Для этого придётся определить полюса, к которым тяготеют различные цивилизационные ветви Междуморья. Нам придётся различить Запад и Восток европейского пути. Западный полюс европейской цивилизации – это Рим. Мы же принадлежим восточной линии европейской истории, проходящей через Византию.
Собственно, осознание восточной линии и её продолжение должно стать целью русского урока истории. Византия не была империей, стремящейся к завоеванию мира – колониальной империей, построенной на рабстве. Она была подлинной империей, реализацией аристотелевского проекта ойкумены средствами более действенными, нежели поход Александра Великого. Продолжатели этого проекта – мы. Наша империя существует ради поддержания мира внутри себя, недопущения превратностей какой бы то ни было войны к народам, её образующим.
Как близкие соседи и родственники мы были связаны с Западом многочисленными нитями постоянного культурного обмена, экспорта/импорта проблем и достижений. Мы пережили практически все существенные моменты западной исторической судьбы, но в иной, нежели сам Запад, исторической аранжировке. Последнее как раз и делает нас не-Римом. Эта инаковость переживания западных проблем даёт нам возможность отнестись рефлексивно и критически к течению западной истории.
Последние сто пятьдесят лет русского прошлого позволяют понять тысячу лет истории Запада, скрытую и замаскированную западной идеологией. Революционная Россия всего ХХ века – это зеркало, в которое Запад заглядывает с ужасом, различая в нём свой подлинный образ, видит глубину своего падения – как уже свершившегося, так и ещё предстоящего, осознаёт возможность и цену решения и отворачивается от увиденного. Мы пережили в самих себе проблему Запада, неразрешимый для него кризис. Но мы не тождественны Западу. Поэтому мы сможем преодолеть этот кризис, возродиться и выработать иммунитет от болезней Запада.
К финишу западной линии кризиса мы пришли вместе с Западом и опережая его. Конец западноевропейской линии истории означает неизбежный хаос, а в нём – новое начало, которое можно и нужно сделать русским.
Постмарксистский взгляд на историю
Что является содержанием исторического процесса? Исторический процесс следует представить таким образом, чтобы открывались возможности для действия. Само историческое знание уже должно нести в себе ответы на вопрос «что мы должны делать?»
Тут ничем не могут помочь представления об историческом процессе как о последовательности неких событий, расположенных на оси времени, или череде изменений нашей страны и государства. Простое описание территориальных потерь и приобретений, изменений в социальной организации, перипетий власти и т. п. не содержит подсказок для проектирования своего будущего. Всё это лишь материал, требующий критики и организации его в знание.
Задача исторического творчества вынуждает нас по-особому ставить вопрос о действительности исторических процессов. Да, мир, как призывал Маркс, надо не объяснять, а переделывать. Но как для этого представлять его? В каких категориях его надо мыслить с позиции исторического творчества?
По сути, сам Маркс остался в рамках гегелевского «естественноисторического» представления об истории как производящей силе (такой же, как «Бог» и «Природа»). Некие объективные противоречия двигают процессы в этом мире (например, несоответствие уровня развития производительных сил производственным отношениям), и человеку остаётся только следовать этим историческим «законам». В своей практике Маркс стоял на позициях целевого исторического действия, но исторические процессы при этом он описывал в естественных и внечеловеческих категориях, не адекватных этой позиции. Маркс как социолог решил открыть при помощи научного метода законы истории и это знание применить для изменения общества. Следует отметить, что методологически тот же подход разделяли создатели расовой теории, считая, что исследуют законы исторического процесса, в котором именно расовые отношения и борьба, а не противоречия производительных сил и производственных отношений определяют исторические изменения.
Суть постмарксистского взгляда состоит в том, что главным, «осевым» историческим процессом является процесс воспроизводства человеческой деятельности и развитие культуры, что люди сами ответственны за то, что и как воспроизводить. Существует только то, что воспроизводится. Мы воспроизводим себя и условия своего существования, наши социальные конструкции, смыслы, образы себя и материальные обстоятельства своей жизни. Говоря иначе, мы продолжаем дела своих отцов и дедов, но это мы обязаны решить, как и в чём именно должно состоять продолжение.
Условием полноценного воспроизводства является осознание людьми этого процесса и своей роли в нём. Нам необходимо отвечать на вопрос, что мы будем обязаны воспроизводить в следующем историческом цикле. Что из того, что имеем, что является нашим наследством, мы должны сохранить и продолжить? А что будем развивать, то есть воспроизводить с привнесением качественно новых элементов, закрепляя новое в культуре? Мы задаём эти вопросы с позиции ответственности за социальное и культурное целое, сохраняющее человека. Это значит, что нам надо всю общественную практику представить как живое единство: изменяемый, рукотворный и конструируемый человеческий мир.
В противоположность этому как марксистские, так и расистские практики применения к социуму научного подхода (эксперимента над материей и «естественного закона») превращают человеческий мир в мёртвый материал. Действующий на этот материал научный субъект не несёт никакой ответственности, он ведь себя исключил из «объекта» целиком и полностью. Он «свободен», он – сверхчеловек, бог, господин всего, что охватывает его знание. Не только над природой, но и над людьми – нужно лишь превратить их в научный объект. Применение научного знания к историческим изменениям общества позволяет организовать и оправдать массовую гибель людей. Между тем любая действующая персона сама включена в ту целостность, на которую воздействует. Именно поэтому знание о самом себе как действующем лице – то есть собственно историческое знание – является обязательным элементом знания об обществе и его изменениях. С другой стороны, создать проект себя и план своего пути означает ответить на вопрос о содержании очередного воспроизводственного цикла и предстоящих шагов изменения социума. Деятель включает самого себя в картину мира. Научное разделение на субъект/объект для этого не годится – приходится строить картину мира на основе категорий мышления и деятельности в их системном единстве.
Почему именно мышления и деятельности? Нам нужно действовать и мыслить, обгоняя наших партнёров-врагов. Мысль управляет действием и организует его. Мышление и построенная на его основе деятельность – главное, универсальное оружие.
Поэтому нам нужно вскрыть генезис основных «единиц» общественной практики: в каких ситуациях и для решения каких проблем возникали те или иные идеи, методы, модели? Как они реализовались, какие трансформации, метаморфозы и мутации в новых условиях и обстоятельствах претерпели? Какие новые проблемы возникли в процессе их практического применения? Какие изменения нужно привнести в практику, чтобы продолжились Жизнь и Его Творение? Именно в таком контексте нам надо разобраться с «капитализмом», «социализмом», «революциями», «рынком», «демократией» и прочей, по большей части, латынью.
Мы заново должны продумать все мыслительные и деятельностные ходы европейской истории. Всю её считать своей. Превратить её в живую и актуальную способность мыслить и действовать. Например, исторический опыт социалистического строительства ввести в состав нашей политической и управленческой квалификации. Причём не только советский опыт, но и западноевропейский, и китайский, и кубинский, и северокорейский. Только так в своих действиях можно стать соразмерным историческим процессам.
А с другой стороны, необходимо остро чувствовать и ясно осознавать, что же в нашем наследии и распоряжении есть такого, без чего нам ни выжить, ни развиваться не получится. Что нужно взять с собой в будущее. Что должны хранить, а значит, воспроизводить и развивать как свой важнейший ресурс.
Часть 1Кто мы
Урок 1. Наша религия
Решительно невозможно быть кем-то и ни во что не верить. Так что первое знание о себе, необходимое нам, – о нашей вере, её судьбе, её исторической драме.
Научная идеология требует отказаться от всякой веры. Бертран Рассел в основополагающей для Запада идеологической работе «История западной философии и её связи с политическими и социальными условиями от античности до наших дней»[6] в первых строчках основного текста аксиоматически противопоставляет науку и религию, рассматривая философию как «ничейное» пространство между ними. То есть можно совершить радикальный выбор в пользу науки, переплыв в правильном направлении «философский океан» неопределённости, и прибыть из интеллектуального Старого Света в Новый Свет. В еретическом тезисе Ницше «Бог умер» содержалась трагедия. Шпенглер видел в утрате порыва к высшим началам и культурному творчеству «Закат Европы»[7], смерть, конец. А у таких «приплывших» западных идеологов уже и драмы никакой нет: Бог – это заблуждение, а заблуждения комичны, хотя и обходятся человечеству дорого.
Вот чем мы отличаемся – русская вера жива. Десятилетия атеистической политики, которая была призвана освободить место Бога для Человека, привели к противоположному эффекту.
Даже в области познания невозможно изгнать всякую веру и основываться только на опровергаемых представлениях, как это предписывает наука. Ещё в 60-е годы ХХ века в методологии науки было показано, что в основе науки Нового времени лежит совокупность способов получения и организации знания (называемая ее парадигмой), молчаливо принимаемых – по существу, на веру – всем сообществом ученых. А успехи в развитии и применении науки обусловлены способностью этого сообщества парадигму менять – отказываться от прежней веры – при обнаружении явлений, не поддающихся пониманию и/или описанию в рамках прежней парадигмы. Да и в области идеологии наука в действительности меняет одни символы веры на другие – приемлемые для современного сознания. Так что знание растёт (строится), опираясь на веру, определяющую форму его существования. Без этой опоры рассыпается любая конструкция знания. Человек же, действительно отказавшийся от веры (значит, и от знания), приходит туда же, куда и Сократ: «Я знаю лишь, что я ничего не знаю».
С другой стороны, вера в высшие начала, которую называют религией в традиционном смысле, не могла бы существовать тысячелетиями, если бы в её ядре не было подлинного знания о Боге, о Высшем Начале, открытого для тех, кто причастен к подлинному религиозному опыту – Откровению, а также к традиции передачи этого знания[8]. Наиболее радикальный взгляд на появление религии связан именно с пониманием неизбежных трудностей трансляции такого знания сквозь время, с неизбежным замещением ядра знания ореолом и оболочкой веры. Впрочем, эта проблема сопровождает любое знание на каждом шагу. Разве в школе мы не принимаем на веру практически всё, что сообщает учитель – как в гуманитарном курсе, так и естественнонаучном? Да и воспроизведение при обучении самого процесса получения научного знания нужно именно для обоснования доверия к такому знанию (то есть веры)[9].
Поэтому мы говорим здесь о вере не как о религиозном чувстве, субъективном переживании, а как об объективном и необходимом способе включения человека в культуру, цивилизацию, историю, способе, вне которого такое включение либо неполноценно, либо невозможно вообще. Вне которого нет собственно человека.
В конечном счёте мы есть то, во что мы верим. И лишь отчасти – то, что смогли узнать сами. Наша вера устанавливает пределы нашей способности следовать судьбе (порой совсем иначе, чем обещано самой верой). Без веры мы никто.
Мы включились в доминантную веру европейской цивилизации Междуморья тем же способом, что и Древний Рим – путём принятия веры в Христа в качестве государственной религии.
Христианская революция
Христианство стало революцией в человеческой культуре. Христианство объяснило догадки о человеке, содержавшиеся в иудейской и греческой традициях, других религиях. Критики христианской веры на этом основании говорят, что в христианстве нет ничего нового. Но вот что новое произошло – единый и невидимый Бог (иудеев), который есть Слово и Истина (греков), воплотился в человеке, показав ему тем самым реальный путь к божественному существованию. Произошла реальная встреча Бога с человеком. Человек получил возможность разговора с Богом, стремления к Богу, спасения в Боге, а не просто служения Ему. Эта революция определила до того неясное ещё у Платона отношение человека к идеальному, обосновала, собственно, смысл существования человека – греки этого сделать не смогли. Теперь человек не просто должен исполнить Закон как если бы он был подобен римскому праву или обычаю. Человек должен понять, что это Божественный Закон, и его исполнение – бесконечный путь к идеалу, последний – и бесконечный – шаг, который можно сделать только с Божьей помощью, если следуешь Божьей воле. И этот путь открыт Христом каждому. Каждый может стать человеком. И именно этот человек, одушевлённый и знающий о своей душе человек, стал жить и действовать в Истории. До христианства никакой Истории не было и быть не могло. Спасительный подвиг Христа разделил бесконечное повторение одного и того же, закольцованное время, на прошлое Ветхого Завета и будущее Нового, разорвав порочный круг циклического, повторяющегося внеисторического бытия прежнего человечества:
Что было, то и будет;
и что делалось, то и будет делаться,
и нет ничего нового под солнцем.
Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»;
но то было уже в веках, бывших прежде нас.
Христос прервал обреченность человека этому «вечному возвращению», последовавшие за ним могли с полным правом сказать:
И увидел я новое небо и новую землю,
ибо прежнее небо и прежняя земля миновали.
Такая возможность нового, возможность кардинального изменения судьбы, совершаемого с упованием на Бога, но все же собственными силами и по собственной воле, полностью меняла и жизнь человека наступившей христианской эры, и его жизнеотношение, и всю историческую перспективу человечества.
Всё это категорически не вмещалось в картину мира тогдашней эллинистически-римской цивилизации – а Запад, напомним, это и есть Рим. Понадобилась новая картина мира, которая и была создана в последующие 300 лет усилиями тех, кого мы называем Отцами Церкви и Вселенскими Учителями. Среди них первыми должны быть названы св. Климент Александрийский и последующие представители Александрийской богословской школы. Для этого им понадобилось соединить истины откровения, иудейской мистики, египетских мистерий с интеллектуальным инструментарием неоплатонической философии.
Христианством была открыта высшая сущность человека, благодаря которой он может участвовать в жизни и процессах идеального мира. Душа – в мышлении, в чувствах, не имеющих материального выражения. Уже греки обнаружили душу и получили доступ к миру идеального. Христиане же получили твёрдое знание об их существовании.
У идеального есть недостижимый центр, предел, к которому человек может двигаться бесконечно, – Бог. Любая идея в этой функции ограничивала бы мир идеального – с чем и столкнулся Платон, который так не смог определить Благо. Бог – создатель и средоточие идеального мира, принцип его единства, а через него и мира вещей. Бог делает возможными и необходимыми не ограниченные ничем синтез и гармонию. До Христа об этом знали только иудеи, сохранявшие древнее знание о высших началах.
Именно Бог, а не видимый (материальный, натуральный) мир, стал признаваться подлинным, действительно существующим в этой новой картине мира.
Человек подобен Богу, значит, мир идеального – и его мир. Значит, сам человек может через творчество менять идеальный мир, который не есть застывшая данность. Любой сотворённый человеком идеальный мир ограничен, его можно разрушить, опровергнуть, проблематизировать. И сотворить новый.
Бог – рамка для этого неограниченного творения и претворения идеального. Бог – возможность работать с идеальным миром, менять конкретные идеальные конструкции, опираясь на постоянную и неизменную веру в Него, Который не тождествен никаким частным идеальным сущностям.
Принципиальное приятие возможности нового позволило этой картине мира развиваться, охватывая всё новые аспекты бытия и знания о нем. Революция Христа перевернула и реорганизовала всю греческую программу мышления, открыв для неё ранее недоступные горизонты. Это привело к появлению на свет и современной науки – ведь само существование законов, которым подчиняется материальный, физический мир, возможно только в идеальном мире. Наука есть прикладная теология. Без революции Христа она никогда не родилась бы и не смогла бы шагнуть далеко за пределы науки греков. Революция Христа вышла далеко за пределы места и времени его пришествия, она продолжается и сейчас, оставаясь единственной перманентной революцией в истории.
Революция заключалась и в том, что Христос – в отличие от Высшего других религий единобожия – не только Бог, но и человеческая личность, открывающаяся и доступная человеку в своей человеческой ипостаси. Отсюда же родился и главный соблазн европейского человека, незнакомый человеку времён Ветхого Завета, – самому стать Богом, занять Его место. Поддавшись ему, Гегель учредил «Абсолютный Дух», в котором нетрудно опознать бывший Дух Святой, лишённый благодати и тринитарного единства с Богом Отцом и Богом Сыном. Якобы история этого «Духа» началась после окончания истории Бога – ветхозаветной истории и истории Сына – первой тысячи лет христианства, его единой Церкви. Всё это предвосхитил уже гегелевский рассказ о жизни Христа[10], главная подоплека которого: Христос был всего лишь человеком, принёсшим в мир этическую систему. И всё. С контрреволюции Гегеля началась эволюция немецкой духовности, завершившаяся нацизмом.
Христианство окончательно и бесповоротно утвердило и закрепило отличие человека от животного, в том числе и от животного политического, как человека определяли греки. Следствием стала проблематизация политической теории и политической практики – греческих, прежде всего. Ни полис, ни рабство феномену души не соответствовали. Не соответствовала ему и политическая практика языческого Рима, хотя существенно имперский, невозможный в полисе, принцип клятвы взаимной верности патрона и клиента, не совпадающий ни с господством над рабом, ни с политическим подчинением меньшинства большинству, уже содержит в себе понимание человека, отличное от политической зоологии. Платоновский проект государства, социальная утопия, возник как ответ на несоответствие древней политической теории/практики сущности человека. Человек должен быть защищён вопреки политике и от неё – таково платоновское «благо», основа государства.
Христианская революция во много раз увеличила мощь европейского цивилизационного проекта. Противопоставление государства обществу как сумме индивидуального эгоизма, как материальному фактору связано с выполнением государством своей цивилизационной миссии. В этом противостоянии на христианское государство возложена миссия защиты позитивной человеческой свободы от принуждения, зависимости и эксплуатации, господства и рабства.
Осознание этого привело к радикальному переформатированию имперской политики Рима, к появлению на Востоке христианского государства Константинополя, поставившего под сомнение главную политическую идею – представительство. Ведь душа общается с Богом, с Высшими Началами без представителя. Души образуют непосредственное единство перед Богом, которое и является Церковью. Политический вызов власти представительства заключается в требовании подобного непосредственного единства в политическом общении. Монархия Византии стала ответом на этот вызов. Государство – это не представительство, а самостоятельная, образованная непосредственным политическим единством личностей сущность, защищающая человека одушевлённого, живого, стоящего перед Богом. Государство теперь должно было стать богосообразным. Его статус и власть – а значит, и долг – становятся личными. Государь отныне – носитель идеального мира, мира правил и норм. Он выразитель воли Бога. Душа Государя должна вмещать государство и быть соразмерной ему. Государь лично отвечает перед Создателем за человечность государства. Он сам обязан быть примером и образцом человека. Его обязанность – не представительствовать, а защищать государство как идеал и идеальную конструкцию, обеспечивать личное единство людей, быть опорой Церкви и народу. Государство выступает как политическая личность Церкви, реального единства, живущего в народном теле.
В будущем именно Запад будет держаться за идею представительства как системообразующую и даже единственную политическую идею в попытке осуществить антихристианскую контрреволюцию. Представительство – способ создания правящего меньшинства (элиты) и установления его власти. В основе представительства лежит квалификация того, кого представляют как недееспособного, имеющего некий дефект, гандикап, «инвалидность». Править будут дееспособные исходя из своих интересов, а недееспособное большинство (недостаточно воинственное, слишком бедное, неграмотное/некультурное, этнически неполноценное и т. д.) получит возможность просить представителя. Представитель правит представляемыми как телесно превосходящий их. Для этого в его политическое тело включаются механизмы, недоступные представляемым. Представительство – плод политического развития городов, основа городской политики, политики договора. Имперская же политика, призванная обеспечивать устойчивость ойкуменического государства на протяжении столетий, требует большего: клятвенной взаимной верности, служения и защиты.
Судьба Империи
Наследие Первого Рима осваивали варвары.
Первые вожди, вторгшиеся в центральные области Империи, Одоакр и Теодорих, были сравнительно образованными людьми, вкусившими римский образ жизни. Они пытались управлять ею и стремились сохранять в неизменности имперские принципы управления: назначали магистратов, признавали полномочия магистратов выборных, издавали эдикты и в целом вели себя, как подобает правителям Рима, разве что не именовались императорами. Они покровительствовали образованию и учёности, приближали к себе философов, учёных и юристов.
Но остальные предводители варваров и не пытались править империей – они просто захватывали территорию, соразмерную потребностям своего народа, и становились на ней начальниками (duces) или королями (reges), оставаясь племенными вождями. Они вырывали эти территории из тела распадающейся империи вместе с городами и сёлами, порабощали сельское население и обирали городское, позволяя, впрочем, и тем и другим жить так, как те привыкли. Сами же – как и их племена – продолжали вести образ жизни, описанный еще Тацитом: из всех богатств ценили только стада и питали отвращение к жизни в городах[11].
В обоих случаях романское население сохраняло свой образ жизни, поэтому римское право продолжало действовать на всей территории бывшей империи. С одной лишь разницей: в областях, захваченных племенами, переставало действовать – за ненадобностью – римское публичное право, задававшее принципы государственного устройства империи и охранявшее его. В ходе непрестанных междоусобных войн и переделов территории оно постепенно отмерло и там, где римские порядки поначалу пытались сохранить. Вместе с ним ушло из умственного кругозора насельников Европы и само понятие империи, осталась лишь неопределенная память о ней. Попытки воссоздания империи на европейском пространстве, неоднократно предпринимавшиеся под эгидой католической церкви – от Карла Великого до Максимилиана I Габсбурга, – не увенчались успехом: идеал империи-ойкумены, как средоточия мира и порядка, не был понят и усвоен народами Европы.
Междоусобные же войны, выражающие племенную рознь и соперничество, стали главным способом существования образовавшихся на этих пространствах варварских королевств, княжеств и герцогств. А место публичного права, ранее оберегавшего здесь мир и спокойствие, заняло право войны, узаконившее междоусобные войны. Наследующие этим варварским образованиям на сегодняшний день так называемые национальные государства Западной Европы довели свои непрерывные междоусобные войны до Мировой Войны, которую вынуждена была прекратить Россия. В результате Европа стала колонией США – после того как мы отказались поддерживать социалистическое строительство в Восточной Европе за свой счёт.
Между тем Второй Рим – Константинополь и Византия – осуществил грандиозный проект систематизации римского права, увенчавшийся Дигестами Юстиниана, и возобновил его преподавание под эгидой государства. Этим были укреплены основы управления Империей. Он провозгласил симфонию государственной и церковной власти, задав идеал власти – в отличие от господства как принуждения к рабству – абсолютную добровольность подчинения на основе свободной воли. Византия, пока существовала, была наглядным опровержением претензий Запада на вселенскую духовную и светскую власть. Когда Византия пала под бременем внутренних раздоров и натиском извне, мы оказались единственными ее наследниками. Хотя Русь никогда не была под её властью и неоднократно воевала против Константинополя. Имперский урок Византии нами усвоен.
Кризис западного христианства
Продолжением реализации европейского проекта после падения Первого, Великого Рима стала Восточная Римская империя – Византия (это название дано ей Западом). Западная же Римская империя была уничтожена варварами, которые, собственно, и стали впоследствии западноевропейскими народами по мере усвоения и осознания цивилизации, отпечатанной на них в основном дохристианским римским владычеством и войнами. Во времена же расцвета Византии для Запада наступили «тёмные века».
Христианская вера менялась на Западе. Кризис западного христианства характеризует всю историю Запада. Это главное содержание его истории.
Блаженный Августин определял Церковь – единство душ перед Богом – как единственно возможное до второго пришествия Христа Царство Божие. Ясно, что предстоятель Церкви в таком понимании – фигура вторичная, производная от всех её членов, поэтому и назывался он «рабом рабов Божьих» – vicarius Dei по латыни.
Когда после тысячелетия единства Церкви на Западе началась антихристианская контрреволюция, Римский Престол устремился к светской власти и воспользовался другим значением слова vicarius, обозначавшего в имперской администрации наместника области, чтобы объявить предстоятеля Церкви наместником Бога на земле. Так папство стало ересью, утверждавшей непогрешимость Папы как основание его мирской власти.
И к началу второго тысячелетия Римский Престол, сначала взявшийся просвещать и обучать грамотности западноевропейское население, соблазнился светской властью, начал назначать и смещать королей, вести собственные войны. В эту политику закономерно вписывались и мероприятия по насильственному распространению католической веры – крестовые походы, миссионерство, обращение других народов в ходе их завоевания. Поэтому Запад делал всё для уничтожения Византии, государства изначального христианства – православия, хотя Византия могла быть его сильным союзником для защиты от военного натиска ислама. Но Запад считал Византию более опасным соперником, чем ислам. Запад опасался православия и его способа синтеза с государственностью. Византия простояла тысячу лет.
Россия приняла цивилизационную европейскую инициацию от Византии задолго до её падения. В том числе мы обрели и сохраняем неискажённую веру в Христа – православие.
Кризис же западного христианства сначала проявился в самом католичестве – папской ереси с её инквизицией и индульгенциями, реакцией на которые стала Реформация (включая появление англиканской церкви и многочисленных протестантских сект). Впоследствии протестантизм распался на секты, многие из которых, отвергнув вместе с единством вселенской Церкви и Откровение, занялись приватизацией Духа, переставшего быть Святым. Именно протестантизм породил феномен «избранных» (которые «избрали» себя сами), построивших капитализм – модернизированный вариант рабовладельческого общества, где рабовладельцы не обязаны содержать рабов. Теперь рабы должны выживать сами, а их господа получают от них чистую прибыль – отчуждённую энергию, жизнь. То есть труд.
Реформация подвела к деизму, отчуждению Бога от его Личности, а потом и к неизбежной на этом пути идеологии Просвещения, представлявшей собой полностью негативную религию, веру в «ничто»[12] вместо веры в Бога. Просвещение подготовлялось и предшествующей идеологией Возрождения, верой в человека, понимаемого в дохристианском, языческом смысле.
Просвещенческое «ничто» весьма функционально. На это «пустое место» впоследствии с лёгкостью подставляются Природа, Разум, самообожествлённый Человек и Субъект-Народ. Так или иначе, Человек становится на место Бога. Западноевропейский человек объявляет себя самого источником Воли, то есть усилия по отношению к бесконечному. Развивается философия обоснования субъекта (мыслю = существую), которому противостоит лишь объект, лишённый жизни, воли, сознания, разума. Этот субъект и есть основа либеральной свободы – свободы, которой не мешает Бог.
К началу ХХ века носители «субъективности» уже демонстрируют явные симптомы несостоятельности, а начало XXI века обнаруживает её окончательно. Реально ни индивид, ни народ (ни их промежуточное состояние – коллектив) в качестве «бога» ничего не могут. Они оказываются материалом истории. Кризис, который мы переживаем во всех измерениях – политическом, культурном, экономическом, – есть кризис философии субъекта, религии человекобожия.
Наука и вера Просвещения: расставание с Богом
Просвещение выдвинуло вместо принципа синтеза знаний – идеи средневекового Университета – принцип Энциклопедии, знания, лишённого теологического, философского и методологического осмысления, знания разрозненного, частного, аналитического. Главное – чтобы обо всём. Так создаётся иллюзия картины мира. Именно в этом виде и создаёт её разделённая по предметам наука Нового времени. Идея Энциклопедии как таковая была выдвинута, чтобы похоронить цивилизационный проект Университета.
Вера в Бога, позволившая появиться собственно Науке и толковавшая существование как проект и проблему, деятелями Просвещения была замещена натурализмом, верой в Природу, исходившей из очевидной каждому данности существования. Верой в Природу были наделены и сами учёные – хотя и не все и не сразу. Это отступление в религиозное прошлое, предшествующее язычеству и вызывающее появление «призраков» языческих богов. На подложке натурализма впоследствии выросли и светские религии без Бога. Они, однако, просуществовали не дольше одного века. Была придумана и замена душе: фикция «сознания» породила целую философию и далее – психологию в ее идеологическом применении, научную авантюру, направленную на реинтерпретацию в натуралистическом ключе всего религиозного опыта человечества. За это Робин Джордж Коллингвуд, автор «Идеи истории», метко назвал психологию величайшим мошенничеством ХХ века. Светская вера, искусственная конструкция сознания, лежащая в основе рекламы, «промывания мозгов», PR, политических технологий (манипулирования выборами с использованием информационных и финансовых потоков), создаёт лишь эти материальные эффекты – всплески психики, но не может дать того, что даёт человеку истинная вера – воли, усилия к изменению идеального. Но именно воля связывает поколения, делает народ способным к достижению исторических целей, требующих десятилетий, столетий, тысячелетий.
Для открытия фундаментальных законов Бог был необходимым интеллектуальным условием. Таков Он у Ньютона, Лейбница, Кеплера, Коперника и многих других. А вот Лаплас уже может обойтись «без этой гипотезы», занимаясь лишь расчётами на базе уже имеющихся законов. Эйнштейн позицию Лапласа и многих других идеологических последователей натурализма не разделял. В частности, он не принял квантовую механику, поскольку был убеждён, что Бог «не играет в кости». При этом специальную теорию относительности Эйнштейн строил с использованием очевидного метафизического монотеистического положения: свет обладает очевидным абсолютным существованием, коль скоро он был создан ранее всего другого. Это позволило ему сделать онтологический вывод из известного эксперимента Майкельсона – Морли, до которого сами экспериментаторы не додумались.
Природа не мыслит и не является личностью, в отличие от Бога. Те, кто формулировал фундаментальные законы науки, ясно осознавали, что сама возможность их формулировки, само их существование как законов невозможно без обеспечения их существования в идеальном мире, без существования самого идеального мира, без возможности нашего проникновения в него. Совокупность этих «условий» существования идеального и есть Бог в европейской цивилизационной парадигме. Аристотель вообще не предполагал самого существования законов в своей физике. Он считал физический мир приблизительным, а не точным. Натура (то есть «природа») в переводе с древней латыни – это родовое отверстие у овцы, буквально «то, что рождает». В этом качестве природа переносит из языческого, мифологического, магического сознания в научное и философское принцип «подобное от подобного». В «научной идеологии»/светской вере, не имеющей отношения к самой науке по существу, Природа таинственным образом отвечает за наделение существованием того, законы чего уже открыты и «существуют» (ведь иначе они – не законы). Иными словами, идеология натурализма (она же светская вера) паразитирует на массиве уже построенного научного знания, принимая его некритически и отождествляя науку с этим массивом, в то время как наука рассматривает накопленное знание лишь как предмет для опровержения в ходе дальнейшего применения научного метода. Только применение научного метода есть наука – но это понимание остается практически недоступным для всех, кто наукой не занимается. Светская же вера, прикрываясь наукой, определяет её именно как прогресс накопления знания, в то время как настоящая наука не признаёт никакого накопления, она – это мышление, стремящееся к революции в представлениях. Прогресс выдвигается как главный идол светской религии – и в либеральном, и в коммунистическом её изводе, и неизбежное падение этого идола (к чему стремится подлинная наука, опровергая собственные теории) приводит к обрушению всего светского вероучения.
Натурализм утверждает, что научное знание якобы вытекает из опыта. Скрывая тем самым подлинную роль мышления в науке. Опыт действительно становится предметом научного мышления, но прежде всего – как преобразуемый этим мышлением. Для этого научный метод содержит в себе эксперимент, «допрос» Природы. Наука целенаправленно опровергает имеющийся опыт и создаёт принципиально новый. Снова и снова. А если нет – значит, наука закончилась.
Вера Просвещения заместила личную ипостась Бога Разумом, попытавшись из Разума сделать Человека. Гегелевская ересь переделала Святой Дух в Абсолютный (то есть уже без Бога). Попытки изгнать Бога привели к тому, что функции Божественного стали приписываться человеку уже не контрабандой, а напрямую. Фейербах – борец с христианством – провозгласил, что вера в Бога есть главное отчуждение человеческой сущности от человека. Зачем человеку душа, если он и есть бог? Человеку нужно лишь вернуть себе свои божественные качества и способности, которые он приписывает и тем самым отдаёт Высшему Существу. Философия Просвещения и немецкая классическая философия создали и обосновали светскую веру без Бога, главной целью которой стала антихристианская контрреволюция. Маркс & Co превратили эту программу в практическую, предложив человеку не за душу переживать, а решать соразмерные божественному могуществу задачи – установить власть над Природой с помощью науки, и – с её же помощью – переделать социум по своему усмотрению, объявив единственно значимым материальный порядок.
Подлинная наука Нового времени как последовательность интеллектуальных революций, как историческая смена сущностных картин мира стала возможна именно благодаря метафизике единого Бога, открывающегося человеку. Это главный интеллектуальный шаг европейской цивилизации после Древней Греции, и совершён он благодаря христианству. Европейская наука создавалась как еще один – новый – способ понимания Откровения, явленного нам в самом тварном мире, в «Книге Природы», параллельно «Книге Завета». Католицизм, папская ересь, в стремлении к мирской власти науку не принял. Она ему была крайне неудобна. Ведь ее суждения могли расходиться с суждениями Церкви. Как же тогда быть с непогрешимостью Папы? Оттолкнув науку, Святой Престол способствовал пониманию её как альтернативы или даже замены Откровения. Заметим, что православие с наукой никогда не воевало. Когда Западная церковь столкнулась с проектом Университета, направленным на формирование светской духовной жизни, она попыталась вмешаться в его реализацию, внедрив в него богословский факультет на том основании, что теология-де является источником знания, основанием философии и науки. Но в этом она не преуспела, так как это был не её проект. Творцы же европейской науки Нового времени употребили-таки теологию при формировании оснований науки, но по-своему. Университеты же в дальнейшем породили натуралистическую картину мира, которая в рамках другого западного проекта – Энциклопедии – стала источником светской веры. Эта светская вера – такой же враг науки, как и инквизиция, но враг более коварный, притворяющийся другом. Она накладывает жёсткие ограничения на мышление, заранее ограничивая то, «что может быть», тем, «чего быть не может», догматизируя имеющееся знание. А как иначе? Ведь накопленное знание и есть капитал.
Утрата философских, теологических, методологических рамок науки, организованная светской верой, также была объявлена прогрессом. Интеллектуальная ситуация, созданная таким пониманием прогресса, уже в начале ХХ века осознавалась как кризисная, как «Закат Европы», то есть «Закат Запада».
От католицизма к Просвещению: от Человека к индивиду. Торжество светской веры
Идеология Просвещения совершает ещё одно искажение исходных постулатов европейской цивилизации. Изначально причастность к мышлению и идеальному не может быть гарантирована человеку. Это вопрос его судьбы.
Первым актом действительного мышления, благодаря которому человек включается в мышление, является понимание. Оно может и не состояться, не случиться, человек может «не сподобиться». Ведь понимание направлено не на вещи, не на сущности, не на знание, а на бытие или другую метафизику, из которой всё появляется и куда всё исчезает. Понимание исторично, возникает благодаря участию в истории, её проживанию. Условия включения в мышление заданы культурой – состоявшимся мышлением, его знаками. Но чтобы воспользоваться ими, их нужно понять. А вот заставить понять, видимо, нельзя. Сначала человеком должна овладеть воля к пониманию, мышлению, существованию. Субъекту Декарта предшествует Гамлет с вопросом «быть или не быть». В своих отношениях с Богом человек подлинно свободен.
Здесь обнаруживается предел всякой власти, самодостаточности всякого социального единства, претендующего на поглощение человека. Подлинная вера в Бога лежит за пределами отношений власти, которыми пронизано общество как первичными, так как само общество есть борьба за власть. Поскольку всякое государство должно стремиться к суверенитету, к полной юрисдикции над любыми отношениями власти, к заключению любой власти (и, следовательно, общества) в себе, то вера в Бога – и только она – позволяет установить внешнее отношение к государству, дать ему назначение, утвердить государство как средство контроля над властью.
Однако можно подменить веру отношениями власти, которые будут веру имитировать. Для этого необходимо исключить из веры Бога. Конечно, такая вера заведомо не может сформировать позицию и положительные требования по отношению к государству. Напротив, вера сама становится инструментом общества в борьбе за объявление государства элементом этого общества, в подчинении ему государства в качестве орудия власти.
Подменить веру властью можно, только навязав частное знание (а знание всегда частное) в качестве метафизики, всеобщего представления о существующем. Такая подмена потребует корректировки меняющейся исторической действительности, её подгонки под заданную веру во власть. Метод тут один: избирательное ограничение (цензура) внимания к явлениям и уничтожение самих явлений, не укладывающихся в официальную доктрину светской веры.
Ортодоксальное христианство в этом пункте исходит из невозможности навязать веру, из веры как принципа свободы человека. «Богу Богово, а кесарю – кесарево». Католицизм произвёл фундаментальное замещение веры властью – как внутри Церкви (Церковь только одна, подчиняется только папе, а папа непогрешим), так и вне её (католическая Церковь играет ведущую роль в установлении и обеспечении светской власти государей). Католический прозелитизм, навязывание веры – движущий механизм в захвате Западом всей планеты, основа нового колониализма. Старый, римский дохристианский колониализм на всю планету не претендовал.
При всей ненависти к Церкви идеология Просвещения по методу стала прямым продолжением католического миссионерства: уверовать должен буквально каждый, и это осуществимо, поскольку верить теперь нужно в себя, в субъективность. Просвещение придало принципу Декарта «мыслю, следовательно, существую» статус реальности. Акт мысли полагался просветителями как самоочевидный, наглядно данный, ничем не обусловленный. Так рождался и психологизм – отождествление мышления с самоочевидной для индивида психикой.
Однако мышление подобно такой инфраструктуре, как язык, – и надстроено над ней. Не человек «говорит языком», а язык «говорит человеком» и «через человека». Каждый человек обнаруживает себя в контексте исходно заданного и исторически развернутого языка – он осваивает речь и вырабатывает собственный способ участия в языковой деятельности. Так и мышление существует как особая субстанция. И лишь будучи подключённым к этой субстанции, человек существует как мыслящий. Иными словами, чтобы существовать, надо как минимум мыслить, что совсем не просто. Декарт же полагал «я мыслю» за несомненную данность, из которой вытекает существование человека-субъекта.
Можно сказать, что способом освоения человеком мышления по аналогии с речью является ум, интеллект. Носящие, как и речь, внешний, объективный, орудийный характер, они есть средства участия человека в мышлении. Ум – не психика и не сознание в современном вульгарно-материалистическом понимании. Ум сопричастен бессмертному существованию души, это её аспект. Из чего состоит ум? Мы уже постулировали, что для акта мышления нужен как минимум акт понимания, который сам по себе – событие историческое, судьбоносное. Однако нужна ещё проверка: мышление ли это? Понимание ли это? Что, собственно, понято? Таким образом, вслед за актом понимания для включения в мышление необходим ещё и акт рефлексии: нужно установить, имело ли место понимание и на что именно оно было направлено.
Уже здесь идеальное существование человека принципиально расходится с натуралистическим пониманием существования индивида. Индивид в переводе с латыни означает «неделимый». То есть его существование постулируется материалистически – как мы его видим. Человек же (в отличие от индивида) существует в мышлении множественным (то есть идеально делимым) образом. Уже на самом первом отрезке вхождения в мышление он расщепляется как минимум на две позиции – понимания и рефлексии. Необходимость связи этих позиций рождает другие интеллектуальные функции, такие как мысль, – коммуникация, мышление в конструкциях знаков и символов, мыследействие.
Так что индивид, в обеспечение своей неделимости, отделён не только от других индивидов, но и от бытия, от мышления. Он сам бытийствует, сам мыслит: сначала «себя», потом «объект».
Человек же, в отличие от индивида, наоборот, включён в бытие и мышление, в метафизическое, или, точнее, поглощён бытием и мышлением. Его корни в мышлении прорастают всё глубже во всех направлениях исторического времени. Множественность мыслительных позиций человека позволяет большим распределённым в пространстве и времени коллективам людей встречаться в мышлении – таким образом, мышление становится общим делом человеческого рода, историей, запечатлевается культурой. Однако если не было понимания, полагания существования, ничего этого не будет.
Чтобы обеспечить каждому индивиду способность мыслить, то есть существовать в качестве обязанности, картезианские идеологи полагают мышление непосредственно обнаруживаемым (наблюдаемым) признаком столь же непосредственно обнаруживаемого индивида, то есть родом сознания, психики. Это, конечно, подмена предмета. Она обеспечена фрагментарным энциклопедическим знанием «обо всём», которое заменяет в этом случае действительность мышления. В принципе, такая конструкция реализует католическое требование каждому уверовать в Бога, существование которого гарантирует Святой Престол, даже если этот каждый с Богом и не встречался (не понимает).
Именно благодаря властному навязыванию веры западное католическое христианство претендовало на непосредственное осуществление светской власти Церковью (и осуществляло её). Из-за этого же присущие неразделенной Церкви аскетические формы духовного поиска, взыскующего откровения, не сохранились в католицизме. Это привело к вырождению духовного поиска в идеологическую работу, к идеологическому охранению собственной власти и репрессиям на идеологической основе (инквизиция, охота на ведьм). Идеологизация Бога, пропаганда Бога приводит к его вульгаризации, материализации, натурализации, к требованию непосредственно усматривать его проявления в вещах (явлениях, событиях). Это путь назад, к язычеству. Бог находится не «по ту сторону» материального, поскольку там вообще ничего нет (в том числе и «Природы»). Бог находится по эту сторону идеального, как его творец и гарант его существования.
Но традиция аскетического духовного поиска продолжилась в Православии. Её осмысление положило начало православной философии, которая находится в самом глубоком корне нашей культуры. Поэтому Православие – точка отсчёта для возвращения христианской веры и продолжения прерванного пути. Необходимое знание о человеке не может быть получено естественнонаучными методами. Для этого есть культурно-исторический метод. Есть способы понимания того, как мысль управляет действием и как действие рождает мысль. И есть Вера и следование Откровению. Русским гуманитарным знанием всё это усвоено, да и новые пути ещё не проторены.
Кризис светской веры
Сегодня сознание Запада в своей повседневности не задается вопросом о Боге, этот вопрос полностью вытеснен в область догадок, подозрений, снов, мистического настроения, а в рациональной сфере обсуждается исключительно как заблуждение, уже изжитое и оставшееся в прошлом. Такое решение этого вопроса предложили в ХХ столетии две разновидности светской веры – коммунистическая и либеральная, сформировавшиеся в результате кризиса и разложения формального западного христианства. Оно было артикулировано и политически одобрено Гоббсом – официально-де провозглашайте веру в Христа, исполняйте ритуалы, а на кухне можете веровать во что хотите. При всей кровавой вражде между собой, несмотря на религиозную войну друг с другом, коммунизм и либерализм отличаются только техническими деталями – положениями о взаимоотношениях коллектива и индивида. У коммунистов индивид подчинялся коллективу открыто и по гласным правилам. У либералов индивид связан коллективом тайно и негласно. Джонатан Свифт едко высмеял эту характерную черту цивилизации Запада – политическую абсолютизацию технических различий, описав её как войну сторонников очистки скорлупы куриного яйца с острого или тупого конца.
Обе разновидности светской веры суть обожествление Человека – натурально/материально данного представителя вида homo sapiens. Обе они создают вместо Бога фиктивный субъект истории – обожествлённый «Народ», понимаемый как самодостаточное тело, не нуждающееся в душе и её личности, объявляемый метафизическим – как понимает метафизику материализм – источником власти. Обе они заменяют путь человека к Богу на путь Человека к Самому Себе – с целью простого и массового принятия этих светских вероисповеданий. Эти светские религии везде, где распространены, подавляют всякие иные религиозное чувство, опыт и самоопределение.
Сегодня рушатся и эти вероисповедания. Современный либерально-демократический дискурс вынужден тщательно скрывать от самого себя своё собственное действительное родство с коммунизмом. Его кризис – как и кризис коммунизма, уже ставший историей – разворачивается на наших глазах. Несмотря на то, что западная демократия и либерализм одержали победу в религиозной борьбе с коммунистической верой СССР (если мы и проиграли, то вовсе не в холодной, а именно в религиозной войне), стабильность в обществе «коллективного Запада» (и США, и Европы, и Японии) недостижима без обеспечения общего высокого уровня потребления. А грабить больше некого. СССР не только свернул шею нацистской Европе, но и в мировом масштабе подорвал колониальное рабовладельческое господство Запада. Запад снова опускает собственный «железный занавес», поскольку процесс потери светской религии и внешнего притока сверхдешёвых ресурсов (ископаемых, энергии и труда) вызывает панический страх.
Сравнивая западную ветвь европейской цивилизации с российской, мы всегда будем находить множество технических сходств и небольшое количество принципиальных различий. Россия в ХХ веке ускоренными темпами прошла, опередила и возглавила все исторические процессы западноевропейского кризиса веры. Мы пережили и религиозную войну, и инквизицию, и дехристианизацию, атеизм и утверждение светской веры без Бога, взявшись решать проблему Запада как свою. Мы должны воспользоваться этим историческим опытом проживания проблемы веры, оценив значение и духовное богатство православия заново, пройти через второе крещение Руси. А также с достоинством принять духовный союз с другими ортодоксиями единобожия, не подвергшимися еретической эрозии в деле воспроизводства живого идеального государства-личности.
«Западники» и «славянофилы»: бессмысленный и беспощадный спор
Россию нельзя рассматривать в ряду стран так называемого Востока.
Спор с Западом для нас имеет другой смысл и другие геополитические параметры, нежели для стран «настоящего» Востока – Китая, Ирана, Индии, Японии. Наша рецепция оснований европейской (средиземноморской, средиземно-балто-черноморской) цивилизации Междуморья полна и окончательна. Мы проросли из этого корня и, хотим мы того или нет, мы европейцы, а потому обречены состязаться со всеми прочими европейцами (как и они друг с другом) за первенство и наследство. Это один из определяющих кодов нашей цивилизации. При этом мы преодолели период раздробленности и междоусобиц (то есть варварства) уже при Иване III, к началу XVI века, освободившись от монгольского ига, включив в империю и переварив в том числе ордынские территории на юге и востоке, а западные европейцы продолжили воевать друг с другом до 1945 года, а потом продолжили войну в Югославии в 1990-х.
Бессмысленно призывать – как это делали западники и как продолжают делать их современные наследники, неолибералы всех мастей – к слиянию с культурно и географически определённым Западом, к заимствованию чужих национальных социальных институтов или тем более выдуманных «европейских стандартов». Разве сам Запад однороден? Разве слились Франция и Германия? Или Англия и Италия? Мы будем отстаивать собственную идентичность и путь развития цивилизации, мы не хотим исторической смерти. Есть и действительно кое-что общее в идеологии западников – они неосознанно считают политические институты, рождённые западным (коммерческим) городом, единственно пригодными для государства в целом. Эти представительские институты, характерные для городской элитократии, получили распространение во всей империи Древнего Рима из-за господства в ней одного города. И сохранились в средневековой Западной Европе как «консервы» отдельных сторон прежней цивилизации (см. далее, с. 96–98), откупоренные в ходе последующей борьбы городов с феодальными государствами. Однако имперский каркас всегда образовывали совсем другие институты, не городские и не представительские, институты суверенной государственности, обеспечивающие воспроизводство государства как такового.
Так же недальновидно игнорировать – как это делали славянофилы и продолжают их современные последователи «евразийцы» – тот факт, что мы, приняв тысячу лет назад проект европейского цивилизационного устройства жизни, при всех наших культурных отличиях от географически различных других европейцев, не имеем никакой другой исторической программы самоопределения и деятельности, кроме европейской. Отказавшись от неё, мы просто исчезнем. Сегодня европейцы – это в первую очередь мы, русские. В Западной Европе всё менее остаётся европеизма в результате отказа от культуры и истории, необратимой утраты традиций. Мы должны понимать европейскую историю гораздо шире и глубже, чем западные европейцы, видеть в ней свои имперские корни, политические институты верности и служения.
Вот наш русский восточноевропейский цивилизационный код:
• вера в Христа и Христу. Принятие души в качестве первой реальности человека (то-то русская душа такая загадочная);
• создание и оборона континентальной ойкумены-империи, защищающей человека. Семейный союз народов. Освоение вместо колонизации – полноценное воспроизводство жизни и трансляция культуры на всей территории государства. Государство личное, одушевлённое – основная конструкция цивилизации, основанная на преданности и служении, а не на представительстве;
• движение к действительному знанию о человеке. Преодоление попыток построить (организовать) социум на основе знания естественнонаучного типа, ведущих к политической монополии и жертвам.
Лишь натурализму участников с обеих сторон мы обязаны продолжающимся по сей день спором «западников» и «славянофилов», попытками свести характеристики цивилизации к её материальным измерениям – географическому и экономическому. Противоречия между различными носителями цивилизационного проекта Междуморья заключены уже в самом этом проекте. Если бы их не было – не было бы и нас в Истории.
Нам пришлось приспособить, обтесать и выгодно использовать свои материальные особенности в рамках исторических нагрузок европейского проекта.
Западники наши не понимают, что отличия русской версии европейской цивилизации от западной действительно существуют, но определяются отнюдь не «материалом» людей и культуры, а сознательным выбором одного из множественных решений европейской «системы цивилизационных уравнений». Они не понимают, что мы реализуем другой путь развёртывания европейской ойкумены, который, что становится всё яснее, является именно основным, а вовсе не «отклоняющимся», как утверждают они. Западники мечтают, что, став «европейцами», мы тут же будем приняты в «семью европейских народов», будем «дружить» с ними. Вот только никакой семьи европейских народов нет, гармонии на Западе просто не может быть. Сегодня Западная Европа – колония США, которую американцы хотят отрезать от России и разорить, чтобы заставить воевать с Россией. Никто не воевал друг с другом и не истреблял друг друга беспощаднее, нежели западные европейцы – и самые жестокие, мировые войны велись ими с помощью достижений промышленной революции. И здесь мы подходим к другой ошибке, которую совершают западники современные: европейцем якобы можно быть при слабом государстве или вообще без такового. По происхождению это уже не заблуждение, а намеренная ложь западной пропаганды, направленная на разрушение России и колонизацию её территории.
Существование, действие и выживание в европейской истории возможно только через собственное сильное государство. Личность и человек не существуют иным образом в истории. Те государства в мире, которые воспринимают европейские достижения сегодня, делают это исключительно с целью собственного усиления – как это сделал Пётр I. Усвоение этих достижений в успешном случае сводится к заимствованию технологий, а те, кто импортирует «демократию», пожинают печальные плоды: внутреннее разложение, депопуляцию, конфликты, распад, деградацию экономики. Спектр примеров широкий – от Украины, Грузии, Прибалтики до многих стран Африки и Латинской Америки. Основная проблема продолжения мирового процесса деколонизации, запущенного Советским Союзом через разгром гитлеровской Германии и продолженного через поддержку национально-освободительных движений по всему миру, в том, что импорт с Запада либеральной демократии освободившимися от прямого гнёта странами не даёт им обрести суверенитет и построить исторически жизнеспособное государство, основанное на собственной культуре. Западная «помощь» на деле оказалась инструментом внешнего управления и неоколониализма. Истории не известно ни одно государство европейского типа, кроме России/СССР, которое бы ставило своей целью выживание другого государства. Только Россия помогала созданию государств – Швейцарии и Финляндии, Кубы, Украины, Белоруссии и многих других, играя в истории их появления ключевую роль.
Отказ от принципа укрепления собственного государства приводит к удалению из истории, прекращению исторического бытия, цивилизационной смерти целых народов. Очень хорошо это понимали западные европейцы, заселившие Северную и Южную Америки. Создав минимальное хозяйство и население, они решительно отделялись от материнских империй с помощью оружия, пропаганды и собственного государственного проекта. Им нужны были свои страны – при всём культурном родстве с государствами исхода.
Попытки осовременить сегодня спор «западников» и «славянофилов» ведут в тупик по следующей причине.
Русские, реализуя свой цивилизационный проект, умудрились раньше самих западных европейцев обнаружить ключевую проблему новейшей западноевропейской истории. Мы гораздо раньше наших соперников пережили религиозный кризис западной христианской веры, причём в самой острой, скоротечной и концентрированной форме, в полном его объёме, включая распад светской веры без Бога – при параллельном испытании православия на прочность. Мы на собственном опыте познали, что такое полная и окончательная замена веры в Бога верой в ту или иную социальную конструкцию, что такое отказ от критического мышления, отказ от постоянного проектирования и перепроектирования систем организации жизни и деятельности. Мы уже знаем, что такой отказ приводит, в свою очередь, к быстрому вырождению человека, государства и общества, к поражению в борьбе за историческое существование. У нас есть опыт исторического летального исхода политической монополии сверхвласти, построенной на светской вере, – смерть СССР. Так что заменой коммунизма на либеральную демократию, которая сама дышит на ладан, мы болели по историческим меркам недолго, намного меньше, чем коммунизмом.
На Западе есть поговорка: ты умри сегодня, а я завтра. По сути, Запад – и в первую очередь США – пытается играть именно в эту игру. Они пытаются максимально оттянуть свою кончину, избежать того, что однажды довелось пережить нам. Разница в том, что нам было к чему возвращаться – история, идеалы, вера, и у нас осталось то, что строил и чего добился СССР – Победа, народное государство и просвещённый, поднявшийся к культуре народ. А у США нет ни того, ни другого, ни чего-либо третьего. Им не удалось навязать нам свою социальную модель элитократии («продаваемой» под «торговой маркой» демократии), при которой нет никакого народа вообще. Поэтому внешнее управление Россией провалилось. Соответственно у нас есть шанс – в отличие от западных европейцев – вернуться на путь Откровения, путь понимания и мышления, на путь раскрытия Божьего замысла о мире и сотворении мира, продолжать свою историю.