А рядом с ними плечом к плечу стоял Владимир Псковский со своей прославленной в боях дружиной, а за ними белозёрские полки и пешая ростовская рать.
Рожки проиграли выступление.
Взгромоздясь на коня, Попович надвинул по локоть жесткую перщатую рукавицу.
Он обернулся на скаку:
— За мной!
Через несколько мгновений костромские ратники увидели, как из серого дождевого облака прямо перед ними вырвалась фигура на огромном жеребце, исполненная боевого пыла. Всадник пёр по кратчайшей.
— Режь!!!! — зверским голосом ревел он.
Следом за ним из водной пелены возникали другие, они были страшны, и в глазах их была сама смерть. Те, на кого они летели, цепенели. Из-за спины разъярённого Поповича возник Тороп. Их кони неслись бок о бок. Ветер свистел в ушах.
— Эге-ей! — зашелся криком Тороп, размахивая мечом. Его жеребец начал обходить жеребца Поповича.
Справа и слева грохотали копыта таких же могучих скакунов. За всадниками взлетали чёрные комья земли.
Врезавшись на полном скаку в строй костромских пешцев, Попович стал рубить направо и налево, и ликующая сила приливала к плечам. Меч пел победную песню славы. Он был как хищный волк в стаде беспомощных овец. Только стон стоял вокруг… да кровь текла ручьём. Он рубанул и еще, и еще… Нечленораздельные крики мужиков летели, казалось, мимо его ушей, не задевая воеводу. Тут главное решительность и беспощадное подавление сопротивления.
Небольшая конная дружина меньших Всеволодовичей попыталась встать на пути ростовцев.
Тороп ворвался прямиком в неё, распихивая противников и сбрасывая их с коней. Щит его прогнулся под принятыми на него ударами и пошёл трещинами. Рот был ощерен в злом оскале. Тут подоспели и остальные ростовские витязи, копьями прокладывая кровавый путь. Враги падали под копыта их коней.
Ошеломительно быстрый прорыв менял всю картину боя.
На правом фланге владимирского войска вот-вот могла случиться катастрофа, тогда всему конец. Владимирский князь видел это, и он сделал то единственное, что мог сейчас предпринять.
Не один Ростов был славен богатырями. Были храбрецы и в стольном Владимире. Юрята и Ратибор не пустые имена. Их слава уступала лишь славе Поповича. Ратибор человек буйного нрава и тяжелой руки. Он был красив как чёрт, любил выпить и в деле этом был зело крепок, и ещё любил он побахвалиться. Но когда доходило до схватки, мало кто так мог управляться с мечом. Единственное, что ему мешало, так это его нерассудливая ярость в бою. Юрята был яростен и мощен, но прямолинеен, что в бою, что на пиру. Он напоминал разъярённого носорога. Именно им Юрий приказал пресечь отступление и остановить ростовскую дружину.
Юрята, не раздумывая ни секунды, кинулся в гущу сечи, грозным зыком останавливая бегущих. Бывалые ратники скоро приходили в себя, ровняли строй. Вновь началась рубка. Прямо перед лицом Поповича сверкнули чужие неприязненные глаза, мелькнуло оружие. Чье-то копье скользнуло по крупу его скакуна, к счастью, не причинив серьёзного увечья, и конь, судорожно скакнув, чуть не выбросил всадника из седла и вынес ростовца прямо на Ратибора. Тот, чёрной молнии подобный, теснил трёх ростовских гридней разом. Попович встретил спокойно его взгляд, а меч встретил меч, рассыпая искры. Ратибор кинулся в атаку. Он наносил удары азартно, будто кузнец колотил по наковальне, стараясь её расколоть на части. И каждый его удар наносился в полную силу. Безумная ярость владела владимирским богатырём. Попович лишь успевал обороняться, ни его сила, ни доблесть не могли устоять перед таким напором. Но такие схватки не длятся долго. Потерявшего равновесие от удара, пришедшегося в пустоту, Ратибора качнуло вперёд, и не успел он восстановить равновесие, как меч Поповича, воспользовавшись удобным моментом, глубоко вонзился ему в неприкрытый щитом бок, разрывая вдрызг стальные кольца кольчуги. Ратибор покачнулся в седле и со сдавленным хрипом упал на влажную землю.
Пока Попович выяснял отношения с Ратибором, Тороп увидел недалеко от себя ликующее лицо Юряты, прокладывающего себе кровавый путь к победе, и направил своего скакуна прямо на него. Разогнав коня, Тороп размахнулся мечом от плеча. Юрята даже не уклонился от удара. Он выставил вперёд себя щит, и, как только оружие коснулось его поверхности, Юрята, страшно взревев, обрушил на противника секиру. Двинул так, что Тороп хоть и остался сидеть в седле, но лёг на гриву коня. Правая рука, выронившая клинок, повисла плетью. Меч выпал из его руки на землю. Секира глубоко разрубила плечо. Ему ничем нельзя было помочь. Суздалец радостно потрясал окровавленным топором.
Жизнь вытекала из Торопа с горячим потоком крови. Юрята снова взревел и крикнул боевой клич и вновь занёс над своей головой топор. Кровь стекала с него тяжёлыми каплями.
— Кто ещё хочет попробовать! — орал он, жилы на шее вздулись. Топор блистал грозно.
Но не успел он даже закончить, как на него налетел разъярённый Попович.
Меч быстро и смертельно точно ударил в грудь Юряты. Когда суздалец медленно валился с коня на сырую землю, он был уже мёртв.
Победа была стремительной. Смерть владимирских богатырей пагубным образом подействовала на настрой войска. Всё смешалось, правое крыло, центр. Уже было не разобрать. Наспех собранные мужики из рати Святослава с дикими воплями разбегались.
— Пущай князья друг у друга кишки выпускают!
Сражение перешло в стадию избиения. Теперь конные отряды по два-три молодца гоняли группы суетливо сопротивляющихся мужиков. Расположение духа у них было близким к геройскому. Дрыгнув лаптями, очередной раскроенный мужик валился на траву, шлепаясь на брюхо, чтобы больше уже никогда не подняться.
Владимирская рать, получившая удар в незащищённый фланг, быстро смешалась и, не выдерживая нападения с двух сторон, вынуждена была в беспорядке отступить. Последними покидали поле боя переяславцы Ярослава.
Константин должен был радоваться. Успех был полным. Весь разгромленный стан достался в добычу победителю. Его братья, по словам хрониста, «бежали с поля боя, без оглядки загоняя коней и теряя в панике элементы одежды».
Много славных бойцов полегло в этот день с обеих сторон. Правда, летописец, немного подумав, одним росчерком пера свёл все потери победителей к минимуму, всего к шести, пять человек со стороны новгородцев, да один из стана смолян. Вот и всё. Если бы не его более ответственные собратья по перу, то эту информацию, дошедшую до нас в косматых, обветшалых от времени фолиантах, сочли бы за истину.
С победой возвращался домой князь, князь-спаситель, князь-возродитель величавых надежд. Радостно и тяжко бил красным праздничным звоном большой ростовский колокол, и толпы горожан, холопов, монахов и мирян высыпали на дорогу, по которой ехал в город князь Константин. Ростовцы с радостью поздравляли друг друга, целовались, народ аж под копыта лез, крича:
— Ур-ра!
Ремесленники бросали работу и выходили из мастерских полюбоваться дружиной. В этот день, и князь, и богатырь убедились, что нет ничего лучше любви народа. Ничто так не греет душу, как заслуженное по праву уважение окружающих.
В честь своих героев Константин дал пир! Да такой, что дым столбом.
Только радовались зря. Не так много времени прошло с того момента, как обласканный Мстиславом Удатным, наделенный богатыми подарками, возвратился Попович в Ростов, как смыл кровь с доспехов, а во Владимирской Руси вновь произошли изменения. Князь Константин умер, передав верховное правление, а с ним и заботу о своих детях брату Юрию, которого так жестоко на Липице разбил, но не вычеркнул из своего сердца. Всё стало так, как и было раньше, только вот погибших было уже не воротить.
Тут пришёл черёд призадуматься Поповичу. С Юрием отношения у него сложились не гладкие. Много он его людей погубил, в том числе любимцев его извёл. И пусть говорят, что Юрий Всеволодович человек отходчивый, и правитель справедливый, но как сложиться на деле, одному Господу известно. В таких делах лучше головой попусту не рисковать. Так решил богатырь. А решив, оставил он навсегда Ростов. И чтобы не мозолить Юрию глаза, отправился со своими побратимами на службу князю Киевскому в далекий и богатый, полный былой славы Золотой Руси город!
В тот самый Киев, где поблескивают золотыми шлемами соборы — Святой Софии, Михайловский Златоверхий да громада Десятинной церкви. В тот самый Киев, что был матерью городов русских, хоть и растерявший за последнее время свой былой блеск. Бесконечные перевороты, в которых князья, выгрызая власть, вырывали золотой трон друг из-под друга, заметно подкосили его. Расчет богатыря оказался верен (он хоть и был богатырь, ничего не делал без расчёта), Мстиславу Старому, что обосновался на златом троне, нужна была любая поддержка, и уж тем более такая авторитетная, и он был к Поповичу безмерно щедр и радушен.
Шли годы, рубцевались раны, забывалось старое, и жизнь текла своею чередой, а только похвастаться было нечем. Это был род почётной ссылки, в которую, правда, он сам себя отправил. Тупик карьеры. Мстислава Старого, князя Киевского военные подвиги, как и воинская слава, не прельщали, он преспокойно мог обходиться и без них. И вот когда богатырь уже думал, что совсем закиснет, его жизненный путь вновь пересёкся с затейливым жизненным путём Мстислава Удатного, и случилось новое дело, которое вновь свело старых знакомых и вернуло Поповича на воинский путь. Подобно многим пакостям, дело это пришло со стороны степей.
За прошедшие годы богатырь отяжелел, шире раздались его квадратные плечи. Он был в рассвете мужской силы. Александр нравился Мстиславу Киевскому своей простотой, строгостью и даже массивностью. Разговаривать с богатырём всегда было легко, он был прям, бесхитростен и честен. В одной шитой рубахе, лишенный всяких иных украшений, взошел Александр в палаты тяжелою поступью, распрямился, покрестился на икону. Князь, подпершись рукой, сидел в позе задумчивости.
— Слышал, болеешь, князь?
— Да, у нас одни неприятности, — вздохнул Мстислав Старый с улыбкой.