В 1919 году, после серии трудно объяснимых провалов под Орлом и Харьковом, соратники генерала учуяли неладное. Но капитана Макарова след простыл.
Не все, однако, были разоблачены, не всем пришлось бежать. В довоенном Париже один мой друг, имевший довольно прямое отношение к делам советской резидентуры, обязан был минимум два раза в неделю напиваться с денщиком видного белого генерала. Попойка была психологическим врачеванием. Бравый георгиевский кавалер заливал грубым красным вином угрызения совести. Генерал, с которым он начал службу еще в первую мировую войну, а затем прошел всю гражданскую, верил ему безоглядно. Верили этому без лести преданному солдату и все друзья генерала. Узнай они, что денщик о каждом их вздохе доносит советскому резиденту, многих хватил бы инфаркт. Даже тех, кто сам работал на большевиков. А среди «освещаемых» денщиком были, кажется, и такие.
Возьмем уровнем повыше: с 1919 года находилась с Белой армией знаменитая исполнительница народных песен, бывшая солистка его императорского величества Надежда Васильевна Плевицкая, ставшая женой командира Корниловского полка генерала Скоблина. Позже, в 1938, за соучастие с ним в похищении председателя Общевоинского Союза генерала Миллера французский суд присяжных приговорит ее к двадцати годам каторги как советскую шпионку.
Но это уже все дела эмигрантские, послереволюционные, главным образом дела парижские.
Когда в 1921 году был создан Иностранный отдел ЧК во главе со старым большевиком Меиром Трилиссером, а потом и контрразведывательный отдел под началом Артура Христиановича Артузова[1] то для «разработки» белой эмиграции эти люди опирались не только на опыт гражданской войны и на агентуру, внедренную в Белую армию. Они располагали еще и архивами царской охранки, всем богатейшим опытом своих блистательных, хотя и не всегда удачливых предшественников.
Ибо надо отдать должное охранительным органам империи — они умели работать. Другое дело, что им не давали по-настоящему развернуться.
«Сим имею честь заявить Вашему Превосходительству, что здесь месяца два назад образовался кружок лиц — революционеров, задающихся целью…»
Анонимное письмо от 4 апреля 1893 года пришло в Департамент полиции из Карлсруэ. За пятьдесят рублей в месяц автор предлагал свои услуги в качестве осведомителя.
Личность писавшего охранка установила легко: уроженец местечка Лысково Гродненской губерни Евно Азеф. Сын бедного портного Фишеля Азефа еще гимназистом охотно делился сведениями с Ростовским охранным отделением.
По справке охранки, прилежный студент Азеф был «человек неглупый, весьма пронырливый и имеющий обширные связи» среди проживающей за границей молодежи.
Зачисленный на жалованье в июне 1893 года, Азеф стал регулярно получать пятьдесят рублей в месяц плюс наградные к Новому году. За обилие и качество информации в 1899 году ему удвоили жалованье и выдали наградные не только к Новому году, но и к Пасхе. Православной, разумеется.
Судьба вознаграждала прилежание Азефа. В том же 1899 году он получил диплом инженера-электрика в Дармштадте, куда перевелся из Карлсруэ, чтобы лучше изучить свою специальность. Азеф был человек обстоятельный.
Снабженный рекомендациями к российским революционерам, Азеф отправляется в Москву на отличную, полученную с помощью полиции, должность инженера в Русском электрическом обществе, под крыло Московского охранного отделения и его знаменитого начальника надворного советника Сергея Васильевича Зубатова…
При чем тут эмиграция? А при том, что в царское время противоправительственные партии действовали в значительной мере за границей. Следовательно, за границей проходила и деятельность охранительных органов.
Под руководством полиции аполитичный бедный студент Азеф развил свою политическую деятельность, продвинулся в партийной иерархии и вскоре мог влиять на деятельность партии вне России. Затем, снабженный рекомендациями товарищей-эсеров, приехал в Москву и мог уже влиять на ход дел на месте. Фактически крупную политическую фигуру сделала из Азефа охранка.
Под руководством мастера агентурной работы Сергея Васильевича Зубатова и его помощника, начальника московских филеров Евстратия Павловича Медникова, Азеф досконально изучил все тонкости тайных встреч, условных писем и газетных объявлений, ухода от слежки (а, следовательно, и ее организации), — словом, стал первоклассным профессиональным конспиратором.
В глазах товарищей по партии он стал таким образом незаменимым специалистом, непререкаемым авторитетом, человеком, умеющим как никто выбрать конспиративную квартиру, поставить тайную типографию или динамитную мастерскую, организовать наблюдение за намеченной жертвой боевиков, наладить перевозку нелегальной литературы.
Кстати, о литературе. Технический член ЦК партии социал-демократов Матвей Иванович Бряндинский, бывший учитель и агент Охранного отделения под кличками «Вяткин» и «Кропоткин», не только заведывал общепартийным бюро и объезжал членов ЦК, извещая их о времени и месте пленарных заседаний, но также по поручению ЦК руководил общепартийным транспортом литературы из-за границы в Россию и рассылкой ее по местным организациям.
За положенные ему Охранным отделением 150 рублей в месяц Матвей Иванович делал так, что почти вся поступавшая из-за границы литература либо гнила на таможне, либо попадала в Петербургское и Московское охранные отделения, либо, в микроскопических дозах, шла по назначению. Во-первых, чтобы служить ниточкой для раскрытия местных организаций, во-вторых, чтобы прикрыть трудолюбивого и преданного сотрудника.
Ну, а при чем тут эмиграция? При том, что Бряндинский находился в ведении Заграничной Агентуры и славно трудился на ниве провокации из-за рубежа.
А в непосредственном окружении проживавшего в эмиграции эсера Владимира Львовича Бурцева был его доверенный человек Петр Эммануилович Панкратьев. Тоже занимался транспортировкой литературы в Россию и, кроме того, наставлял на путь революционной борьбы молодых товарищей. Учил осторожности. Те о нем писали: «Славный человек, умный, опытный…»
Будучи агентом Петербургского Охранного отделения, Панкратьев освещал приезжавших из-за границы молодых революционеров и снабжал их при отъезде рекомендациями. С его мнением считались.
Когда уходил в отставку последний руководитель Азефа генерал-майор Герасимов, он многих своих высокопоставленных агентов, не желающих работать с его преемником, отпустил на все четыре стороны. Такие были тогда нравы.
А бумажки? Бумажки, разумеется, остались. Расписки в получении денег, донесения, служебная переписка — все осталось!
И вот некий общественный деятель или близкий к революционным кругам либеральный присяжный поверенный, годами писавший доносы в охранку за пару сотен рублей в месяц и оставшийся неразоблаченным, уходит сначала с Белой армией на Юг России, затем в эмиграцию, где и мерцает на тусклом политическом небосклоне.
Как же ему будет некстати, если даже много лет спустя вдруг выяснится, что он в царские времена работал на охранку!
Так что и Меиру Трилиссеру, и Артуру Артузову было над чем подумать. Начиная дело, они держали в руках несколько неплохих козырей.
Перенесемся в послереволюционный Париж. Бурцев опять эмигрант. Голодает. Никакой помощи себе лично не принимает. Только на издание его детища, сборника «Былое», готов взять деньги. Часто нужную сумму собирает для него бывший царский военный атташе в Лондоне, генерал Дьяконов. Многолетний советский агент.
С какой, казалось бы, стати Москве исподволь подкармливать неподкупного врага?
Но рабоче-крестьянские денежки не пропали. Вместе с финансовой помощью Дьяконов навязал Бурцеву своего человека в качестве секретаря. Некоего Колтыпина-Любского. А когда исчез генерал Кутепов, то под влиянием этого Колтыпина Бурцев, не понимая, что он делает, настойчиво мешал расследованию. Он упорно защищал явных участников похищения, де Роберти и Попова, яростно обвинял в предательстве некоторых приближенных Кутепова, по всей вероятности — ни в чем не виновных.[2]
Для понимания сегодняшнего дня запомним, что политической полиции крайне важно держать руку на пульсе нелегальной литературы, иметь своих людей во всех звеньях пути ее следования. Не допускать партизанщины. В наши дни, при двустороннем движении: самиздат — тамиздат, дело еще сложнее.
Живя в Москве, я, как и все мои друзья, читал самиздат в огромных количествах. Среди попадавших подчас всего на несколько часов документов были совершенно потрясающие по новизне сообщаемых фактов и по силе изложения. Вспоминаю записки доживающего свои дни на вечном поселении зэка (он был впервые арестован в начале тридцатых годов), бывшего участника гражданской войны. Мне запомнились, в частности, очень обширные и точные данные об использовании Лениным золотого запаса России. Было там много и других интересных вещей. Документ я получил от человека, бывшего (и оставшегося) в центре событий. Это не был Петр Якир, но по масштабности, отчаянной смелости и широте связей как среди диссидентов, так и среди иностранных корреспондентов и вообще иностранцев, почти ровня сыну героя гражданской войны.
Узнав, что потрясший меня документ (а я уже был тогда весьма в самиздате начитан) отослан обратно автору в Тьмутаракань, я был весьма удивлен. Почему ничего не было предпринято, чтобы переправить очерк на Запад?
В другой раз, получив для прочтения из того же источника сравнительно небольшой самиздатовский текст, который показался мне интересным, я, воспользовавшись случившейся оказией, быстро его перепечатал и отослал. Возвращая оригинал моему приятелю-диссиденту, я скромно похвастался тем, что мне казалось успехом.
Последовал неприятный разговор. Оказалось, что самиздатские тексты должны уходить из страны по определенным каналам. Во-первых, чтобы не получилось ненужной рекламы для случайных людей. Во-вторых, чтобы тексты не попали к недостойным. И чтобы «там» знали,