В 1718 году для выработки мирного договора между Россией и Швецией открылся Аландский конгресс. Но при осаде одной из крепостей в Норвегии был убит Карл XII. По характеру раны сразу же возникли подозрения: пуля прилетела не из крепости, ее пустил кто-то из «своих», с близкого расстояния. Последующие события данную версию подтвердили.
В Стокгольме, по сути, произошел государственный переворот. Наследницей погибшего короля считалась его сестра Ульрика Элеонора, которую вынудили уступить престол мужу, Фридриху Гессенскому. Было упразднено самодержавие, власть перераспределялась в пользу парламента. А там у руля оказалась пробританская партия. Главный сторонник мира с Россией Георг Генрих фон Герц был схвачен, обвинен в измене и казнен. Переговоры сорвались.
Англия и Ганновер теперь уже официально вступили в союз с Швецией, а русских постарались оставить в международной изоляции. При посредничестве британцев наши вчерашние партнеры – Дания, Пруссия, Саксония с Польшей – заключили со шведами сепаратный мир.
К антироссийской коалиции примкнула Австрия. Король Речи Посполитой и саксонский курфюрст Август повел переговоры о союзе со Швецией и Австрией. В польском сейме уже зазвучали вовсю призывы отобрать у русских Смоленск, Киев, Левобережную Украину.
Но наша страна и с этими проблемами справилась, причем в одиночку, без союзников. Балтийский флот действовал все более решительно. В мае 1719-го отряд капитан-командора Яна Вангофта арестовал 13 шведских торговых судов. Эскадра капитана Наума Сенявина встретила возле острова Эзель неприятельский линейный корабль, фрегат и бригантину: атаковала и заставила сдаться. Балтийское море становилось русским.
В июле 1719-го наш флот высадил десанты в Швеции – 26 тыс. солдат. Они громили заводы, фермы, городки, появлялись в 15 км от Стокгольма. Штурмовать столицу не стали, просто показали – она досягаема.
В шведском правительстве и риксдаге после этих ударов становилось все больше образумившихся и протрезвевших. Скандинавский народ роптал: не пора ли мириться? В тот момент Англия сумела удержать Швецию от подобного шага, науськивала поднапрячься, сулила кредиты, непосредственную военную поддержку, заверяла, что не позволит Петру I повторить десанты. К тому же прислала флот, который вместе со шведским ходил по Балтике и обстреливал принадлежавшее русским побережье Эстонии (британские корабли опасались приближаться к крепостям, батареям и морским базам, порушили какие-то сараи и бани, и над этим зело потешались при царском дворе).
В 1720-м высадка наших десантов возобновилась. Чтобы воспрепятствовать ей, неприятельское командование выслало линейный корабль, 4 фрегата и 9 мелких судов под началом адмирала Шеблада. Причем прикрывала их еще одна эскадра, британская. Возле острова Гренгам шведы обнаружили состоявшую из мелких гребных суденышек флотилию князя Михаила Голицына: 52 малокалиберные пушки на всех. У противника было 156 орудий куда более солидного калибра. Русские притворились, что удирают. Шведы азартно устремились в погоню, растянулись, нарушив строй, и их заманили в узкий мелководный пролив.
Затем наши неожиданно для врага развернулись и бросились в атаку. При попытках маневрировать все фрегаты один за другим сели на мель, в жарком бою их взяли на абордаж. Избежал печальной участи только линейный корабль: бросив якорь, сумел развернуться на месте и ушел восвояси. Англичане благоразумно не полезли в пролив, им оставалось лишь любоваться со стороны, как русские штурмуют и берут в плен 4 фрегата новоиспеченных союзников.
После этой победы и очередных десантов на шведскую землю даже самые упорные сторонники войны в Стокгольме убедились: близка катастрофа. Переговоры возобновились, и 30 августа 1721 года был заключен Ништадтский мир. Россия получила все, чего добивалась: земли на Ладоге и Неве с Петербургом, Карелию и прилегающие финские районы, Эстляндию и Лифляндию. Твердо встала на берегах Балтийского моря, которые сама же отвоевала. А на месте Пантелеимоновской часовни Петр I повелел строить храм во имя того же святого, завершенный и освященный в 1722-м, ведь морская победа у острова Гренгам была одержана в тот же день, что и Гангутская, 27 июля (7 августа).
В наше время эта церковь, повторимся, является и православной святыней, и мемориалом воинской славы. К памятным знакам, посвященным сражениям у Гангута и Гренгама, в XX веке добавились символы героической обороны полуострова Ханко (тот же Гангут) в 1941-м.
Что ж, все справедливо, бойцы Великой Отечественной достойно продолжили традиции тех, кто сражался в Северной войне. Да и бились они, если вдуматься, за то же самое: за честь, славу и мир для родной страны, за то, чтобы Россия чувствовала себя на Балтике как дома, сохранив обретенное предками.
Игорь Немчинов. Имперский путь (Победа в Северной войне)
10 сентября (н. ст.) 1721 года был подписан Ништадтский мир, официально завершивший крупнейшее на тот момент геополитическое противостояние – Северную войну, в которой Россия одержала победу над Швецией. Историческая кампания, длившаяся с разной интенсивностью на протяжении двух с лишним десятилетий, фактически поставила крест на имперском, великодержавном статусе нашего северного противника и, напротив, наделила совокупностью таких качеств Русское государство. Отныне – с 2 ноября 1721-го – оно с полным правом стало именоваться Российской империей.
Когда Петр Великий прорубал свое окно в Европу и строил Санкт-Петербург, он не захватывал вероломно шведские земли или «северные прибалтийские провинции», как по сей день трактуют те события шведские же источники. Русский царь всего лишь возвращал России законные территории, принадлежавшие ей с незапамятных времен. Шведы воспользовались в XVII столетии Смутой и оттяпали у Руси края, некогда входившие в состав еще древней Новгородской республики. Закрыв тем самым нашему государству выход к Балтике.
«Северный сосед» в лице его правителей был по отношению к русским крайне недружелюбен, чертовски высокомерен, к тому же на свою беду оказался патологически самонадеян. Вот эту патологию и пришлось хирургически лечить Петру I совместно с вверенными ему войсками. То, какими видели наших пращуров, живших в начале XVIII века, «свободные западные граждане», демонстрирует всем известный Вольтер – в своем труде «История Карла XII»: «Московиты были менее цивилизованны, чем обитатели Мексики при открытии ее Кортесом. Прирожденные рабы таких же варварских, как и сами они, властителей, влачились они в невежестве, не ведая ни искусств, ни ремесел и не разумея пользы оных…
Единственными полками, на которые можно было хоть сколько-нибудь надеяться, были те, коими командовали немецкие офицеры, но, к сожалению, оные оказались в слишком малом числе. Остальные же представляли собой сборище согнанных из лесов варваров, одетых в звериные шкуры и вооруженных кто луком, а кто просто дубиной. Лишь у немногих были ружья, и ни одному не приходилось еще участвовать в регулярной осаде. К тому же во всей армии не нашлось ни одного умелого артиллериста».
Что особо примечательно в этих вольтеровских «характеристиках»? Если не обращать внимания на типичную развесистую клюкву и на то, что описания касаются в основном битвы при Нарве – первого петровского «блина» в Северной войне, вышедшего чудовищным комом, – прежде всего бросаются в глаза нескрываемое презрение к «варварам-московитам» и твердая уверенность, что Россия и русские не имеют моральных, а равно юридических прав ни на самобытность, ни, тем паче, на великодержавность.
Подобный взгляд на нашу страну и ее народ был характерен для западных прогрессоров задолго до рождения Вольтера и много позже его смерти. К примеру, дружной парочке Марксу – Энгельсу принадлежали отнюдь не в меньшей степени русофобские и в то же время ничуть не менее категоричные высказывания. Этот фактор, надо полагать, как раз и был перманентной причиной страшных, человеконенавистнических, тотально опустошительных войн, которые Запад вел против Российского государства.
Кстати, о немцах. Первое лицо эпохи Просвещения отрекомендовало их в приведенном фрагменте как исключительно умелых, эффективных, надежных воинов, противопоставив никудышным русским. Однако тогда же, в период крайне неудачных сражений под Нарвой, за ними в наших войсках закрепилась совершенно иная слава: их чуть ли не поголовно считали изменниками. Вряд ли тот стереотип был стопроцентно справедлив, но предавали немцы (говоря шире – иностранцы) не только в эпизодах с отдельными перебежчиками в стан противника, но и на уровне целых союзнических армий.
Когда царь Петр вступал в эту войну, в соратниках у него значились Саксония, Дания и Речь Посполитая. Истинные ценность и жизнестойкость этого альянса наиболее наглядно проявились в битве при Фрауштадте (ныне Всхова, Польша) зимой 1706-го. Там командование саксонской армии предприняло «решительное» наступление, завершившееся в итоге ее постыдным поражением. В составе этих войск был, увы, и русский корпус, бойцы которого долго не получали от «союзников» ни положенного жалованья, ни приличного обмундирования, ни более-менее приемлемого снабжения жизненно необходимым. Тем не менее именно русские оказали серьезное сопротивление бросившемуся в стремительную контратаку врагу, в то время как саксонские полки в панике бежали с поля брани.
Чтобы было понятно читателю, чем в действительности закончилась бойня под Фрауштадтом, и дабы ни у кого не возникало подозрений в пристрастности (читай, русофильстве) рассказчика, обратимся к трудам современного шведского историка Петера Энглунда:
«В этой битве Реншёльд (шведский фельдмаршал. – «Свой») ясно показал свою силу как полководца. При этом же случае он показал также и кое-что другое: жесткую и холодную беспардонность, граничащую с жестокостью. А именно: после битвы отдал приказ казнить всех взятых в плен русских. В заключительных фазах сражений вражеские солдаты, которые еще стояли на ногах, бросали оружие, обнажали головы и взывали о прощении. Саксонских солдат щадили, но русским не приходилось ждать никакой милости. Реншёльд приказал поставить шведские отряды кольцом, внутри которого собрали всех взятых в плен русских. Один очевидец рассказывает, как потом около 500 пленных «тут же без всякой пощады были в этом кругу застрелены и заколоты, так что они падали друг на друга, как овцы на бойне». Трупы лежали в три слоя, размочаленные шведскими штыками… Другой участник сражения рассказывает: «Узнавши, что они русские, генерал Реншёльд велел вывести их перед строем и каждому прострелить голову; воистину жалостное зрелище!» Это была необычная и отвратительная акция ‹…› бойне при Фрауштадте не было равных в те времена, как по масштабам, так и потому, что совершалась она с холодным расчетом. Без сомнения, можно предположить особую жгучую неприязнь, направленную именно против русских, неприязнь, которая уже в те времена, имела исторические корни. И все же, по всей вероятности, зверский приказ Реншёльда не был отдан в состоянии аффекта, а был, напротив, глубоко продуман. Таким образом он избавлялся от толпы обременительных пленных, которые, в отличие от саксонцев, имели мало цены как перевербованные ратники в собственном войске. В то же время Реншёльд хотел на судьбе этих несчастных русских преподать урок другим, сделать ее устрашающим примером».