ляд, первую в советской психологии попытку привнести бытийные, собственно человеческие проблемы в психологию, если бы не пришел срок перелома всей советской психологии, срок нового акта материалистической трагедии страны.
III. «РАЗГРОМ И УНИЧТОЖЕНИЕ»
Послереволюционный подъем науки проходил отнюдь не на безоблачном фоне. Уже с самого начала двадцатых годов в стране стали нарастать диспуты, дискуссии, обсуждения, посвященные тому — какой должна быть марксистская психология. Это не была просто научная полемика или борьба школ. Дискуссии приобретали все более выраженную политическую окраску с соответствующими штампами и ярлыками. В дело вступили «психологи с партийными билетами» — как правило, ничтожества в науке, но обладавшими ощущением своей большевистской непогрешимости.
Приведу фрагмент резолюции, принятой партийной конференцией Государственного института психологии, педологии и психотехники (сокращенно ГИППП)[10] в 1931 году: «Стоит задача разгрома и уничтожения остатков буржуазных теорий, являющихся прямым отражением сопротивления контрреволюционных элементов страны социалистическому строительству и служащих протаскиванию чуждых идей под видом якобы диалектико-материалистических». Я подчеркнул в резолюции слова — «разгром», «уничтожение», «контрреволюционные элементы», «протаскивание чуждых идей»… Все это из разряда ключевых слов эпохи, появление и употребление которых в то время было грозным симптомом. Вообще история этих и других окрашенных политикой дискуссий, во множестве разлившихся тогда по стране — лишнее и на этот раз печальное доказательство того, что вначале было слово, что со слов все начинается, словами формируется, а вслед за ними приходит действительное, не бумажное, не словесное дело разгрома и уничтожения.
Наконец, грянула гроза. Случилось это летом, в начале июля 1936 года, когда в газете «Правда» было напечатано Постановление ЦК ВКП(б) «О педологических извращениях в системе наркомпросов».
Название документа, как обычно, само по себе мало о чем говорит. Тоталитарные режимы любят туманные названия и особый язык. Если перевести на язык более внятный, то Постановление следовало бы назвать так — о разгроме и уничтожении (вот они — ставшие реальностью слова партийной резолюции) психологической науки и практики в Советском Союзе.
Предлогом, непосредственным объектом критики в постановлении была педология, прежде всего — использование тестов в школьной практике. В тогдашней системе Наркомпроса (Народного комиссариата просвещения) применялись тестовые исследования, по результатам которых должна была строиться та или иная тактика обучения, а также отбор детей во вспомогательные школы. Все это объявлялось в постановлении «вредными лженаучными взглядами», «сомнительными экспериментами», желанием «найти максимум отрицательных влияний и патологических извращений самого школьника, его семьи, родных, предков, общественной среды и тем самым найти повод для удаления школьника из нормального школьного коллектива». Исходя из этого предписывалось вообще «упразднить преподавание педологии как особой науки в педагогических институтах и техникумах», «ликвидировать звено педологов в школах и изъять педологические учебники», «раскритиковать в печати все вышедшие до сих пор теоретические книги педологов» и т. п.
Постановление направлялось, однако, отнюдь не только на педологию (т. е., говоря современным языком, на педагогическую и детскую психологию). Это была не пуля, а бомба, разрыв которой поражал все психологическое поле страны. Были закрыты Институты труда, психотехнические лаборатории (там ведь тоже применялись тесты), разогнаны различные психологические общества (уже вне зависимости от того — были там тесты или нет), ликвидировались психологические журналы и периодические издания, рассыпались типографские наборы книг, приготовленных к печати, изымались из библиотек и уничтожались книги, имеющие отношение к педологии, тестологии, психологии и ко всему, что так или иначе могло о них напомнить,[11] стали в изобилии появляться разгромные статьи и брошюры против психологов. Через короткое время (у дверей стоял страшный для страны 1937 год) начались выборочные аресты, высылки, расстрелы.
Позволю себе сделать небольшое личное отступление, имеющее, однако прямое отношение к обсуждаемой, сквозной для нас теме человека в советской психологии.
Суть сталинизма и коммунизма я начал пытаться постигать молодым человеком вместе со своим поколением в 60-ые годы. Нужной информации было крайне мало, приходилось собирать ее часто по крупицам. И то, что узнавал, приводило не только в ужас, но и в недоумение. Я поражался бессмысленностью злодеяний. Зачем все это надо было делать? Уничтожать военных накануне неизбежной войны, крестьян, которые кормили Россию? Сталин к тридцатым годам был диктатором и, тем не менее, он начал уничтожать своих верных соратников. Я долго не видел в этом никакой внутренней логики. Я не видел ту конкретную задачу, для которой надо было все это делать, которая могла бы придать смысл калейдоскопу злодеяний.
Лишь много позднее мне пришло в голову, что все обретает свой смысл и логику, если мы примем, что в качестве такой задачи выступало разрушение (или — знакомыми словами партийной резолюции — последовательный разгром и уничтожение) человека как свободного, суверенного существа. И тогда все выстраивается и становится на свои места. Кровавые компании обретают свою страшную логику и смысл. Сначала уничтожаются сословия, различающие одних людей от других — дворянство, купечество, крестьянство, затем религия как духовное прибежище человека, затем все самодеятельные организации, союзы, общества. Наконец, и это неизбежно, дело должно было дойти до науки.
Какая же наука, согласно этой логике, должна была быть уничтожена первой? Конечно же, психология — как наука о различиях, субъективных особенностях, своеобразии, неповторимости человека. Так оно и случилось. Постановление ЦК ВКП (б) «О педологических извращениях в системе наркомпросов» было первым в ряду дальнейших разгромов других наук. И не случайно, что острие его было направлено против тестов как объективных показателей человеческих различий и особенностей. Психология в СССР в этом плане есть пример, модель развития науки о человеке в тоталитарном коммунистическом государстве. Как писал один официальный историк советской психологии, «все существенные факты истории психологической науки в СССР следует рассматривать в свете борьбы Коммунистической партии». И, к сожалению, он совершенно прав. Вот почему, для того чтобы понять эти «существенные факты», необходимо выйти за их чисто внешнее описание и констатацию и проникнуть в суть «борьбы коммунистической партии», которая есть не что иное, как определенное решение проблемы человека, а именно ее окончательное решение, когда она как проблема, вопрос, разночтение, вариант, тайна должна была просто перестать существовать.[12]
Другое дело (и, как ни печально, мы вынуждены это констатировать) — психология не была совсем невинной жертвой коммунистических властей. Она отражала позитивистский дух эпохи, который способствовал возникновению последовательного материализма, каковым и является коммунизм. Психологи — сначала в ученых занятиях и стенах лабораторий — как бы отодвигали на второй план, а затем и вовсе отрицали у человека право на бессмертную душу и духовную жизнь, право на целостность и тайну бытия. Затем — и необыкновенно быстро — на смену теоретикам пришли практики и без особых затей и оглядок стали орудовать с людьми и народами, как с бездушными объектами. Но сам приход злодеев не был, конечно, случайным, он был подготовлен, предуготован предыдущим развитием, в котором свою роль сыграла и психология. Примитивному и жестокому Смердякову из «Братьев Карамазовых» (Ф. М. Достоевский) предшествует тонкий и умный Иван Карамазов. Иван Карамазов говорит слово, а Смердяков по тому слову действует, Иван Карамазов рассуждает, а Смердяков убивает. И главным аргументом против ученых речей Карамазова являются не логические ухищрения и эрудиция возможных просвещенных оппонентов, а действия Смердякова. Беспощадность в примитивах, в примитивных воплощениях наших идей. И реальные коммунисты были одним из таких воплощений.
Что же осталось после учиненного Постановлением ЦК ВКП (б) разгрома от советской психологии двадцатых — начала тридцатых годов?
Очень и очень немногое. Кто спасся тем, что заранее переехал в провинцию, подальше от столичного внимания (Харьковская группа А. Н. Леонтьева), кто тем, что публично каялся в своих «ошибках» и «заблуждениях» (Л. В. Занков), кто тем, что срочно перешел в другую профессию. В целом же, если теоретические (разумеется, строго марксистски ориентированные) и отдельные экспериментальные работы и направления еще оставались (А. Н. Леонтьев, С. Л. Рубинштейн и др.), то прикладная психология (ее реальное участие, распространение и применение в жизни) перестала существовать. Она ушла под крепнущий лед советской власти, чтобы вновь, неожиданно для многих вынырнуть в годы Второй мировой войны.
IV. ВОЙНА И ПОСЛЕВОЕННЫЕ МЫТАРСТВА
Вследствие грубейших ошибок Сталина, начало Великой Отечественной войны сопровождалось чудовищными потерями, огромные территории СССР были оккупированы фашистами, страна была поставлена на грань катастрофы. Изыскивались все силы и ресурсы. Вспомнили о психологах. И тут оказалось, что эти «буржуазные прихвостни» способны делать многое, чего не могут представители других специальностей. Например, работы психофизиолога С. В. Кравкова послужили основой для военной маскировки. Но главные успехи психологи показали в деле реабилитации, восстановления психического и соматического здоровья раненых бойцов. Психологи начали добиваться удивительных результатов благодаря применению разработанных ими методов. Были открыты специальные госпитали: Коуровский, где работали А. Н. Леонтьев, А. В. Запорожец и др., и Кисегачский (на Урале), где работали А. Р. Лурия, Б. В. Зейгарник и др. Появились важные разработки об уровнях установок, природе движений, нарушениях памяти, мышления, личности, мозговой локализации психических функций. Эти годы по праву считают временем рождения целой новой области, отрасли психологической науки —