Из сравнения таблиц 2а и 4 следует, что относительные доли каждой социальной группы в выборке с точностью ± 3 % совпадают, так что в целом можно принять утверждение о случайном характере выборки по отношению к общему составу студентов и, следовательно, ее пригодности для сравнительного анализа социального состава и направлений учебы. Среди данных таблицы 4 сразу же обращает на себя внимание, что большинство студентов (около 40 %) училось на медицинском факультете, и это отражает потребности русского общества XVIII — начала XIX в. в квалифицированных медиках. Рассматривая социальный состав студентов-медиков, видно, что среди них преобладают российские немцы, причем верно и обратное — среди немцев именно медики составляют абсолютное большинство (56 %) от всей социальной группы. Таким образом, данные анализа подкрепляют уже высказанное замечание о том, что именно немцы преобладали среди врачей России того времени, при этом стремясь получить для своей профессии высшее образование за границей.
Распределение по факультетам среди «великороссов» имеет другую особенность: многие из них учились на философском факультете, который в системе приоритетов европейских университетов традиционно находился на последнем месте, являясь приготовительным факультетом перед изучением «высших наук» — богословия, права и медицины. Только рождение передовых немецких университетов XVIII в. изменило эту картину: именно в них предметы философского факультета (такие как филология, физика, история) приобретают самостоятельную научную ценность, выходят на первый план в научных исследованиях, что отмечалось учеными уже в конце XVIII в. Поэтому, значительность доли студентов из центральной России на философских факультетах опять свидетельствует об ориентации русского общества на передовые немецкие университеты, о стремлении прикоснуться к последним научным достижениям и в учености не уступать Европе.
Более конкретно это явление раскрывает таблица 5а. В ней показано распределение всех матрикулярных записей, для которых известен факультет, по университетам.
Сравнение этой таблицы с данными таблицы за показывает, что к сожалению, лишь для немногих университетов сделанная выборка может быть соотнесена с полными сведениями. В наилучшем положении Лейденский — для него выборка содержит почти полные данные о учившихся там русских студентах (отсутствует лишь один студент) и Гёттингенский университеты — у него в выборку вошло 97 % студентов (не хватает четырех человек). Среди других крупных университетов для Галле представлены данные по 84 % студентов, для Страсбурга — 55 %, для Кёнигсберга — всего лишь 40 %. Не репрезентативными следует считать данные по Лейпцигскому (менее 30 %) и Кильскому университетам (16 %). Своеобразие же данных относительно учебы на факультетах Страсбургского университета, в которых подавляющее большинство студентов отнесено к медицинскому факультету, объясняется тем, что только этот факультет обладал своей отдельной от других матрикулярной книгой, поэтому судить по ним о специализации страсбургских студентов в целом нельзя.
Несмотря на недостатки, таблица 5а все же дает возможность сделать несколько выводов. Прежде всего это касается философского факультета — как видно, среди всех университетов в этом столбце резко выделяется Гёттинген, что как раз связано с его принадлежностью к новому университетскому типу. Студенты-богословы среди россиян, как бы мало по понятным причинам их ни было, тяготели к университету Галле, где именно на богословском факультете преподавали наиболее крупные ученые, причем среди этих студентов были как выходцы из российских немцев (т. е. протестанты), так и православные: например, будущий священник и законоучитель Екатерины II Симон Тодорский. Наконец, по привлечению студентов-медиков из России не было равных Лейденскому университету с его знаменитой школой Бургаве, а вслед за ним шли такие центры, как Гёттинген и Страсбург.
Для периода 1811–1849 гг. матрикулярные данные в большей степени позволяют определить факультет, на котором учились студенты. Из 336 зафиксированных матрикулами поступлений русских студентов в этот период факультет указан в 303 записях (90 %) и отсутствует лишь в 33 случаях. Их распределение по отдельным университетам представлено в следующей таблице.
Как видно из таблицы 5б, наибольшее количество студентов в первой половине XIX в., так же как и в XVIII в., получало подготовку по медицине, однако на втором месте уже шел философский факультет, а юридический отошел на третье место. Та же картина посещаемости еще в более четком виде наблюдается в Берлинском университете, игравшем в этот период, как мы убедились, ведущую роль: для него количество студентов, учившихся на философском факультете, ровно в полтора раза превышало их число на юридическом факультете, и это свидетельствует о качественно новом месте, которое заняли предметы философского факультета в научном процессе XIX в. (см. главу 1).
Увидеть многие отмеченные особенности формирования русского студенчества в Германии позволяют графики, описывающие динамику его развития.
Динамика изменения численности студенчества и его социального состава за весь исследуемый в работе период 1698–1849 гг. представлена на рисунках 1–5. График на рис. 1 построен непосредственно по составленной базе данных о студенческих поездках и, таким образом, показывает динамику поступления русских студентов в немецкие университеты с конца XVII до середины XIX в. При построении графика на рис. 2 были отфильтрованы все вторичные поступления студентов, т. е. для каждого из них учитывалось только его первое поступление в один из немецких университетов. Тогда, приняв в качестве правдоподобного допущения, что год этого первого поступления совпадает с годом отъезда из России (возможная небольшая ошибка при этом несущественна), данный график описывает динамику отъездов русских студентов в Германию, которая позволяет выделить годы, когда в России имело место наибольшее и наименьшее «тяготение» к университетскому образованию за границей. Наконец, отдельные графики посвящены динамике поступлений в университеты, характерной для каждой из трех выделенных групп студенчества в отдельности: рис. 3 позволяет выделить вклад студентов из российских немцев в общий поток, а рис. 4 сравнивает динамику отъезда студентов из центральной России и из Малороссии.
Наконец, пятый график является расчетным. Его задача — представить погодную динамику полного числа русских студентов, учившихся в немецких университетах. Проблема вычисления полного количества студентов университета в данном году давно известна в университетской истории[77].
Суть ее заключается в том, что, имея в матрикулах только число поступающих и не зная, сколько человек ежегодно покидало университет, строго говоря, нельзя точно узнать численность в нем студентов. Задачу может решить лишь постановка «начального условия», т. е. точно известная численность студентов данного университета в каком-нибудь году, причем промежуток от этого года до интересующего должен быть непрерывно обеспечен матрикулярными списками. Если такое начальное условие не известно, то его можно попытаться оценить с помощью ряда косвенных методик, использующих усреднение данных за период, которым оценивается среднее пребывание студента в университете. Так же приходится действовать и в данной работе — ведь ни в какой момент XVIII — начала XIX века не существует внутренней переписи всех русских студентов за границей (заметим, что такие переписи среди русских студентов все-таки появляются, но уже в конце XIX века).
Поэтому необходимо оценить среднюю продолжительность учебы студентов в университете. К сожалению, далеко не у каждого из занесенных в базу данных студентов точно известен год, когда он окончил учебу в университете. Однако матрикулы иногда дают информацию о годе получения студентом ученой степени, что как раз и означает выпуск из университета; также в поиске этих дат можно расширить источники за счет известных биографических данных. Не претендуя на полную точность, для периода 1698–1810 гг. удается установить год выхода из университета для 352 из 768 поступлений студентов, что составляет 46 % от общего количества поездок. По этой выборке сразу легко оценить полное количество лет, в среднем проводимых в одном университете — оно равно 3 годам. Затем эту цифру можно попытаться уточнить, взяв среднее арифметическое от времени пребывания (в целых годах) каждого студента в выборке. Точность измерения каждого отдельного такого промежутка равна ± i год: поясним, что, например, если год прибытия и год отъезда из университета отличаются на единицу, то фактическое пребывание там может длиться от 1 дня (приезд накануне и отъезд сразу после Нового года) до 2 лет. Тогда, согласно гипотезе о нормальном распределении ошибок, точность вычисления среднего арифметического для таких промежутков определяется по формуле (N)1/2/N, где N — мощность ряда данных (в данном случае 352). Поэтому, окончательно для взятой выборки средняя продолжительность учебы русского студента в одном немецком университете равна 2,80 ± 0,06 года. Любопытно, что та же средняя продолжительность, относящаяся ко всем университетским студентам в Германии XVIII века, равна 2,28 года[78]. Расхождение около полугода легко объяснить — у русского студента, как бы он хорошо ни был подготовлен, освоение в университете занимало, конечно, больше времени, да и настроен он был учиться, может быть, более основательно, чем сами немцы.
В первой половине XIX в. (1811–1849) русские студенты, в целом, меньше времени, чем прежде, проводили в одном университете. Средняя продолжительность обучения, вычисленная нами для 230 из 336 поступлений (68 %), преимущественно по данным, которые предоставляют матрикулы Берлинского университета, равна 1,82 ± 0,07 года. Это, как вполне понятно, отражает изменившийся характер образовательных поездок в новую эпоху.