ая Европа» пришло сообщение прокуратуры: одна из сотрудниц арестована по обвинению в шпионаже и, кажется, соучастии во взрыве. (Она проработала на станции 29 лет!)
Один критянин сказал…
Неужели, скажут мне, вы ведете разговор к тому, что третья волна эмиграции принесла много уголовников и советских агентов? Или что приехавшие уголовники, честно занимаясь своими уголовными делами, фактически трудятся на Москву?
Второе особенно раздражает, ибо многие, даже не обязательно интеллектуальные дистрофики, любят считать, что в СССР уголовная деятельность тоже была формой протеста и инакомыслия.
И вообще нечего бросать тень на третью эмиграцию!
За то, что я печатно высказал элементарную мысль, а именно: советское общество насквозь было и есть прошито осведомителями, и нынешняя эмиграция является выплеском этого общества, меня долго ругали. Почему-то очень многие обиделись, приняв это замечание на свой счет.
Обидной также казалась моя концепция, согласно которой вся третья эмиграция — бессознательное, но действенное орудие в руках советских властей. Орудие дезинформации и влияния на умы.
Один западногерманский профессор в частном письме так упрекал меня: «Если, — писал он, — вы утверждаете, что третья эмиграция является невольным орудием дезинформации в руках Москвы, то вы, как часть этой эмиграции, также являетесь орудием дезинформации, которой и служит ваша концепция. То есть она ложна. Если же вы правы, то, приняв ваш тезис о третьей эмиграции как коллективном дезинформаторе, мы возвращаемся к вышесказанному».
Как в школьном примере: «Один критянин сказал, что все жители Крита — лжецы. Или он сам лжец — и тогда это утверждение ложно, или он говорит правду — и тогда он тоже лжец».
Профессор, возможно, прав. Постараемся однако разобраться в давно мучающем не одного меня вопросе: зачем мы здесь?
Предлагаются обычно такие объяснения.
Советские власти изгнали наиболее активные оппозиционные элементы и таким образом выпустили пар, снизили опасное для них давление.
Послушать, почитать иных бывших диссидентов различных рангов, то они ураганом прошлись по советской системе, внесли полное смятение в директивные и карательные органы. Власти в панике предпочли их выпихнуть. А после их отъезда остались в СССР посрамленные прокуроры, следователи с переломленными (в переносном, правда, смысле) хребтами да члены Политбюро, кусающие ногти в бессильной ярости.
Объяснение это не учитывает, однако, разнообразия выехавших из СССР инакомыслящих. Ведь Синявский, у которого, по его словам, разногласия с советской властью чисто стилистические, Солженицын, дававший в свое время толковые советы руководителям СССР, пронзительный марксист Плющ или Жорес Медведев очень по-разному громили советскую власть.
Если же провести анализ политических высказываний хотя бы вышеизложенных представителей новой эмиграции, то остается в общем непонятным, чем именно их присутствие в СССР могло угрожать стабильности режима.
Другое объяснение: огромный подъем еврейского национального самосознания прорвал все преграды, и советские власти оказались вынуждены отпустить массу воинствующих иудеев. В противном случае…
Нет, многое еще неясно!
Без эмиграции не обойтись!
На определенном уровне политико-бюрократической спелости облик советского руководителя приходит в соответствие с неписанными нормами, приобретает законченные и неповторимые черты.
Тусклый взгляд, торжественно-непроницаемое выражение ожиревшего и ухоженного лица, отмеченного неизгладимой печатью самоуверенного бескультурья.
А речи! Поколения помощников и референтов писали и переписывали эти обкатанные, укатанные и раскатанные до клоповьей плоскости фразы, которые очередной вождь бубнит в микрофон чуть не по складам.
Разителен контраст с государственными деятелями Запада. Стройные, тренированные тела, тонкие, подчас отмеченные печатью духовности лица, сочиненные эрудированными помощниками выступления.
Но в сложной международной игре свиноподобные существа из Москвы почему-то что ни день — обыгрывают своих западных партнеров.
Вы, наверное, заметили, что Замятин, Хаксли, Орвелл и другие авторы так называемых «антисоциалистических утопий» видели будущее общество пусть обесчеловеченным, но руководимым людьми высокого интеллекта. Мы же по опыту реального и зрелого социализма знаем, что в СССР интеллектуальный блеск и энциклопедические знания скорее закрывают путь к высшим ступеням власти. В чем дело?
Меня не убеждает широко распространенная концепция, согласно которой структура советского общества такова, что талант там сводится под корень, а бездарность торжествует и выдвигается. Хотя для вчерашнего советского гражданина концепция и соблазнительная — у кого в СССР не было глупого начальника?
Соблазнительна эта концепция, впрочем, и для людей Запада, ибо тешит их чванство, укрепляет уверенность в полной зависимости советского общества от западного интеллектуального потенциала.
Разве не развалилось бы, однако, государство советское, управляй им люди, распределенные по всем ступеням власти исключительно по признаку тупоумия?
Значит, все же есть в них что-то, в советских руководителях? Что же?
Величайшей победой советского строя мне представляется нахождение некоей формулы химически чистого инстинкта власти, по отношению к которому интеллект и даже техника государственного управления играют лишь подчиненную роль.
В главной советской карьере, в карьере карьер — в карьере власти, то есть в иерархии общепартийного руководства, люди растут не по признаку интеллектуальных способностей, а по степени наделенности этим безошибочным и обостренным инстинктом власти, ощущения ее интересов. Это абсолютное чутье, как абсолютный слух, позволяет определять, что выгодно, а что невыгодно!
Это особый инстинкт. Он может подчас противоречить оценкам разума или внешне убедительным доводам политического прагматизма, но он никогда не обманывает. Руководитель, утерявший его, тотчас выходит из игры. Хрущев тому пример.
Интеллект, эрудиция, профессиональное умение играют немалую, но подчиненную роль. Решение, принятое инстинктивно, сформулированное подчас с помощью привычного мата, приобретает рациональную форму уже на уровне исполнения, опираясь на интеллектуальный потенциал страны с населением в двести семьдесят миллионов человек.
Итак, быть умным советскому руководителю не обязательно. Искрометное остроумие тем более ни к чему. Обедая в узком кругу на высшем уровне в городе Вене, Леонид Ильич Брежнев, желая изречь что-нибудь особо примечательное, доставал из кармана пиджака карточку с напечатанным крупным шрифтом текстом глубокой мысли и читал эту мысль вслух, а потом прятал карточку в другой карман. Чтобы не повторяться.
Но попробуйте уговорить Леонида Ильича принять решение себе во вред!
Вообще советское руководство вредных для себя решений не принимает. Я почти готов сказать, что оно органически на это не способно. При этом вряд ли стоит думать, что проведение в жизнь принятых таким образом решений обязательно поручается глупцам.
Противники такой концепции часто ссылаются на пример третьей эмиграции.
«Вот видите, говорят они, советское руководство отлично может принять вынужденное, во всех отношениях вредное для себя решение. Подумайте только! Москва разом отказалась от принципа «граница на замке», предоставила фактически привилегированный статус евреям, вызвала недовольство арабских стран и ворчание домашних антисемитов, проредила некоторые нужные стране профессии, лишилась какой-то части рабочей силы и, отпустив за границу несколько сот тысяч человек из разных областей жизни со всех концов страны, позволила невиданную утечку распыленной, но ценной информации.
А все почему? А все потому, что Советам дозарезу нужна экономическая и техническая помощь Запада. Вот рычаг, заставивший Москву капитулировать.
К внешнему давлению со стороны борцов за права, сенаторов и конгрессменов, а также израильского правительства, прибавилась огромная потенциальная сила всколыхнувшей советское еврейство волны халуцианства. «Отпусти народ мой!» — и двинулись евреи к вящему посрамлению советской власти».
«Но! — говорят сторонники иной школы мысли, — посмотрите, как эту вырванную у них западной общественностью и настырными евреями уступку Советы постепенно обратили себе на пользу! Более того, они умудрились с помощью столь нежеланной для них эмиграции решить целый ряд своих проблем. Правда, для этого им понадобилось изучить и понять абсолютно новый и малопонятный процесс».
Нужно ли было Москве осмысливать эмиграцию как новое явление?
Нет. Не в конце шестидесятых, когда двинулись в путь евреи, а куда раньше, в начале двадцатых (если не до этого) советские власти имели случай изучить вопрос.
Эмиграция, работа против эмиграции, с эмиграцией и, наконец, через нее — вот область, в которой советские власти давно имеют огромный, не имеющий себе равного в мире и истории опыт.
Добавим, что нынешний поток не возник, в отличие от предыдущих, стихийно. Он начался спокойно, в свой день и час. И все время находился под строгим контролем.
В отличие от предыдущих, третья волна эмигрантов прошла в СССР отбор. Отпустили тех, кого, досконально изучив, отпустить пожелали. Но, отпуская, знали не только прошлое отъезжающих, часто угадывали и будущее. Многие особенности эмигрантской и вообще западной жизни, неожиданные для зыезжающих, были отлично известны советским властям. И они эти особенности не только учитывали, но и использовали.
Пришла пора прислать замену растворившейся и вымершёй первой, послереволюционной эмиграции и не удачной для Москвы второй.
А совсем без эмиграции нельзя!
Предтечи — 1
Один из руководителей Добровольческой армии, генерал Май-Маевский, от чарки не зарекался. Его оборотистый адъютант капитан Макаров зорко следил за тем, чтобы шеф не просыхал, и все дела штаба вел сам.