В момент спора между императором и злодеями-нелюдями в коридорах послышался шум. Решив, что это идет подмога Павлу, заговорщики разбежались, кто куда. У Павла Петровича появился шанс спастись, но его снова подвело доверие к людям, которое в данном случае обратилось в доверчивость к нелюдям. Император остался один на один с наиболее циничным из убийц, бароном Беннигсеном. Известно, что император был не робкого десятка, прекрасно владел шпагой, и Беннигсен не представлял для него никакой опасности. Беннигсен, понимая, что Павел Петрович может немедленно уйти и поднять тревогу, но, не решаясь противодействовать этому силой, вкрадчиво заговорил:
– Ваше Величество, оставайтесь на месте, иначе ни за что нельзя поручиться при этой пьяной толпе. Гарантией Вашей безопасности будет моя шпага.
Более циничного и лживого заявления из уст убийцы, удерживающего в капкане жертву и знавшего, что часы, даже минуты этой жертвы сочтены, представить трудно. А через несколько минут выяснилось, что шум создала отставшая группа заговорщиков. Убийцы воротились в спальню еще более распаленные от сознания своего ничтожества и трусости, ну, и, конечно, осмелевшие оттого, что паника оказалась ложной. Для опасений же основания, безусловно, были, поскольку заговорщикам не удалось найти изменников среди нижних чинов, и некоторые караулы в других частях замка не подозревали о происходящем.
Фонвизин писал: «Услыша, что в замке происходит что-то необыкновенное, старые гренадеры, подозревая, что Царю угрожает опасность, громко выражали свои подозрения и волновались. Одна минута – и Павел мог быть спасен ими. Но поручик Марин, не потеряв присутствия духа, громко скомандовал: “Смирно!” От ночи и во все время, как заговорщики расправлялись с Павлом, продержал своих гренадер под ружьем недвижными, и ни один не смел пошевелиться…»
А между тем в опочивальне Павла назревала развязка. Один Пален пока еще не появился на сцене. Он ловчил до последней возможности, ибо понимал, что любой непредвиденный случай может все расстроить. Бернгарт по этому поводу писал: «Действительно, среди тех, которые хорошо знали Палена, было распространено мнение, что он замышлял в случае неудачи переворота арестовать Великого Князя вместе со всеми заговорщиками и предстать перед Павлом в роли спасителя».
Недаром же он сознался в участии в заговоре с целью его раскрытия и взял полномочие арестовать любого, по своему усмотрению. И войскам не случайно объявляли туманно о том, что идут «решать участь Государя». Случись провал, заговорщиков отправили бы в крепость во главе с наследником престола. Одним словом, пока Беннигсен и Зубовы действовали, Пален ожидал развязки, находясь поодаль и объяснив затем, что прикрывал их тыл.
А между тем те из заговорщиков, что были сильно пьяны, стали оскорблять императора, торопя развязку. Павел Петрович, чтобы перекричать их, стал говорить громче и сильно жестикулировать.
Н.А. Саблуков писал: «В это время шталмейстер Николай Зубов, человек громадного роста и необыкновенной силы, будучи совершенно пьян, ударил Павла по руке и сказал: “Что ты так кричишь!” При этом оскорблении Император с негодованием оттолкнул левую руку Зубова, на что последний, сжимая в руке массивную золотую табакерку, со всего размаха нанес правою рукою удар в левый висок Императора, вследствие чего тот без чувств повалился на пол. В ту же минуту француз-камердинер Зубова вскочил с ногами на живот Императора…» Его примеру последовали князь Яшвиль, Татаринов, Гордонов, Скарятин и другие. Они рубили саблями, кололи шпагами.
«Началась отчаянная борьба, – писал Фонвизин. – Павел был крепок и силен: его повалили на пол, топтали ногами, шпажным эфесом проломили голову».
Но государь все еще дышал. И тогда барон Беннигсен, наблюдавший со стороны за этой оргией, с убийственным хладнокровием подошел к злодеям и протянул свой офицерский шарф, который подхватил Скарятин. Скарятин тут же задушил императора.
Беннигсен же вышел, как указал Фонвизин, в «предспальную комнату, на стенах которой развешаны были картины, и со свечкою в руках преспокойно разглядывал их. Удивительное хладнокровие! Зверская жестокость!»
Николай Александрович Саблуков подвел такой итог кровавой драме:
«Называли имена некоторых лиц, которые выказали при этом случае много жестокости, даже зверства, желая выместить зло и ненависть на безжизненном теле, так что докторам и гримерам было нелегко привести тело в такой вид, чтобы можно было выставить его для поклонения, согласно существующим обычаям. Я видел покойного Императора, лежащего в гробу. На лице его, несмотря на старательную гримировку, видны были черные и синие пятна. Его треугольная шляпа была так надвинута на голову, чтобы, по возможности, скрыть левый глаз и висок, который был зашиблен. Так умер 12 марта 1801 года один из Государей, о котором история говорит как о монархе, преисполненном многих добродетелей, отличавшемся неутомимой деятельностью, любившем порядок и справедливость, и искренно набожном. В день своей коронации он опубликовал акт, устанавливающий порядок престолонаследия в России. Земледелие, промышленность, торговля, искусства и науки имели в нем надежного покровителя. Для насаждения образования и воспитания он основал в Дерпте университет, в Петербурге училище для военных сирот (Павловский корпус). Для женщин – институт ордена Св. Екатерины и учреждения ведомства Императрицы Марии».
Свои записки Саблуков заключил следующими словами: «Нельзя без отвращения упоминать об убийцах, отличавшихся своим зверством во время этой катастрофы. Я могу только присовокупить, что большинство из них я знал до самого момента кончины, которая у многих представляла ужасную нравственную агонию в связи с самыми жестокими телесными муками».
«Теперь вас поздравляю – вы Император!»
Если же вдумчиво подойти к оценке фактов известных, то не может не удивить хамское отношение заговорщиков к великому князю после убийства императора Павла, когда он, наследник престола, автоматически стал императором. Мог ли вельможа, даже высокого ранга, ворваться в уже царские покои и, беспардонно стащив с постели того, кто уже стал царем, крикнуть: «Хватит ребячиться, пошли царствовать!» Скорее всего, конечно, этот свой «подвиг» выдумал сам фон дер Пален, но многие современники, свидетели той трагической ночи, указали на, мягко говоря, нетактичное поведение заговорщиков по отношению к новому императору. Такое поведение вполне возможно и объяснимо, если принять во внимание, что хамили и грубили заговорщики не Александру Павловичу, а Симеону Афанасьевичу Великому, внебрачному сыну убиенно императора, ведь он, этот сын, был впутан ими в преступление и оказался вполне зависимым от злодеев.
А разве не вызывает удивление отношение овдовевшей императрицы Марии Федоровны к тому, кто официально считался ее сыном?! Н.А. Саблуков, который провел личное подробнейшее расследование трагедии 11 марта 1801 года и оставивший записки, указывал, что новоиспеченный император, «который теперь увидел изуродованное лицо своего отца, накрашенное и подмазанное, был поражен и стоял в немом оцепенении. Тогда Императрица-мать обернулась к нему и с выражением глубокого горя и видом полного достоинства сказала: “Теперь вас поздравляю – вы Император!” При этих словах Александр (тот, кого мы полагали Александром. – Н.Ш.), как сноп, свалился без чувств, так что присутствующие на минуту подумали, что он мертв».
Интересно то, что Мария Федоровна не кинулась к нему, не склонилась над ним, хотя, как известно, именно старшие сыновья Александр и Константин были особенно любимы ею до обожания, а, опершись на руку Муханова, удалилась. Разве она бы поступила так, если б в обморок, почти замертво, упал родной ее сын? Разве мать способна поступить вот так равнодушно и хладнокровно? Но Мария Федоровна поступила так, потому что наверняка знала о причастности новоиспеченного императора к цареубийству, а равнодушие к его обмороку свидетельствует о том, что она знала, что это не ее сын… Можно себе представить, каково было тому, кто был в ту ночь назван императором. Ведь он оказался заложником в руках истых, коварных и весьма опытных злодеев, для которых жизнь человеческая – сущие пустяки. Ведь это именно они, используя удивительное стечение обстоятельств – поразительное сходство Симеона Афанасьевича Великого, внебрачного сына императора Павла, с его старшим законным сыном, решили разыграть свою карту и, устранив Александра Павловича, подменили его Симеоном, сделав того соучастником злодеяния. Только этим можно объяснить то, что в первые дни правления нового императора цареубийцы повели себя независимо, нагло, пытаясь как можно скорее добиться того, ради чего они пошли на преступление. А стремились они к введению конституции, ограничению власти императора, а если точнее, то разделению власти между ним и ими, а если еще точнее, то к полному захвату власти в свои руки.
Нам не узнать, о чем думал в начальные времена своего царствования, названные «дней Александровых прекрасным началом», тот, кто находился меж многих огней. С одной стороны, на него давили злодеи цареубийцы, требуя поделиться с ним властью, с другой – «якобинская шайка» испрашивала того же для себя, с третьей – безусловно, призывал к порядку, к осознанию своей роли Самодержца Российского граф А.А. Аракчеев.
По настоянию цареубийц император объявил амнистию всем тем, кто был подвергнут заключению, ссылкам и опале при Павле Первом. Если бы эти люди пострадали безвинно от отца, они, конечно, теоретически могли бы стать сподвижниками сына. Но отбывали они наказание заслуженно, за конкретные преступления против Державы Российской. Ведь чтобы не выдумывали о репрессиях Павловского периода царствования, император напрасно никого не наказывал. И вот взяточники, казнокрады, лихоимцы вернулись к своим «обязанностям» в прежние присутственные места.
Немедленно было закрыто окно для подачи жалоб и заявлений, посредством которого император Павел Первый получил немало сведений о том, что творилось в Державе Российской и посредством которого многие негодяи были изобличены.