7 февраля Екатерина писала Потемкину: «Когда Великий Князь уйдет от меня, я дам Вам знать, а пока что развлекайтесь как можно лучше, не в ущерб, однако, честным людям, к коим я себя причисляю. Прощайте, мой добрый друг».
И такое письмо писано на третий день после первой встречи…
А вскоре еще одна записочка, по мнению исследователей, относящаяся к 14 февраля: «Мой дорогой друг, будьте любезны выбрать мне какие-нибудь подарки для духа и сообщите мне, если можете, как Вы поживаете? Не имея никаких непосредственных сношений и из-за отсутствия господина Толстяка, я вынуждена беспокоить вас. Посему приношу Вам свои извинения».
Загадочные строки. Виднейший исследователь писем и документов екатерининского времени, создатель блистательных документальных фильмов о Суворове, о Потемкине и о Екатерине Великой Вячеслав Сергеевич Лопатин разгадал их смысл. Оказывается, Екатерина II, любившая делать подарки близким людям, предлагала Потемкину выбрать себе что-то по душе.
В записочке много иносказательного, ведь ее автор – императрица. Даже имена заменены кличками, известными лишь узкому кругу людей. «Толстяк» – это обер-гофмаршал двора князь Николай Михайлович Голицын, преданный слуга императрицы, брат генерал-фельдмаршала Александра Михайловича Голицына. Оба – близкие люди Петру Александровичу Румянцеву, который женат на их родной сестре. Тайна встреч Екатерины Второй и Потемкина находилась в надежных руках. Мало кто был посвящен в их отношения, и уж, конечно, нигде и ничто не протоколировалось.
А письма следовали одно за другим. Они датированы 14, 15, 16 и 18 февраля. Возможно, были и другие, которые не сохранились. 15 февраля Потемкин присутствовал на обеде, на котором еще был и А.С. Васильчиков, доживавший во дворце последние дни. О Васильчикове императрица упоминала в «Чистосердечной исповеди», даже не называя его по имени.
Постепенно тон писем менялся. Очевидно, во время тайных свиданий императрица дала понять Потемкину, что он ее нужен не как боевой генерал или не только как боевой генерал, которому она собирается поручить ответственное дело, а как близкий человек…
И это, видимо, поставило Григория Александровича в некоторое замешательство. Он сразу твердо дал понять, что фаворитом быть не намерен – это претило его представлениям о чести и достоинстве, было несовместимо с его православным воспитанием. Один из биографов князя подметил, что даже самый зловредный и сардонический мемуарист эпохи, некий Вигель, от которого не было никому пощады, и тот признавал «моральный характер» Потемкина.
Из переписки напрашивается вывод, что Потемкин дал понять государыне: ни на какие отношения, не освещенные Православной церковью, пойти не может. Очевидно и то, что императрица дала согласие стать его супругой. Когда-то, вскоре после переворота, подобное предложение уже делал государыне Григорий Орлов. Но высшие сановники намекнули ей, что готовы повиноваться императрице Екатерине, а госпоже Орловой – никогда. Теперь она уже могла принимать решение без оглядки на кого бы то ни было.
И вдруг 21 февраля императрица на целый день затворилась в своих покоях во дворце и никого не принимала. Двор был в недоумении. Случилось же это после бала-маскарада, который был дан накануне. На том маскараде императрица танцевала только с Потемкиным и несколько раз уединялась для разговора с ним. Возможно, именно тогда он дал ей понять, что не пойдет ни на какие отношения, не освещенные церковью, и попросил признаться в тех увлечениях, которые были у нее при дворе до встречи с ним. Очевидно, он сказал ей о сплетнях и о том числе увлечений, которые приписывали ей сплетники, поскольку в «Чистосердечной исповеди» императрица обронила такую фразу: «Ну, господин Богатырь, после сей исповеди, могу ли я надеяться получить отпущение грехов своих? Извольте видеть, что не пятнадцать, но третья доля из сих: первого по неволе, да четвертого от дешперации (отчаяния. – Н.Ш.). Я думала на счет легкомыслия поставить никак не можно; о трех прочих, естьли точно разберешь, Бог видит, что не от распутства, к которой никакой склонности не имею, а естьли я в участь получила с молода мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась. Беда в том, что сердце мое не хочет быть ни на час охотно без любви».
Письмо состоит как бы из ответов на поставленные Потемкиным вопросы и возражений против некоторых его упреков.
Возможно, в тот же день 21 февраля 1774 года после того, как Потемкин прочитал «Чистосердечную исповедь», состоялось объяснение, потому что императрица направила ему вечером еще одну записочку: «Я, ласкаясь к тебе по сю пору много, тем ни на единую черты не предуспела ни в чем. Принуждать к ласке никого не можно, вынуждать непристойно, претворяться – подлых душ свойство. Изволь вести себя таким образом, что я была тобой довольна. Ты знаешь мой нрав и мое сердце, ведаешь хорошие и дурные свойства, ты умен, тебе самому представляю избрать приличное по тому поведение, напрасно мучишься, напрасно терзаешься. Един здравый рассудок тебя выведет из беспокойного сего положения; без крайности здоровье свое надседаешь понапрасну».
А 27 февраля, выполняя волю государыни, Потемкин написал ей прошение о назначении его генерал-адъютантом:
«Всемилостивейшая Государыня!
Определил я жизнь мою для службы Вашей, не щадил ее отнюдь, где был только случай к прославлению высочайшего имени. Сие поставя себе простым долгом, не помыслил никогда о своем состоянии, и, если видел, что мое усердие соответствовало Вашего Императорского Величества воле, почитал себя уже награжденным. Находясь почти с самого вступления в армию командиром отдельных и к неприятелю всегда близких войск, не упускал я наносить оному всевозможного вреда, в чем ссылаюсь на командующего армией и на самих турок… принял дерзновение, пав к освященным стопам Вашего Императорского Величества, просить, ежели служба моя достойна Вашего благоволения и когда щедрота и высокомонаршая милость ко мне не оскудевают, разрешить сие сомнение мое пожалованием меня в генерал-адъютанты Вашего Императорского Величества. Сие не будет никому в обиду, а я приму за верх моего счастия, тем паче, что, находясь под особливым покровительством Вашего Императорского Величества, удостоюсь принимать премудрые Ваши повеления и, вникая в оные, сделаюсь вящее свободным к службе Вашего императорского Величества Отечества».
И вот перед нами письмо уже совершенно определенного содержания: «Гришенька не милой, потому что милой. Я спала хорошо, но очень немогу, грудь болит и голова, и, право, не знаю, выйду ли сегодня или нет. А естьли выйду, то это будет для того, что я тебя более люблю, нежели ты меня любишь, чего и доказать могу, как два и два четыре. Выйду, чтоб тебя видеть. Не всякий вить над собою столько власти имеет, как Вы. Да и не всякий так умен, так хорош, так приятен. Не удивлюсь, что весь город бессчетное число женщин на твой счет ставил. Никто на свете столь не горазд с ними возиться, я чаю, как Вы. Мне кажется, во всем ты не рядовой, но весьма отличаешься от прочих. Только одно прошу не делать: не вредить и не стараться вредить князю Орлову в моих мыслях, ибо я сие почту за неблагодарность с твоей стороны. Нет человека, которого он более мне хвалил и, по-видимому мне, более любил и в прежнее время и ныне, до самого приезда твоего, как тебя. А естьли он свои пороки имеет, то ни тебе, ни мне непригоже их расценить и расславить. Он тебя любит, а мне оне друзья, и я с ними не расстанусь».
Императрица не хотела, чтобы Потемкин с первых дней пребывания в столице был вовлечен в борьбу придворных группировок. Помнила она и о рекомендательных письмах, которые писал Григорий Орлов Румянцеву, когда Потемкин отправлялся в армию, о том, как хвалил граф молодого генерала.
На следующий день, 28 февраля, Екатерина сообщила в письме, что приказала заготовить указ о пожаловании Потемкина чином генерал-адъютанта Ее Императорского Величества. 1 марта весь двор узнал о новом назначении. Из Москвы приехал граф Алексей Орлов, встревоженный известием. Он прямо спросил у Екатерины о слухах, дошедших до него:
– Да или нет?
– Ты об чем, Алехан? – смеясь, ответила вопросом на вопрос Екатерина.
– По материи любви, – сказал граф Орлов.
– Я солгать не умею, – призналась Государыня.
Да, она полюбила, и ничто уже не могло помешать ее счастью.
«С первых шагов своего возвышения Потемкин не только постоянно дежурит во дворце, – рассказывает в своей книге B. C. Лопатин, – но и становится единственным докладчиком по военным делам. Именно по его совету Екатерина решает направить в Оренбуржье против Пугачева Суворова, который наконец-то получает чин генерал-поручика (17.3.1774). Потемкин, хорошо знавший генералов и офицеров действующей армии, рекомендует ей дельных людей, на которых можно положиться… Поначалу новый генерал-адъютант живет у своего зятя Н.Б. Самойлова, затем переезжает к сенатору и камергеру И.П. Елагину, верность которого Екатерине была испытана во время дела канцлера графа А.П. Бестужева. 15 марта следует новое пожалование: Потемкин назначается подполковником в лейб-гвардии Преображенский полк».
Сближение с императрицей и возвышение Потемкина были стремительны. 10 апреля Григорий Александрович переехал в Зимний дворец, где ему отведены покои. 21 апреля, в день своего рождения, Екатерина пожаловала ему ленту и знаки Ордена Святого Андрея Первозванного.
Дипломатический корпус с большим вниманием интересовался в те дни изменениями при российском императорском дворе.
Прусский посланник граф В.Ф. Сольмс доносил Фридриху II: «По-видимому, Потемкин сумеет извлечь пользу из расположения к нему Императрицы и сделается самым влиятельным лицом в России. Молодость, ум и положительность доставят ему такое значение, каким не пользовался даже Орлов».
Английский посланник писал в Лондон: «Потемкин действительно приобрел гораздо больше власти, чем кто-либо из его предшественников». И все в один голос отмечали высокие личные достоинства нового избранника Российской Императрицы.