— Замечали ли вы изменения в письме или других личных проявлениях, которые вы не можете объяснить?
— Пока что я не могу толком писать, — ответил, усмехаясь, Константин Лебедев и поднял две перебинтованные руки, не понимая, куда клонит Рюдин. — Надеюсь, завтра утром Марта снимет мне повязки, и я это проверю.
— Хорошо, — не унимался врач. — Скажем так, были ли ситуации, когда вы обнаруживали у себя предметы, происхождение которых не можете вспомнить?
«Ну, если исключить тот случай в Тибете, о котором мне говорил Шефер, то нет», — подумал Константин и твердо ответил:
— Нет.
Эрнст Рюдин многозначительно промолчал и спросил:
— Бывали ли моменты, когда вы чувствовали себя как кто-то другой? Я не спрашиваю, испытывали ли вы ощущение, что внутри вас говорят разные «голоса» или «личности». А именно, как кто-то другой?
Лебедев почувствовал, как по спине побежали мурашки.
— Нет, — жестко ответил он. — Ничего подобного я не чувствовал.
Эрнст Рюдин удовлетворенно кивнул:
— Замечательно. Дело в том, что у вас очень любопытная потеря памяти… И если бы я не знал вас так хорошо раньше, то предположил бы в вас наличие двух личностей. Или же другого человека под идентичным образом. Подчеркиваю, дорогой Франц, это лишь предположение, основанное, как говорили древние греки, на enthousiasmos, это именно мое наитие врача. Вы не хотите попробовать сеанс гипноза? Он может дать самые позитивные результаты в вашем случае.
«Ага, упырь, разбежался!» — подумал Константин Лебедев. — «Сейчас!»
— Нет, Эрнст, у меня нет такого желания. Я очень благодарю вас за заботу, но верю, что со временем ко мне вернется вся моя память, благодаря моей воле и упорству. Я усердно работаю над этим, дайте только время.
Они еще немного побеседовали. Рюдин одобрил прописанный Нейдером покой, капли кокаина и уехал. После его ухода Лебедев сидел некоторое время, приходя в себя. Потом встал и, сняв пижаму, сменил майку, которая стала влажной за короткий период беседы с психиатром.
«От этого дьявола нужно держаться подальше», — заметил он про себя.
После ужина Константин, несмотря на все протесты Марты Шмидт, поднялся к себе в комнату, намереваясь заняться делами. Ее он решил отпустить домой на сутки. Но это вызвало еще больше протестов. И чтобы хоть как-то избавиться от ее назойливой опеки, попросил съездить в Тюрингию, в их родовой дом, проверить «на всякий случай, как там дела».
Она в ответ обиженно поджала губы, сложила на груди руки и, высоко подняв голову, уставилась куда-то в сторону.
— Старина Вальтер хорошо присматривает за домом. Вы, герр Тулле, могли придумать другую причину, более честную, чтобы на время избавиться от меня, — сказала она после секундного молчания.
— Марта, — Лебедев пошел на мировую, — прошу прощения, я просто очень хочу побыть один. Хотя бы пару дней… На меня в последнее время столько всего навалилось… И, как рекомендовал доктор Рюдин, «тишина и уединение, лишив человека различных раздражающих факторов, великолепно помогают нашей психике найти естественные пути восстановления», — соврал он, выдавая свои слова за слова известного берлинского психиатра.
По-видимому, авторитет доктора возымел свое воздействие.
— Это уже другой разговор, Франтишек, — оттаяла Марта Шмидт. — Я верю тебе, но ты после ранения стал совсем другим. Впрочем, если доктор Рюдин так считает, то я и в самом деле съезжу в поместье, оставив тебя одного. Через пять-шесть дней я закончу делать перевязки твоих рук и уеду. Как раз нужно помочь Вальтеру собрать яблоки, груши и овощи, сделать заготовки. Когда идет такая война, нужно создавать запасы. Я пережила Великую войну и знаю: надо заранее заботиться. Мне тогда было двадцать семь лет, когда мы бежали в Европу, но я хорошо помню, что такое голод и нужда, когда нечего есть и голод лишает тебя рассудка…
— Бежали в Европу? — переспросил Лебедев.
Марта сначала посмотрела на него удивленно, потом понимающе кивнула:
— Мой первый муж был офицером императорской армии, служил в Добровольческой армии Петра Николаевича Врангеля. Он в их рядах страстно боролся против большевиков и погиб во время боев у поселка Хорлы. Я осталась одна в непростой ситуации. Вокруг война, голод, озлобление… Но Бог не оставил меня. У нас был друг семьи, Эрих Шмидт. Он через начальника штаба Макса Бауэра занимался поставками немецких товаров через Стамбул… Наверное, предосудительно вот так сразу после гибели мужа выходить замуж за его друга, но времена были тяжелые, без мужского плеча и защиты одной молодой женщине не выжить. Я вышла замуж за Эриха, и после завоевания Крыма большевиками мы бежали на одном из кораблей сначала в Стамбул, а потом в Германию. Но и здесь несчастья не оставили меня. Через некоторое время Эрих умер от испанки, я же, тяжело переболев, осталась жива, но потеряла новорожденного сына. Благодаря вашему отцу, который не только имел общие дела, но и дружил с Эрихом, я обрела дом и защиту. Тем более тогда же случилась весьма прискорбная утрата в вашей семье — умерла ваша матушка.
— То есть получается, что вы русская?
«Вот так дела!» — ошарашенный Константин сел в кресло и откинулся на спинку.
— Да, урожденная Мария Красновская. Германия стала моей второй родиной. Я взяла фамилию мужа и изменила имя, став Мартой Шмидт.
Глава 5
Оставшись один, Константин Лебедев в полной мере осознал своё положение попаданца. Во-первых, он остался наедине со своими мыслями и мог спокойно и трезво размышлять о своём положении. Во-вторых, у него появилась возможность тщательно исследовать свой дом, чтобы как можно точнее имитировать Франца Тулле. Всё это привело его к мысли, что, как бы фантастично ни выглядело происходящее, теперь это его окончательная реальность. Будет ли в будущем у него возможность вернуться обратно или нет, покажет время. А сейчас он — Франц Тулле, нацистский учёный, сотрудник «Аненербе», близко знакомый почти со всеми ключевыми идеологами расовой теории.
«Хреново, бля… — размышлял он, провожая взглядом Марту Шмидт, которая отправилась на вокзал. — По-видимому, у вселенских механизмов судьбы на меня определённые планы». Он вздохнул и помахал домоправительнице рукой, стоя у окна.
Перед отъездом Марта сняла повязки и с удовлетворением заметила, что за две недели, прошедшие с момента его тяжёлого ранения, ожоги затянулись, образовав слой новой, ещё очень тонкой и ранимой кожи. И она наложила небольшие повязки лишь прикрыв кожу от внешнего воздействия. В благодарность он обнял «свою кормилицу», но, честно говоря, Лебедев с нетерпением ждал, когда она покинет его.
До этого момента Константин много времени проводил у окна: наблюдал за жизнью нацистской Германии, запечатлевая в своём сознании образы людей той эпохи. Несколько раз он выходил из дома, прогуливаясь по тихим берлинским улочкам старого города. Он дышал воздухом, наполненным лёгкими волнами гари от паровозных дымов с железнодорожного вокзала, расположенного в паре километров. Впрочем, от этого запаха ему становилось «нехорошо», и подкатывала дурнота. Но зато колоритность образов людей и вещей той эпохи не шла ни в какое сравнение с кинохроникой, которую он видел. Он уже в полной мере ощущал себя частью эпохи. Иногда накатывала острая печаль по дому, но Лебедев гнал от себя эти мысли, понимая, что сейчас ему не подвластны изменения в жизни. Самыми тяжёлыми были мысли о матери и отце, оставшихся в «той» эпохе.
«Наверное, — думал он с тоской, — мой обгорелый труп, или то, что от него осталось, похоронили в закрытом гробу. Представляю, как убивалась мать, как отец стоял, едва сдерживая слёзы. Он всегда был кремень, настоящий старый морской волк, офицер-подводник… А Маргарита? Она меня так любила. Наверное, тоже плакала».
Однажды во время прогулки он вдруг отчаянно решил, что всё это — безумные декорации, фантасмагория, и решил пройти по улицам, чтобы выйти «из проклятого портала» и снова оказаться в своей эпохе. Он шёл наугад, словно пёс, потерявший след, не обращая внимания на немцев, которые приветствовали его, принимая за раненого на фронте. Шёл мимо магазинов, кафе, мимо солдат в форме вермахта и военных патрулей. Шёл, шёл… Пока не дошёл до вокзала, который имел странное название для крупного железнодорожного узла — «Зоологический сад».
Там он увидел десятки паровозов, пышущих паром и угольным дымом. Сотни солдат в пилотках «фельдмютце» (которые впоследствии западные коллекционеры окрестили М34 или М35) готовились к погрузке в вагоны. Между вагонами для людей находились платформы с военной техникой. У каждого солдата за спиной — винтовка Mauser 98k. А на самой посадочной платформе, как говорится в таких случаях, «яблоку негде упасть». Сотни вещмешков, ребристых газбаков, к ним прикреплены кожаные плоские мешочки с противоипритной накидкой, чемоданы, свёртки и даже портфели с коробками, перевязанные верёвками, — всё это колыхалось в серо-зелёных волнах сукна цвета «фельдграу». Между ними мелькали редкие чёрные островки, устаревшей и почти вышедшей из употребления, эсэсовской формы, поблёскивали тусклым светом кокарды с «мёртвой головой». В воздухе стоял стойкий запах гуталина, смешанный с горьковатым ароматом дешёвых жировых средств для чистки солдатской обуви.
Солдаты курили, шутили и громко смеялись. Наверное, они предвкушали лёгкую победу над Советской Россией. Константин, не в силах больше терпеть охватившее его нервное напряжение, зашёл в привокзальное кафе, сел за стол и закрыл лицо руками.
«Надо научиться абстрагироваться от всего этого… Но как? Чёрт возьми, как этому научиться, если всюду эта свастика, фашистские орлы, а я с детства впитал ненависть ко всему этому!» — подумал он и пояснил сам себе: «Так же, как относился ко всему этому профессиональный разведчик… Например, Штирлиц…»
Константин внутренне рассмеялся.
«Какой нафиг Штирлиц!» — но тут же одернул себя: «Лебедев, пойми, вымышленный он или нет, в любом случае это лучший пример для тебя. Другого примера у тебя нет».