В определенных ситуациях местом захоронения умерших становился сад. Здесь нередко хоронили умерших до крещения или мертворожденных детей, а также заложных покойников. При этом в отдельных случаях для погребения таких младенцев выбиралось либо полноценное фруктовое дерево, если родители в дальнейшем хотели иметь детей, либо – старое или засохшее, если об этом уже не думали.[100]
Вокруг плодовых деревьев как воплощений образа мирового дерева и древа жизни в соответствии с их структурной организацией обустраивалось непосредственное окружение, среда. Поскольку мировое древо должно своей вертикальной осью объединять три мира – верхний (небо), средний (землю) и нижний (подземный мир), – в каждом из них обосновываются свои персонажи – животные, люди, духи, боги.[101] Их соперничество, в результате которого воспроизводится и утверждается жизнь, характеризует уже другую грань связанных с деревьями представлений славянских народов. В кроне обычно поселяются соловьи, соколы и орлы (главные из птиц), в дупле ствола – пчелы (иногда называемые «божьими» или «райскими» пташками), несущие мед, а у корней – горностаи, соболи, кроты, бобры, гады (змеи и ящеры), т. е. хтонические существа, которые ассоциировались с потусторонним миром.[102]
В русской бытовой культуре укоренялись представления и о других райских обитателях – алконостах и сиринах, – пришедшие из греческой мифологии (цв. ил. 3, 4). Эти птицы с девичьими лицами якобы пленяли людей своим сладостным пением, заставляли уйти от реальности, забыться (или заснуть) и, заблудившись, погибнуть. По версии других источников, их пение олицетворяло слово Божие, входящее в душу человека.[103]
Особой остроты в фольклоре достигает борьба между змеей и птицей, вьющей гнездо на вершине дерева.[104] Именно с обитателями нижнего уровня вели борьбу и люди. Для этого в садах и на огородах закапывали угли, щепки и пепел от бадняка, в определенные дни жгли там мусор и совершали ритуальное изгнание змей и ящериц палками.[105] Таким образом, каждое отдельное дерево воспринималось как наполненный противоречиями мир, периодически (циклически) воспроизводящий себя в жестоком противоборстве с силами зла.
В обыденной жизни славян сад-огород реально обеспечивал жизнь человека на протяжении целого года. Возможно, поэтому в одной из русских загадок представление о календарном годе передается через образ сада: «Стоит сад, в саду 12 гряд, на гряде по 4 борозды, на борозде по семи кочней (кочанов капусты. – В. Ч.)».[106]
Устное народное творчество с его высокой степенью обобщения обычно оперирует не совокупностью насаждений, а как бы отдельным деревом, воплощающим в себе представление о саде в целом. Сад (или дерево) мыслился в народной традиции явлением самодостаточным. Он же рассматривался не как принадлежность усадьбы, дома или какой-либо местности, а как самостоятельный центр, идентичный Вселенной, дому, или даже человеку. Некое очеловечивание дерева, прежде всего плодового, весьма характерное для культуры древних, в том числе славянских, народов во многом определило отношение к саду, пережившее Средневековье. Так, в Повести об Акире Премудром, восходящей к ассирийской повести V–VII вв. до н. э. и широко известной славянским народам, дерево, отягощенное плодами, уподобляется человеку, окруженному родней и друзьями.[107] Подобное очеловечивание, вероятно, переносилось и на другие садово-огородные растения. В этом плане любопытен пример, который привел в своем Сказании о посольстве в Россию в 1675 г. римский посланник Адольф Лизек. В частности, он описал, похоже, со слов местного садовника, как русские ухаживали за дынями: «.каждый садовник имеет две верхние одежды для себя и две покрышки для дынь. В огород он выходит в одном исподнем платье. Если чувствуешь холод, то надеваешь на себя верхнюю одежду, а покрышкою прикрываешь дыни. Если стужа увеличивается, то надеваешь и другую одежду, и в то же время дыни прикрываешь другою покрышкой. А с наступлением тепла, снимая с себя верхние одежды, поступаешь так же с дынями» 56. Отсюда видно, что человек, ухаживающий за бахчевыми, полностью соотносил с ними свои собственные ощущения. Такое трепетное отношение к культурным растениям, укоренившееся в русском быту на многие столетия, можно объяснить только глубоким осмыслением их семантики, связавшей важнейшие вехи жизни и саму судьбу хозяев и выращиваемого ими сада.
В обыденной жизни народное понимание сада тесно переплеталось с данными христианских источников, составляя сложный конгломерат опыта и знаний, идеологических установок, влияний и предрассудков.
Основы христианского понимания сада
Исходное христианское истолкование плодового дерева и сада в целом дает Священное Писание. По его версии, появление растительности вслед за сушей стало одним из этапов создания мира: «И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву сеющую семя, дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод.» (Быт. 1:11).
Специально же для человека предназначено было особое благодатное место, обустроенное для этой цели Богом: «И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке, и поместил там человека, которого создал» (Быт. 2:8) (цв. ил. 5). Поселившись в раю, человек должен был «возделывать его и хранить его» (Быт. 2:15), т. е. вслед за Богом, бывшим первым садовником, подобная же роль была определена и для первого человека. Судя по общему описанию, здесь произрастало «всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и дерево жизни посреди рая, и дерево познания добра и зла» (Быт. 2:9) (цв. ил. 6). Согласно Божественной заповеди, человек мог вкушать «от всякого дерева в саду.» (Быт. 2:16). Запрет был наложен только на одно растение: «А от дерева познания добра и зла, не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь» (Быт. 2:17).
Вслед за поселением в раю человека «Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных.», которых Адам должен был назвать: «.как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей (Быт. 2:19) (цв. ил. 7). Только после этого в помощь Адаму из его ребра была создана его жена, Ева.
Роковую роль в нарушении человеком Божественного запрета сыграл змий, опровергнувший его предостережение не есть плодов с древа познания добра и зла. Это дерево описывается следующим образом, как бы виденное глазами Евы: «И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание.» (Быт. 3:6) (цв. ил. 8). За нарушение запрета змий был проклят «пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми.» (Быт. 3:14), а люди изгнаны из рая (цв. ил. 9). По сути дела, Бог прогнал людей от себя, ибо сам пребывает в раю. В этой связи можно вспомнить Евангелие от Луки, в котором Бог обещает раскаявшемуся разбойнику: «…ныне же будешь со Мною в раю» (Лук. 23:43) (цв. ил. 10). С момента изгнания стремление вернуться в рай и обрести Бога стало для христианина смыслом его существования (цв. ил. 11). Поэтому на протяжении многих веков верующие формировали свое представление о рае, его местонахождении, о растениях, там произрастающих, и животных, обитающих в райских кущах, опираясь на Священное Писание.
Огромный интерес к образу рая был также обусловлен для человека его почти полной недостижимостью и непостижимостью, о чем прямо говорится в Библии. Во Втором послании к Коринфянам апостол Павел упоминает о человеке, вознесенном до третьего неба. Он «был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать» (2-е Коринф. 12:4).
Рай в Священном Писании предстает как бы на различных уровнях и в неодинаковом обличии.
В книге Бытия он помещен на востоке, в Эдеме, в образе сада (Быт. 2:8; 3:24). Как уточняет пророк Иезекииль, «.на святой горе Божией. среди огнистых камней». Из него вытекала река Фисон, предназначенная для орошения рая, которая затем разделялась еще на три реки: Гихон, Хиддекель и Ефрат (Быт. 2:10–14).
В книге Откровения Иоанна Богослова рай воплотился уже в виде града, Нового Иерусалима, чем-то напоминающего старый земной Иерусалим, но уже пребывающего на небесах (цв. ил. 12). Здесь на «новом небе и новой земле», «ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет» (Апок. 21:1), на «великой и высокой горе» и помещается «великий город, святый Иерусалим, который нисходил с неба от Бога» (Апок. 21:10). Согласно повествованию, город этот своей конфигурацией похож на куб («длина и ширина и высота его равны» – Апок. 21:16), его высокая стена опирается на двенадцать оснований и имеет двенадцать ворот – по трое с каждой стороны (Апок. 21:12–13). По словам Иоанна Богослова, город сооружен из драгоценных камней, золота и жемчуга (Апок. 21:18–21). Это предопределяет богатство недр Эдема золотом «бдолахом» и «камнем ониксом» (Быт. 2:12), под которыми, вероятно, подразумеваются красный гранат и изумруд. Соответственно, пребывание здесь человека предусматривало украшение этими драгоценностями его одежд: «Ты находился в Едеме, в саду Божием; твои одежды были украшены всякими драгоценными камнями; рубин, топаз и алмаз, хризалит, оникс, яспис, сапфир, карбункул и изумруд и золото.» (Иез. 28:13). Среди достопримечательностей Нового Иерусалима выделяются «чистая река воды жизни», проистекающая от престола Бога (Апок. 22:1), и «древо жизни, двенадцать раз приносящее плоды, дающие на каждый месяц плод свой; и листья дерева – для исцеления народов» (Апок. 22:2).
При всех внешних различиях рай ветхозаветный, земной и новозаветный, небесный объединяет начилие в них древа жизни – главного признака, который и придает им одно общее значение – сада.