Ред.), она не обладает ни гениальностью, ни умом Вашей Матери; у нее двадцатилетние дети, а в 1762 году Вам было только 7 лет”. “Все это правда, – ответил Император, – но, конечно, не надо дремать”».
Упоминание об императрице сделано не случайно. Палену удалось оклеветать Марию Федоровну и внушить императору подозрения на ее счет. Он подкреплял клевету частыми репликами по поводу и без повода. А это, увы, действовало и заставляло привыкать к той мысли, которую Пален уже навязал ранее. В своем длинном монологе, пытаясь успокоить императора, Пален лгал, не стыдясь. Верхом лицемерия были слова: «Соблаговолите, Ваше Величество, дать мне приказ письменно, уполномочивающий меня арестовывать безразлично всякого по моему усмотрению».
И эти полномочия Пален получил. Выйдя от императора, как сам вспоминал о разговоре, написал великому князю – наследнику престола, «убеждая его завтра же нанести удар». Наследник убедил отсрочить удар до 11 марта, когда дежурным будет 3-й батальон Семеновского полка, в котором он был уверен более чем в других остальных. Впоследствии Пален признался: «Я согласился на это с трудом и был не без тревоги в следующие два дня».
Итак, враги России готовили убийство одного из самых опасных для них русских самодержцев. Но где же была охрана? Где люди, приближенные к императору? Почему он остался со злодеями-нелюдями один на один. Верных и надежных людей из окружения государя заговорщики старались убрать любой ценой. В ход шли все средства и способы. Злодеям удалось оклеветать даже Алексея Андреевича Аракчеева, одного из наиболее преданных сановников. Удалив его от себя, Павел Петрович вскоре понял свою ошибку, но понял слишком поздно…
И вот наступил трагический для России день, 11 марта 1801 года. Август Коцебу вспоминал: «Гвардейские полки были собраны; шефы и большинство офицеров были расположены в пользу заговора; из нижних чинов ни один не знал о предприятии, которому должен был содействовать. Поэтому офицеры получили наставление во время марша к Михайловскому замку смешаться с солдатами и их подготовить. Я слышал от одного офицера, что настроение людей не было самое удовлетворительное. Они шли безмолвно; он говорил и много и долго; никто не отвечал. Он, наконец, спросил: “Слышите?” Старый гренадер сухо ответил: “Слышу”. Но никто другой не подал знака одобрения».
Князь А.Б. Лобанов-Ростовский вспоминал: «Нужно полагать, что собрание полков имело целью придать перевороту, до некоторой степени, характер народного движения и устранить нарекания в одной только дворцовой интриге».
Обстановка перед покушением была гнетущей. Подвыпившие главари дрожали от страха, однако выбор ими был сделан, и они шли вперед, понимая, что теперь уже другого пути у них нет.
Барон Гейкин впоследствии рассказывал: «В половине одиннадцатого гвардейский пехотный батальон, который вели вдоль Летнего сада, спугнул стаю ворон, поднявшихся с пронзительным криком. Солдаты в испуге начали роптать и не хотели идти дальше. Тогда Уваров воскликнул: “Как! Русские гренадеры не боятся пушек, а испугались ворон. Вперед! Дело касается нашего Государя!” Это двусмысленное восклицание убедило их».
Из всех заговорщиков точно знали, что планируется убийство государя, только фон дер Пален, барон Беннигсен, Платон и Николай Зубовы, то есть люди самых низких моральных качеств, скорее даже не люди, а жалкое их подобие. Каждый из этих подонков прошел к своему возвышению путь интриг, лжи, коварства и подлости. «Фельдмаршалы при пароле», как называл Александр Васильевич Суворов Н.В. Репнина и Н.И. Салтыкова, подсунули в генерал-адъютанты шестидесятилетней императрицы двадцатилетнего смазливого офицерика Платона Зубова, и тот разыграл пламенную любовь к пожилой женщине. Брат Николай воспользовался положением Платона. Пален путем наветов, клеветы и лицемерия прорвался в высшие эшелоны власти, разыгрывая преданность императору Павлу Петровичу и готовя ему коварный удар. Уже доказана прямая причастность Палена к травле русского военного гения Суворова. Доказано и то, что именно Пален организовал его медленное отравление во время следования в Петербург.
Император ни о чем не подозревал, и единственною его ошибкой было великодушие к людям, помноженное на доверчивость. Один из участников событий, граф Ланжерон, записал рассказ Кутузова, совершенно не ведавшего о предстоящем преступлении, о вечере 11 марта: «Мы ужинали вместе с Императором; нас было 20 человек за столом; он был очень весел и много шутил с моей старшей дочерью, которая в качестве фрейлины присутствовала за ужином и сидела против Императора. После ужина он говорил со мною, и пока я отвечал ему несколько слов, он взглянул на себя в зеркало, имевшее недостаток и делавшее лица кривыми. Он посмеялся над этим и сказал мне: “Посмотрите, какое смешное зеркало. Я вижу себя в нем с шеей на сторону”. Это было за полтора часа до его кончины».
Ланжерон особо указал: «Кутузов не был посвящен в заговор».
Обратимся теперь к запискам Николая Александровича Саблукова, который провел личное расследование тех событий. Немало трудов приложил Пален, чтобы перед покушением на государя удалить эскадрон Саблукова не только из Михайловского замка, но и из города. Приверженец самодержавной власти, Саблуков был оклеветан Паленом, выставившим его в глазах государя якобинцем. Свои записки-расследования Саблуков составил на основании, как он выразился, «данных самых достоверных и ближайших к тому времени, когда совершилась эта ужасная катастрофа».
Подобно убийцам Андрея Боголюбского, убийцы Павла Первого настраивали себя на злодейство и боролись с животным страхом, обуревавшим их, с помощью хмельного.
«Удивительное хладнокровие! Зверская жестокость!»
Саблуков записал следующее: «Вечером 11 марта заговорщики разделились на небольшие кружки. Ужинали у полковника Хитрово, у двух генералов Ушаковых, у Депрерадовича (Семеновского полка) и у некоторых других. Поздно вечером все соединились вместе за одним общим ужином, на котором присутствовали генерал Беннигсен и фон дер Пален. Было выпито много вина, и многие выпили более, чем следует. Говорят, что за этим ужином лейб-гвардии Измайловского полка полковник Бибиков, офицер, находившийся в родстве со всею знатью, во всеуслышание заявил мнение, что нет смысла стараться избавиться от одного Павла; что России не легче будет с остальными членами его семьи и что лучше всего было бы отделаться от них всех сразу. Как ни возмутительно подобное предположение, достойно внимания то, что оно было вторично высказано в 1825 году, во время заговора, сопровождавшего вступление на престол императора Николая Первого.
Около полуночи большинство полков, принимавших участие в заговоре, двинулись ко дворцу. Впереди шли семеновцы, которые и заняли внутренние коридоры и проходы замка.
Заговорщики встали с ужина немного позже полуночи. Согласно выработанному плану, сигнал к вторжению во внутренние апартаменты дворца и в самый кабинет Императора должен был подать Аргамаков, адъютант гренадерского батальона Преображенского полка, обязанность которого заключалась в том, чтобы докладывать Императору о пожарах, происходящих в городе. Аргамаков вбежал в переднюю государева кабинета, где недавно еще стоял караул от моего эскадрона, и закричал: “Пожар!” Узнав голос Аргамакова, стража открыла дверь, и заговорщики, которых было до 180 человек, ворвались во дворец. Офицер Марин, тоже предатель, который командовал внутренним пехотным караулом, удалил с постов оставшихся верных Государю часовых и расставил тех, кто служил заговорщикам. Но дальше произошла осечка. У дверей покоев государя путь заговорщикам преградили два гусара, которые вступили в борьбу с бандой нелюдей, но один тут же был убит, а второй – камер-гусар Кирилов – ранен». Впоследствии узнав о подвиге гусара, вдовствующая императрица сделала его своим камердинером.
«Найдя первую дверь, ведшую в спальню, незапертую, – рассказал далее Саблуков, – заговорщики сначала подумали, что Император скрылся по внутренней лестнице (и это легко бы удалось), как это сделал Кутайсов. Здесь важно сразу оговориться, что низкий трус и предатель Иван Павлович Кутайсов, который мог спасти своего благодетеля Государя, бежал босиком, в чем был одет, и скрылся у своей любовницы». Причем И.П. Кутайсов бежал, даже не открыв дверь на лестницу, чем обрезал все пути отхода императору. Увидев, что единственный путь спасения перекрыт, заговорщики бросились в спальню государя.
Они знали, что государь там должен быть один. После последних родов врачи запретили императрице близкие отношения с супругом, и она находилась всегда в своей спальне. Пален же сумел убедить государя в опасности, которая могла исходить от нее, что, конечно, было клеветой, и дверь в ее опочивальню наглухо забили. Тем самым Пален перекрыл и этот путь спасения. Н.А. Саблуков так описал дальнейшие события: «Взломав дверь в опочивальню, заговорщики бросились в комнату, но Императора в ней не оказалось. Начались поиски, но безуспешно, несмотря на то, что дверь, ведшая в опочивальню Императрицы, тоже была заперта изнутри. Поиски продолжались несколько минут, когда вошел генерал Беннигсен, высокого роста, флегматичный человек. Он подошел к камину, прислонился к нему и в это время увидел Императора, спрятавшегося за экраном. Указав на него пальцем, Беннигсен сказал: “Он здесь”, после чего Павла Петровича тотчас вытащили из его прикрытия.
Князь Платон Зубов, действовавший в качестве оратора и главного руководителя заговора, обратился к Императору с речью. Отличавшийся, обыкновенно, большой нервозностью, Павел на этот раз, однако, не казался особенно взволнованным и, сохраняя полное достоинство, спросил, что им всем нужно? Платон Зубов отвечал, что деспотизм его сделался настолько тяжелым для нации, что они пришли требовать его отречения от престола. Император, преисполненный искреннего желания доставить своему народу счастье, сохранять нерушимо законы и постановления Империи и водворить повсюду правосудие, вступил с Зубовым в спор, который длился около получаса и который, в конце концов, принял бурный характер».