Берлинский университет и подготовка российской профессуры
Новый период во взаимоотношениях немецких и русских университетов открылся на рубеже 1820—1830-х гг. массовыми командировками будущих русских профессоров в Берлин. Университет в столице Пруссии был призван сыграть для университетского образования в России роль, сходную с той, какую четверть века назад начал играть Гёттингенский университет: он должен был опять соединить Россию с европейской наукой, а для этого помочь создать новое поколение отечественной профессуры.
Выбор Берлина для этих целей был глубоко осознанным и полностью оправдался. Действительно, открывшийся в 1810 г. Берлинский университет уже в первые годы своего существования завоевал славу одного из лучших в немецких землях. Территориально он располагался ближе к Петербургу и Москве, чем большинство других немецких университетов. К тому же Пруссия выступала постоянной союзницей России в европейской внешней политике, и в Берлине на службе при русской миссии находилось немало чиновников, что с точки зрения правительства облегчало надзор за студентами и гарантировало их «благонадежность». С другой стороны, Берлин привлекал изобилием своих библиотек, музейных коллекций в самых разных областях — всем тем, что составляло здесь уже сложившуюся инфраструктуру науки, позволявшую студентам не только достаточно быстро осваивать новые предметы, но и вести затем самостоятельные научные изыскания.
Однако эти внешние преимущества не до конца объясняют совершившийся переход, особенность которого заключалась еще и в том, что Берлинский университет был создан на существенно иных основах, нежели космополитичный Гёттингенский университет. Перед высшим учебным заведением в столице Пруссии с самого его возникновения была поставлена задача строительства национального университета. Легендарные слова прусского короля, сказанные после поражения в войне с Наполеоном в 1806 г., о том, что его государство должно теперь «духовными силами возместить то, что оно потеряло физически», лежали в основе всех проектов по открытию «высшего ученого заведения» в Берлине, а возглавлявший в это время департамент народного просвещения в прусском правительстве Вильгельм фон Гумбольдт смог воплотить их в новой форме — университета, который, по мысли Гумбольдта, являлся «вершиной, куда сходится все, что делается непосредственно ради нравственного усовершенствования нации» (см. главу 1).
Через такое различие Гёттингена и Берлина можно лучше понять характерные особенности двух этапов университетского строительства в России в 1800-е и в 1830-е гг. Если в начале XIX в., руководствуясь образцом Гёттингена, российская образовательная система наполнялась иностранцами, хотя и высокого научного класса, и приобретала «космополитичный» оттенок (известна фраза М. Н. Муравьева, что когда-нибудь «приедут и шведы учиться в Москву», но разве такая задача стояла перед русским образованием?), то в царствование Николая I четко была осознана необходимость построения именно национальной науки из ее российских представителей, находящихся в то же время на европейском уровне знаний, и как раз такую задачу помогало решить обращение к опыту Гумбольдта в Берлинском университете.
Университет Гумбольдта был призван служить науке как таковой, рассматривал ее как непрерывно развивающийся процесс, участниками которого являются и профессора, и студенты. Гумбольдт писал, что такой университет должен «поддерживать живым и деятельным тройственное стремление человеческого духа: i) прежде всего, выводить все знание из одного первоначального Принципа; 2) затем сопоставлять это знание Идеалу; 3) наконец, эти Принцип и Идеал скреплять в единую Идею»[495].
Далее Гумбольдт подчеркивал связь этих философских построений с немецким национальным характером, поскольку сам «интеллектуальный строй» немцев, по его мнению, уже имеет тенденцию к поиску и выявлению Идей, и нужно только следить, чтобы эта тенденция не подавлялась насильственно (извне) или через обнаруживающиеся внутренние антагонизмы. Иными словами, одна из главных целей нового университета — помочь как можно полнее раскрыться тому стремлению идти путем научных исследований к истине и идеалу, которое уже заключено в крови немецкого народа.
В конкретном облике Берлинского университета 1810—1840-х гг. эти мысли Гумбольдта воплотились с поразительной точностью и глубиной. Берлинский университет представил не только Германии, но и всей Европе эталон научного знания в его единстве как между различными научными отраслями, так и по форме организации, представляющей неразрывный сплав преподавания и научного исследования. Имя одного из берлинских профессоров — Г. В. Ф. Гегеля (преподававшего здесь в 1818–1831 гг.), обозначило целую эпоху в развитии человеческой мысли. Едва ли стоит здесь подробно характеризовать деятельность этого ключевого профессора Берлинского университета и влияние его философии на методологию науки[496]. Заметим только, что масштаб личности Гегеля не должен загораживать от нас и другие фигуры современных ему берлинских ученых, каждый из которых внес решающий вклад в создание фундаментальных основ своей науки, и притом, во многом благодаря тому, что смог сделать ей «философскую прививку». Тем самым, в Берлине были созданы научные школы, значение которых перешагнуло национальные рамки и получило мировое звучание и к которым, благодаря посылаемым студентам, приобщилась и русская наука второй четверти XIX в.
Так, например, замечательный правовед, знаток римского и гражданского права Фридрих Карл фон Савиньи (1779–1861), преподававший в Берлинском университете с самого его основания и посвятивший ему более тридцати лет жизни, выступил основателем «исторической школы» в юриспруденции, которая доказывала, что законы не Moiyr произвольно налагаться законодателями, но органически вытекают из духа конкретного народа, устоев и обычаев народной жизни[497]. Как профессор, Савиньи выделялся еще и тем, что это был один из первых представителей немецкой дворянской аристократии, взошедший на университетскую кафедру и отстаивавший монархические идеалы прусского государства — факт, который не мог не заинтересовать российское правительство, направившее к Савиньи целую плеяду будущих юристов (см. ниже).
Знаменитого историка, профессора Берлинского университета с 1825 г. Леопольда фон Ранке (1795–1886) часто называли «отцом исторической науки», поскольку именно он в работе «Zur Kritik neuerer Geschichtsschreiber» («К критике новейших сочинителей истории», 1824) представил методику критики источников как основу получения исторического знания. Исходя из принципов единства научной методологии, Ранке, филолог-классик по образованию, впервые начал широко применять к историческим источникам выработанные филологами способы критического анализа текста. К заслугам Ранке также относится проведение первых семинаров по истории — новой формы занятий, наглядно реализовывавшей принцип единства преподавания и исследования, поскольку на этих занятиях студенты вместе с профессором погружались в работу над «очищением» источника (как правило, средневековой хроники) от последующих наслоений и искажений, выявлением события «таким, как оно было на самом деле». Подобные семинары стали базой для обучения профессиональных историков во всем мире, а многие книги Ранке длительное время служили образцами написания исторических трудов. Методичность и систематичность Ранке в то же время не заслоняла от него «Идеала»: он искал и выявлял в истории проявления всеобщих «духовных сил», концентрируясь на истории великих людей и идей. Оставаясь, по преимуществу, медиевистом, Ранке, тем не менее, внес значительный вклад в изучение процессов, приведших к возникновению современной ему Европы[498].
Основателем первых семинарских занятий по филологии в Берлинском университете был известный ученый Фридрих Вольф (который, впрочем, перенял эту форму у своего учителя, профессора классической филологии в Гёттингене X. Г. Гейне), а младший товарищ и ученик Вольфа профессор Август Бёк (1785–1867) прославился изданием фундаментальных трудов по классической филологии, Corpus Inscriptionum Graecarum. Этого ученого по праву считали создателем современной греческой эпиграфики. Кроме того, Бёк впервые обратился к изучению государственного хозяйства и бюджета Афин, разрабатывал вопрос о том, как античная цивилизация представляла и измеряла наблюдаемый мир, оставил ценные труды по философии Платона. Итогом жизни Бёка (а пробыл он на кафедре Берлинского университета 56 лет без единого перерыва!) явилась его «Энциклопедия и методология филологической науки», которая оказала огромное воздействие на развитие классической филологии и изучение античности, а многие ее положения актуальны до сегодняшнего дня [499]. По словам слушавшего лекции Бёка в начале 1830-х гг. В. С. Печерина, ученый читал энциклопедию и методологию филологических наук как «философскую дисциплину, не имеющую ничего общего с той жалкой филологией, которая занимается буквами, точками и запятыми древних авторов» [500].
В области философии помимо Гегеля и приступившего здесь с 1841 г. к чтению лекций Шеллинга Берлинский университет прославился именем Генрика Штеффенса (Стеффенса), уроженца Норвегии, одного из ярких представителей немецкого неогуманизма. Философски обоснованные положения Штеффенса о соотношении свободы личности, преподавания и науки, с одной стороны, и задач государства, с другой, в деле развития высшего образования, выраженные им в курсе лекций «Об идее университета» (1809), легли в основу организации Берлинского университета (см. главу 1). Большое впечатление философские курсы Штеффенса (этика, антропология и др.) производили на русских слушателей. Один из них в 1844 г. передал свои ощущения так: «Его речь имеет что-то, выходящее за границы школы, что-то живое, существенно важное, неразгаданное… неуместимое в формулах и потому действующее на ум так же точно, как всякое увлекательное явление природы или искусства». Штеффенс «сам живет высокою жизнию, которою жили Гёте и Шиллер, Фихте и Шеллинг, которая из университетов разошлась по целой Германии и освободила ее»