здо раньше, чем у наших частных начальников.
А что же делали после сего театрального представления император Александр и его друзья?
Долгоруков, к примеру, пребывал в особенном волнении. Он боялся, что французы сорвут триумф, но сорвут не своими активными действиями, а паническим бегством. Он несколько раз выезжал к аванпостам и интересовался поведением неприятеля. То, что французы убегать не собираются, его радовало. До утра он носился по аванпостам. А между тем к шести часам доставили в войска диспозицию, наконец-то переведенную. Теперь всю эту бестолковую австрийскую галиматью должны были изучить начальники колонн и довести до подчиненных. Но на это уже времени не оставалось, ибо начало действий было назначено на семь часов утра.
Долгожданным для императора Александра утром 20 ноября блестящая свита царедворцев появилась на поле предстоящего сражения, сверкая заслуженными на балах орденами и знаками отличия. Никто из этой свиты в бою не был ни разу. Александр выглядел помпезно, с торжественным видом он подъехал к колонне, при которой находился Кутузов, и тут же лицо исказилось от гнева: солдаты отдыхали.
Едва скрывая раздражение, император спросил сухо и резко:
«Михайло Ларионыч, почему не идете вперед?»
«Я поджидаю, чтобы все войска колонны собрались», – осторожно ответил Кутузов, который специально задержал колонну на Праценских высотах и хотел как-то завуалировать эту свою уловку.
«Ведь мы не на Царицынском лугу, где не начинают парада, пока не придут все полки», – сказал император.
Кутузов ответил:
«Государь, потому-то я и не начинаю, что мы не на Царицынском лугу. Впрочем, если прикажете!..»
Нетерпеливый Александр приказал немедленно идти вперед, под картечь неприятеля, ибо Наполеон уже все приготовил для встречи русских колонн.
Кутузов не стал объяснять того, чего никогда бы не смог понять император, полагавший, что вся тактика действий войск заключается в одних лишь парадах на упомянутом уже Царицынском лугу. Четвертая колонна, при которой был Кутузов, стояла на Праценских высотах. Их-то и не хотел покидать Кутузов, понимая, что они не только господствуют над полем, но и являются ключевыми для всей позиции. Они могли сыграть важнейшую роль в случае неудачи и помочь отвести беду. Говорить о том было совершенно бесполезно, ибо Александр и не думал о неудаче. Он прогнал Русские войска с высот на радость Наполеону, который еще накануне сказал, разумеется, с подачи маршала Бертье: «Если русские покинут Праценские высоты, они погибнут окончательно».
И вот Александр, считавший себя великим полководцем, сделал так, как того хотел противник. Бездарность и тщеславие? А может, сознательное истребление русских солдат, офицеров и генералов по заданию Англии? Доказательства, приведенные в труде Г.С. Гриневича о том, что Александр вовсе не Александр, а Симеон Великий, прошедший школу в Англии, ставят все на свое место. Уж больно трудно поверить в то, что император по наивности освобождает для противника выгодные позиции, которые тот немедленно и занимает. Ведь не то что генералу, каждому солдату совершенно ясно, что ключевые позиции должны быть оберегаемы на протяжении всего сражения. А в строю было немало еще солдат, которых учили по-суворовски: «каждый солдат должен знать свой маневр». А свой маневр невозможно знать, если не знаешь маневра своего соседа и справа и слева, если не понимаешь цели действий и задач всего подразделения.
Не заслуживает сражение того, чтобы говорить о нем много. Бездарный (это мягко говоря), а по сути преступный план Александра, составленный совместно с Вейротером, тут же его и передавшим Наполеону, сделал сражение не сражением, а убийством, правда, убийством не императора, а его подданных.
Александр находился при четвертой колонне, когда упало несколько первых ядер. Одно разорвалось поблизости и осыпало его сырой уже в это время года землей. Свита разбежалась – каждый ускакал, куда кони понесли, ведь и кони у свиты в боях не бывали. Иные сподвижники императора были найдены и приведены в главную квартиру лишь к ночи, когда все уже закончилось. Александр оказался не храбрее других. Конь понес его прочь от грозной сечи, понес с такой скоростью, что уже в тылу, в кустарнике поскользнулся, уронил величавого седока, и тот, забившись в укромное место, закрыл лицо платком заливаясь слезами. Полководческой славы не получилось. Там его и нашли верноподданные генерал-адъютанты, с большим удовольствием рванувшие с поля боя на поиски императора.
Кутузов сильно переживал трагедию, переживал до конца дней своих. Спустя семь лет, когда он обратил наполеоновскую армию, по меткому выражению А.И. Михайловского-Данилевского, «в нестройные безоружные толпы одурелых людей», Кутузов заговорил об Аустерлице с офицерами, увидев брошенное ему под ноги французское знамя с надписью: «За победу под Аустерлицем»: «Господа! Вы молоды; переживете меня и будете слышать рассказы о наших войнах. После всего, что свершается теперь перед вашими глазами, одной выигранной победой или одной понесенной мною неудачей больше или меньше все равно для моей славы, но помните: я не виноват в Аустерлицком сражении».
Позор Аустерлица не был позором русского полководца и русских воинов. Этот позор должен был принять на себя лишь один человек – император, известный нам под именем Александра Первого.
Архипелагский подарок Западу
Освоение Средиземноморья было начато еще Екатериной Великой во время Русско-турецкой войны 1768–1774 годов, в ходе которой была проведена 1-я Архипелагская экспедиция и одержана блистательная победа в Чесменском сражении 1770 года. Правда, по Кучук-Кайнарджийскому мирному договору России пришлось отдать Османской империи все завоевания в Архипелаге, но взамен удалось получить Азов с его областью, Керчь и Эниколь (Феодосию) в Крыму, Кинбурн в устье Днепра. Кроме того, Россия приобрела степь между Днепром и Бугом, и что особенно важно, право свободного плавания по Черному морю и через Дарданеллы. Турция обязалась выплатить контрибуцию в 4,5 миллиона рублей. Очень важным достижением было то, что крымские татары получали независимость от Порты. Это явилось первым шагом по присоединению Крыма к России.
Освоение Средиземноморья продолжилось при императоре Павле I.
В феврале 1799 года Федор Федорович Ушаков взял блистательным штурмом остров Корфу, захваченный в 1797 году французами. Об этом острове Наполеон говорил: «Остров Корфу, Зонте и Кефалония имеют для нас большее значение, чем вся Италия». Россия вновь укрепила свои позиции в Средиземноморье, заняв стратегически важные пункты.
С каждым новым военным столкновением с Османской империей Россия все более утверждалась в Средиземноморье. То, о чем когда-то мечтали Екатерина Великая и Потемкин, сбывалось постепенно благодаря походам Федора Федоровича Ушакова в период царствования императора Павла Первого, правильно оценившего важность господства в Архипелаге, и теперь, в правление Александра Первого, хоть и не понимавшего важности укрепления позиций в Средиземноморье, но продолжавшего по инерции политику бабушки и отца в этом районе.
В ходе 2-й архипелагской экспедиции в вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина в 1806 году эти завоевания были упрочены овладением Каттарской областью, обеспечивающей возможность быстрого развертывания русских военно-морских и сухопутных сил в Архипелаге. В 1807 году в результате победоносного Дарданелльского сражения Сенявин наглухо запер вход в пролив Дарданеллы и фактически блокировал Константинополь.
Но далее произошли события, которые трудно укладываются в представлении о чести и достоинстве руководителя державы. В июне 1807 годы Сенявин получил рескрипт императора Александра I передать все завоевания в Средиземноморье и возвратиться в Петербург. Этим предательским приказом были потрясены не только Сенявин и его офицеры и адмиралы, но и все местное население, которое стремилось встать под руку России. Каттарцы и многие другие народы Архипелага присягнули уже русскому императору.
Зачем же императору понадобилось делать такой подарок врагу России – Наполеону? Оказывается, и предательство единоверных народов и завоевания в Средиземноморье имели свою цену – император отдал их Наполеону за то, что тот вернул прусскому королю завоевания французов в Пруссии. За земли Пруссии, захваченные французами в ходе Русско-прусско-французской войны 1806–1807 годов, император рассчитался предательством стратегических интересов России и единоверных ей народов, а кроме того, и предательством героических русских моряков, которые вынуждены по его приказу были возвращаться в Россию маршрутом, на котором господствовал британский флот, имевший подавляющее численное преимущество. Эскадру Сенявину ожидал неравный смертельный бой, из которого вряд ли суждено было кому-то выйти живым – слишком велико было численное преимущество англичан. Внезапно налетевший шторм спас Русскую эскадру. Англичане потеряли ее, и Сенявину удалось дойти до Испанского порта. Там она вскоре была блокирована британцами. Только твердость и мужество Сенявина, его дипломатический талант помогли провести с англичанами переговоры таким образом, что эскадра была интернирована на почетных для русских моряков условиях.
Русские моряки, благодаря мужеству и отваге Сенявина, благодаря его дипломатическому мастерству, не спустили Андреевских флагов до тех пор, пока не были с почетом погружены на специально выделенные корабли для отправки в Россию.
Русские боевые корабли впоследствии Англия вернула России. Когда же Сенявин вернулся в Петербург, император не пожелал даже видеть его. Вскоре блистательному флотоводцу был предложен пост начальника Ревельского порта, с которого он отправился в свою блистательную экспедицию. Только после вступления на престол императора Николая Первого отважный адмирал был награжден по заслугам, а когда он ушел в лучший мир, Николай Павлович в знак особого уважения лично командовал почетным экскортом при погребении. В то же самое время Россия по воле того, кто воссел на престол под именем Александра Первого, утратила Русскую Америку. Аляска была утрачена позднее – Александром Вторым.