из элитарных поэтов повлиял на массовых стихотворцев по-настоящему ощутимо:
Что обращает на себя внимание в этой таблице? Во-первых и в главных – само наличие среди не модернистов (пусть – тонкой, но действительно существовавшей) прослойки стихотворцев, испытавших модернистское влияние: 18 авторов из 258 нами прочитанных (более 7 %). Во-вторых – солидный отрыв Бальмонта, Брюсова[17] и Блока от остальных модернистов, чьи стихи выбирались для эпиграфов массовыми поэтами в 1913 году. Собственно, их воздействие на массовую словесность мы и предлагаем считать безусловным и значительным. В остальных же семи случаях приходится говорить о влиянии того или иного модерниста на конкретного автора-немодерниста. И, наконец, в-третьих, особо отметим достаточно широкий географический разброс книг не модернистов, представленных в таблице: кроме Москвы и Петербурга местами издания этих книг числились Киев (дважды), Юрьев, Пятигорск, Звенигородка, Омск и Чернигов.
Теперь вернемся к базовому для нашей работы разделению всех русских стихотворцев 1913 года на массовых поэтов и модернистов и сопоставим их книги между собой по нескольким критериям. Эти критерии таковы: наличие или отсутствие портрета (или фотографии) автора в книге, наличие или отсутствие авторского предисловия к книге, наличие или отсутствие разбиения книги на разделы, наличие или отсутствие датировок под стихотворениями.