Однако еще до этого, по результатам своей защиты (habilitatio) Хмельницкий был включен в число профессоров, читающих лекции на философском факультете Кёнигсбергского университета в зимнем семестре 1767–1768 гг. В расписании лекций на этот семестр он объявил курсы метафизики, практической философии и естественного права, причем из того же расписания следовало, что в предшествовавшем семестре он вел вспомогательные занятия по логике и руководил диспутами студентов[279]. Преподавание Хмельницкого в Кёнигсбергском университете, правда, было недолгим: следуя вызову императрицы, он вернулся в Россию и в дальнейшем состоял здесь в должности обер-секретаря Сената, получив известность как писатель и переводчик, который выпустил перевод известного педагогического труда Яна Амоса Коменского «Orbis pietus» («Свет зримый в лицах»), выдержавший в России четыре издания.
Говоря о ученых — выходцах из Малороссии, учившихся в середине XVIII в. в немецких университетах, которые в последующем были деятельными сотрудниками Екатерины II, нельзя не упомянуть Григория Васильевича Козицкого. Также, как и только что упомянутые студенты, он окончил Киевскую академию и вместе со своим товарищем H. Н. Мотонисом решил продолжать обучение в Германии, присоединившись для этого в июле 1747 г. к свите отправлявшихся в путешествие по Европе братьев Гудовичей. В сентябре того же года Козицкий и Мотонис достигли Бреслау, где поступили в местную гимназию св. Елизаветы. Проучившись там два года и получив похвальный аттестат, они в мае 1749 г. переехали для слушания лекций в Лейпциг, где, очевидно, вскоре остались совсем без средств к существованию. К счастью, в университете они встретили уже знакомого нам почетного члена Петербургской академии наук, профессора математики Г. Гейнзиуса. Воспользовавшись его советом и протекцией, Козицкий и Мотонис в августе 1749 г. обратились в Академию наук с просьбой зачислить их в штат обучающихся за границей стипендиатов на три года для изучения языков, математики и философии[280]. Просьба была одобрена, после чего Шумахер согласовал с Гейнзиусом условия их обучения, выделив в год содержание каждому из них в 100 рублей. Взамен Козицкий и Мотонис по возвращении в Петербург должны были поступить в Академию наук «на вечную службу».
В Россию они в действительности вернулись только летом 1756 г., после чего, выдержав экзамен, были назначены учителями латинских классов академической гимназии. В марте 1759 г. Козицкий и Мотонис были произведены в адъюнкты, но, несмотря на хлопоты о них Ломоносова, званий профессоров так и не получили. Новый виток карьеры Козицкого был связан с работой секретарем графа Г. Г. Орлова, приблизившей его ко двору. Для Екатерины II он сначала готовил переводы, а в конце 1760-х гг., получив звание статс-секретаря, участвовал во всех литературных предприятиях императрицы, и в том числе редактировал журнал «Всякая всячина», основным автором которого была императрица. За свои литературные труды Г. В. Козицкий снискал репутацию тонкого стилиста и знатока языка. Карьера же H. Н. Мотониса сложилась не столь блестяще, тем не менее и он зарекомендовал себя как переводчик, лингвист, авторитет которого высоко ставил А. П. Сумароков[281].
Итак, из среды малороссийского дворянства при непосредственном влиянии Киевской академии в середине XVIII в. вышел целый ряд студентов, завершавших образование в немецких университетах, которые активно влились в государственную, общественную и литературную жизнь России. Налицо при этом опережение, существовавшее у малороссийского дворянства перед великорусским в отношении к университетскому образованию: в социальном смысле это нужно объяснить, конечно, более ранним развитием образовательных институтов на Украине, чем в центральной России и, безусловно, ролью Киевской академии, готовившей своих воспитанников к восприятию университетской науки в Европе; существовавшие же в российских столицах училища, в целом, с такой задачей пока справиться не могли. Чтобы преодолеть отчужденность большей части русского общества от университетского образования, необходимо было, во-первых, вновь заниматься его пропагандой на государственном уровне и, во-вторых, открыть, наконец, собственный российский университет.
Именно над последней задачей активно трудились М. В. Ломоносов, желая придать несостоявшемуся в должной мере университету при Академии наук в Петербурге полноценный характер, и И. И. Шувалов, основывая университет «по европейскому образцу» в Москве. И неожиданное подспорье для развития университетской идеи в России было получено в период Семилетней войны, когда в состав Российской империи вдруг вошел еще один университет — Кёнигсбергский.
Кёнигсбергский университет в годы Семилетней войны
Вступление России в Семилетнюю войну серьезно повлияло на характер образовательных поездок отсюда в Европу. Были прерваны дипломатические отношения с рядом немецких государств, военные действия затронули традиционные пути сообщения между Россией и Европой. Все это приводило к приостановлению поездок: так, в Академии наук, как уже упоминалось, было принято решению об отзыве студентов. Как показывает статистика, в 1757 г. из России впервые за истекшие тридцать лет на учебу в немецкие университеты не выехал ни один человек (см. Введение, рис. 2).
Однако вскоре ситуация резко переменилась. 21 января (н. ст.) 1758 г. русскими войсками был занят Кёнигсберг. Его жители принесли присягу императрице Елизавете Петровне, и в городе было введено российское управление, что фактически означало присоединение Восточной Пруссии к Российской империи. Тем самым, в подданстве России оказался, хотя бы и временно, старинный немецкий университет, связи с которым, к тому же, у отечественного образования сложились еще в петровскую эпоху.
Российские власти в Кёнигсберге сразу же проявили живой интерес к университету. Генерал-губернаторы Восточной Пруссии посещали обычно все его праздники, а университет в свою очередь торжественными речами отмечал «табельные дни» Российской империи. Профессоров часто приглашали на обеды, устраиваемые в домах российских чиновников. Особенное внимание уделял университету назначенный летом 1758 г. Кёнигсбергским генерал-губернатором курляндец Н. А. Корф: он бывал даже на диспутах и производствах в ученые степени, и очевидно не без его влияния, в университет в годы Семилетней войны записались несколько десятков курляндцев, так что, хотя общее количество студентов в результате войны уменьшилось, число прибалтийских студентов в Кёнигсберге возросло, достигнув абсолютного максимума (и составив седьмую часть всех его студентов)[282]. В то же время, симпатии далеко не всех профессоров и местных жителей были на стороне России: так, после сражения при Кунерсдорфе (1759) профессор Д. Г. Арнольдт, убежденный пиетист, выполняя обязанности пастора кирхи в Кёнигсбергском замке, должен был произнести речь по случаю победы войск российской императрицы, которую начал библейским изречением: «Не радуйся, моя противница, что я побежден, ибо я восстану», и продолжал проповедь о том, что победители должны видеть в своей победе дело рук Божиих и являть себя достойными его благодеяний, оказывая милость к тем, кто попадает под их власть, а побежденные должны понять собственные прегрешения, которыми прогневили Бога. За эту речь пастор был арестован немедленно по выходе из церкви и, несмотря на настойчивые просьбы университета, освобожден только чрез полгода по болезни, с обязательством отречься с церковной кафедры от своих слов. Однако в день назначенной новой проповеди в церкви был брошен клич о пожаре, что привело к общему беспорядку (как полагали, это сделали студенты, желая помочь своему профессору выйти из затруднительного положения). Арнольдт, впрочем, смог только сказать, что он не хотел причинить обиды российским властям[283].
Какое же, в целом, значение имел Кёнигсбергский университет в это время для России? Эта эпоха оказалась значимой прежде всего тем, что именно тогда, впервые с петровских времен, высшее образование в стенах Кёнигсбергского университета вновь получили десятки молодых людей — уроженцев великорусских губерний. В 1758—1760-е гг. потребности государственного управления Восточной Пруссией приводили к тому, что Кёнигсберг постепенно наполнялся русскими людьми: офицерами, служившими при генерал-губернаторе Восточной Пруссии, чиновниками так называемой «Кёнигсбергской конторы» — органа временного управления, которому требовались переводчики, письмоводители и т. д. Для всех них наличие в Кёнигсберге университета являлось благоприятным обстоятельством, чтобы расширить свои знания, проявить интерес к наукам. Кроме того, воспользоваться «собственным» немецким университетом решили в это время и на государственном уровне, увидев подходящую возможность для обучения здесь будущих русских преподавателей и ученых.
В последнем главную роль сыграл И. И. Шувалов — фаворит императрицы Елизаветы, основатель и первый куратор Московского университета, в котором он мечтал увидеть европейски образованных отечественных профессоров, для чего необходимо было организовать их подготовку за границей. Переход Кёнигсберга под власть России представился Шувалову для этого весьма удобным случаем. Уже в июне 1758 г. в Московский университет от куратора поступило распоряжение выбрать лучших из числа студентов, а также учеников, которые заканчивали дворянскую и разночинскую гимназии при Московском университете, для последующей отправки их в Кёнигсберг. На заседании Конференции (совещательного органа профессоров Московского университета) были выбраны трое студентов — Семен Зыбелин, Петр Вениаминов и Данила Ястребов, а также «пансионеры» дворянской гимназии — Матвей Афонин и Александр Карамышев — и разночинской гимназии — Иван Рыбников и Иван Свищов