Я отжал клавишу и выглянул в окно.
– В машину, – приказал я тюленю и Ковальчуку, продолжающему стоять навытяжку.
Оба проворно забрались в салон. Я дал газу, стал крутить баранку, разворачиваясь поперек четырех полос пустой Двенадцатой авеню.
Вокруг было все то же самое, что вчера, и позавчера, и всегда.
Почти пустые улицы, заваленные мусором. Кучкующиеся на перекрестках и у подъездов зданий группки каких-то сомнительных типов, греющихся у горящих бочек. Мрачные лица, потертая одежда, листовки красным по белому на стенах и транспаранты белым по красному на проводах.
«Дедушки» притихли и шумно дышали, а тюлень, кажется, и не дышал вовсе, поэтому ехали мы в тишине. Да и не о чем мне было с ними говорить.
Наконец, показались баррикады первого блокпоста «Красной линии», ряды колючей проволоки и противотанковые ежи. Возле них прохаживались с автоматами через плечо фигурки в шинелях и приятных для глаза красных погонах. Перед шлагбаумом вытянулась вереница грузовиков. Ревел двигателем, целя в небо длинным стволом, Т-80, из люка которого высовывался по пояс злой танкист в шлемофоне и кричал что-то проверяющим, пытаясь перекрыть шум двигателя.
Я сунул под нос автоматчику у шлагбаума свои документы, и мы въехали за «Красную линию».
– Бэк ин Ю Эс Эс Ар, – внятно сказал с заднего сиденья Ковальчук.
В сущности, он был прав.
Хват сидел за обширным столом красного дерева и курил кубинскую сигару, пуская в потолок аккуратные дымные кольца. Галстук его был распущен, китель с пестрой орденской планкой – расстегнут. Стену позади его кресла покрывали густые медвежьи шкуры, подарок разведчиков, и тяжелый красный кумач флага. Бонапарт диким взглядом смотрел на посетителей с портрета в строгой раме.
– Здравия желаю, товарищ полковник!
– Отдохнул? – хмуро спросил Хват.
– Так точно, товарищ полковник, – ответил я без энтузиазма.
– Дело у меня к тебе. Садись.
Я сел напротив, в глубокое мягкое кресло.
Кабинет у полковника был обставлен не хуже министерского. Бесхозной мебели в квартале было навалом. Не пропадать же добру, трезво рассудил наш каптер Сердюк.
Ароматный дым полковничьей сигары приятно щекотал мне ноздри.
Хват полистал какие-то бумаги, наморщил крутой лоб в раздумьях.
– Хорошая у тебя фамилия, Зверев, – проворчал он. – Крепкая, суровая. Как у настоящего мужика, а?
– Так точно, товарищ полковник.
К чему это он клонит, подумал я.
Он вдруг поднял на меня прозрачные глаза и спросил:
– Зверев, ты ведь комсомолец?
– Так точно! – выпалил я, делая серьезное лицо.
Хват снова затянулся сигарой, прорычал что-то себе под нос.
– Я вот понять хочу, – ворчал он. – Зачем ты на сверхсрок пошел, а? Вроде парень с головой, в институте даже поучился. И семья хорошая. Чего не уехал домой…
Я молчал, ожидая продолжения. Переходил бы к делу уже, чего рассусоливает?
– Зачем тебе это, а? – спросил он.
– Просто мне нравится Америка, товарищ полковник, – сказал я и бесстыже улыбнулся.
Он хмуро поглядел на меня, крякнул.
– Шутник. – Он пожевал сигару, пролистал несколько страниц. – Ладно…
В дверь постучали.
– Да! – гаркнул Хват.
– Здравия желаю.
– Заходи, Пал Петрович.
Вошел своей мягкой кошачьей походкой замполит Дерюгин. Подошел к Хвату, поздоровался с ним за руку, привычно покосился на Бонапарта на стене, поджал губу. Конечно, у самого в кабинете генсек висит, как полагается.
Дерюгин прожег меня взглядом, ноздри на тонком носу задвигались. Он, конечно же, учуял, но сейчас ему было не до нотаций о недостойном поведении. Он сел с краю стола.
Помолчали.
Полковник перевел взгляд на замполита.
– До меня дошли слухи, – начал Дерюгин, – что некоторые бойцы нашей части в увольнительных в город посещают вертепы морального разложения, показывают образцы скотского поведения и, как последние сволочи, подрывают моральный облик советского солдата.
– Пал Петрович! – сказал я, глядя ему в глаза. – Ведь мы обсуждали уже это, давайте сразу к делу.
Дерюгин аж посинел. Хват довольно крякнул.
– Наглец ты, Зверев, – сказал он с отеческой гордостью. – Не видел бы тебя в рейдах, вот лично этими самыми руками…
Он потряс над столом кулачищами. При взгляде на них было ясно – да, вот этими самыми руками – вполне мог бы. Но он видел меня в рейдах.
– Короче, давай, Пал Петрович, излагай, – сказал Хват. – Это наш парень, с ним можно без церемоний.
Замполит обменялся с Хватом взглядами. Затем вытащил из планшета карту и развернул передо мной. Задушевно посмотрел мне в глаза.
– Ты у нас специалист по городской топографии, – он показал карандашом. – Этот район хорошо знаешь?
Я глянул.
– У-у-у, там у них самая клоака, – сказал я. – Северо-Запад, Викториа-Даунтаун. Я туда без роты автоматчиков по своей воле соваться бы не стал, к девочкам в увал бегать. Видали мы тамошних девочек, как же… А что?
– Эх, – покривился Дерюгин. – Сам бы лучше… Чем тебя, дурака молодого…
– Да брось ты, Пал Петрович, – вмешался Хват. – Сам знаешь, нельзя нам самим. Ты расскажи лучше бойцу подробнее.
– То, что я тебе сейчас скажу, – продолжал Дерюгин, – государственная тайна, понял?
Я кивнул.
– Из госпиталя, расположенного в пределах «Красной линии», сбежал боец. Нервный срыв или черт его знает что. Вернулся из рейда, слег. А намедни рванул куда глаза глядят. На границе вот этого сектора, – острие карандаша сделало круг над Викториа-Даунтаун, – его задержал патруль. Он оказал сопротивление и скрылся. У нас двое раненых и сутки, чтобы разрулить все самим, пока не подключилась контрразведка.
– Хотите, чтобы я нашел его? – спросил я.
– Справишься? – спросил Дерюгин. – Туда и обратно, без геройства. Знаем же, что у тебя связи в городе есть, крутишься там, все притоны облазил… Если не найдешь – сразу обратно с докладом.
– А если найдешь – орден тебе, – вставил Хват.
«Посмертно» – чуть не вырвалось у меня. Но я вовремя прикусил язык.
– И поосторожнее, операция очень деликатная, – сказал Дерюгин ласково. – Ты ведь знаешь, Зверев, как нас называют? Знаешь, кто мы?
– Так точно! – радостно отозвался я. – Рейнджеры Язова!
Дерюгин аж позеленел.
– Да он же пьяный, – прошипел он, обращаясь к Хвату. – Да как ему поручать?! Я его щаз к приятелю отправлю в два счета, под арест, а потом…
– Брось ты, – махнул рукой Хват. Потер переносицу, посмотрел на меня: – Мы, Зверев, никакие не рейнджеры. Не повторяй глупостей. Эти твои рейнджеры обосрались в восемьдесят девятом по полной программе, когда Ульи на Америку шмякнулись. И тебе ли этого не знать, парень, стыдно! А мы – Силы Урегулирования стран – участниц Варшавского Договора. И наша задача здесь – сохранять порядок. Потому что противостоят нам теперь не империалистические агрессоры, а гребаные пришельцы, мать их за ногу… Так что, орел, справишься?!
Пользуясь тем, что эти двое смотрят на меня, как на полковое знамя, я решил задать лишний вопрос.
– А почему такая секретность, товарищ полковник? – спросил я и тут же пожалел.
Лица у обоих побагровели.
– Есть подозрения, – очень мягко и тихо сказал Дерюгин, – что дезертир является «Вэ-носителем»…
Я машинально впился ногтями в ладонь.
– Если нужно, – сказал Хват громко, – возьми с собой двух-трех людей, кого понадежней, из своих. Для страховки.
Я кивнул.
– Шмакова, – сказал я.
Замполит прищурился.
– Шмаков под арестом, – сказал он и повернулся к Хвату, ища поддержки.
Полковник заиграл бровями.
– Шмаков твой – индюк безмозглый. – Хват покатал сигару между пальцев. – А, к черту! Забирай.
Замполит поджал губы, но промолчал.
– Второго найду к вечеру, – пообещал я. – Разрешите идти?
– Иди, – махнул рукой Хват, глянул на часы. – В восемнадцать ноль-ноль приступай. Только выспись сперва, а то вискарем от тебя на километр разит.
– Так точно, товарищ полковник!
Я встал, откозырял и бодрым шагом направился вон.
Первым делом я пошел в подвал, где была устроена импровизированная гауптвахта. В ней томился под охраной часового-киргиза один-единственный узник, Шмаков.
– Ну, как наш пациент? – спросил я у караульного, угощая его «Мальборо».
– Поет, – пожал плечами тот.
Я прислушался. Из-за двери, запертой на амбарный замок, доносилось какое-то протяжное гудение, вызвавшее у меня ассоциации с паровозным депо.
– Товарищ старший сержант, – на скуластом лице караульного пролегла тень сомнения, – уверены, что стоит его выпускать?
– Приказ полковника, – сурово сказал я. – А приказы, боец, не обсуждаются.
Караульный вздохнул и склонился над замком, звеня ключами.
Я вошел в подвал.
– РА-А-АСЦВЕТАЛИ ЯБЛОНИ И ГРУШИ… – с яростью, с надрывом тянул Шмаков басом.
Он лежал на матрасе, подложив кулачищи под голову. На нос его была натянута шапка, а ноги в сапогах упирались в грязную стену.
Услышав лязг двери, Шмаков прекратил петь.
– Кого принесло?! – прохрипел он, сдвигая шапку и щурясь.
Я хмыкнул.
– АТЕЦ! – страшно тараща глаза и вскакивая, заорал Шмаков. – Атец мой пришел навестить непутевого сына в темнице!!!
Мы обнялись, Шмаков принялся энергично лупить меня по спине.
– Ну, как ты? – спросил я, угощая его сигаретой.
– Дерьмово, – буркнул он нормальным голосом. – Кормят помоями, кондиционера нет, женщин нет, телевизора нет. Я пообещал в политбюро написать, так этот калмык ноль внимания. Наверное, русского языка не понимает.
– Ну-ну, – я ободряюще похлопал его по плечу. – Я пришел дать тебе свободу, сын мой.
– Врешь! – Он прикурил от моей зажигалки и жадно затянулся. – Неужели мне вышла амнистия? По какому случаю? Никак коммунизм наступил?!
– Раскатал губу! Все гораздо прозаичнее. Хочу взять тебя с собой в одну поездочку. Для страховки.
– Так-так, – Шмаков оживился. – Надо понимать, что, если Хват разрешил меня выпустить, поездочка будет по-настоящему поганой?