Об этом времени Пунин мог бы сказать словами своего давнего знакомого Мандельштама: «Мне на плечи кидается век-волкодав, / Но не волк я по крови своей: / Запихай меня лучше, как шапку, в рукав / Жаркой шубы сибирских степей». Пунин, вероятно, знал это стихотворение, написанное в 1931-м. Оно стало пророческим для многих, в том числе и для Пунина, не говоря уже о его авторе.
Николай Пунин за письменным столом в своем кабинете в Фонтанном доме. Архив наследников Н.Н.Пунина. 1932
Критика Пунина за формализм в 1940-е годы превратилась в травлю, особенно после постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград». У него были персональные гонители. Имена их известны. Не без их непосредственного участия состоялся третий арест в 1949 году. Смерть настигла Пунина в августе 1953-го в лагерном поселении Абезь Воркутинской области. Так революция завершила свои отношения с одним из самых умных, тонких и зорких историков искусства и художественных критиков России. По иронии судьбы Пунин на несколько месяцев пережил главного организатора всех преступлений тогдашней власти.
Современное понимание авангарда многим обязано Николаю Николаевичу Пунину. Без его пристального внимания к художникам-современникам (имел «камертон в глазу», как он сам утверждал), без его влияния на них история русского искусства ХХ века была бы другой. Для них он был внимательным учителем, ненавязчивым советником и увлекательным собеседником. Он открывал им многое, сам принимал участие в создании и развитии новых художественных идей. Это был редкий симбиоз критика и художника. Всё это мы читаем в его увлекательных мемуарах.
В пунинских мемуарах открывается еще одна грань его дарования – они написаны блестящим языком незаурядного писателя. Так, кроме ценного свидетельства прекрасной и одновременно страшной эпохи, мемуары обретают ценность подлинного литературного памятника.
Русский авангард Георгия Костаки
Имя Георгия Дионисовича Костаки неотделимо от русского искусства, а его коллекционерская деятельность сравнима с тем, что делали в начале XX века Третьяковы, Щукины и Морозовы. Разница лишь в том, что объект собирательства, который выбрал себе Костаки, находился под идеологическим запретом. Но, как известно, запретный плод сладок…
Костаки собрал огромную (более 2000 единиц) коллекцию русского авангардного искусства. В ней блещут имена всех великих авангардистов первой трети ХХ века – Казимира Малевича, Василия Кандинского, Марка Шагала, Михаила Ларионова и Натальи Гончаровой, Владимира Татлина, Любови Поповой, Павла Филонова, Александра Родченко, Эль Лисицкого. В ней собраны произведения и менее известных художников – Ольги Розановой, Ивана Клюна, Ивана Кудряшова и других.
Его коллекция могла бы стать (а фактически и была) первым и единственным музеем русского авангарда. Музеем, который составил бы славу русского искусства.
Но все сложилось иначе, хотя Георгий Дионисович и оставил, уезжая в 1978 году из России, в дар Третьяковской галерее бóльшую и лучшую часть своего собрания. Музея русского авангарда в России так и нет.
«Картины, которые я собирал, были для меня, что родные дети… В преддверии расставания я мучительно думал о том, что каждая вещь, которая уйдет от меня, – это часть меня самого и я буду чувствовать боль, как от кровоточащей раны». Так вспоминал Костаки момент своего отъезда из России. При этом он проявил спокойствие, удивительное для своего отчаянного положения – оставаться невозможно и опасно (не только в судьбе коллекции дело, ответственность за семью важнее), уезжать – трудно, страшно, наконец обидно (ведь он – патриот русского искусства, России). А ситуация действительно была крайняя – до самого последнего момента никто из членов семьи, да и сам Костаки, наверно, не верил, что все пройдет гладко.
Морока с отъездом длилась больше года. А развязка наступила неожиданно, когда один высокопоставленный дипломат попросил о помощи самого Андропова (!). Разрешение было получено, и уезжать надо было мгновенно. Условием отъезда была передача большей части коллекции Третьяковской галерее – это предложил сам Костаки еще в начале своих отъездных дел.
«Дележка», как назвал Георгий Дионисович процесс передачи вещей галерее, прошла тоже мгновенно. У Костаки было право выбора, и лучшие вещи, а стоимость их исчислялась миллионами долларов, он мог увести с собой. Но он рассуждал иначе: «Я спас большое богатство. В этом моя заслуга… Но картины должны принадлежать России, русскому народу!.. и я старался отдать лучшие вещи. И я отдал их».
Первая (и последняя на ближайшие 20 лет) выставка картин из собрания Костаки была устроена вскоре после передачи вещей. Однако на вернисаж Костаки не позвали и вообще экспозиция предназначалась не для широкой публики, а для участников музейного конгресса… С тех пор в Европе и Америке был устроен не один десяток выставок коллекции Костаки. И уж ни одна крупная выставка русского авангарда не обходилась без картин из его собрания.
В России же все было по-другому. Выставок не было. Картины, за небольшим исключением, оставались в запасниках. А вопрос о выставке коллекции в Москве так и не решался, хотя теперь из сферы идеологической он перешел в финансовую. Как бы там ни было, но выставка, устроенная в 1997 году в Третьяковке, не дала полного представления о коллекции, так как на ней отсутствовали вещи, увезенные в Грецию.
И в результате получилось так, что разделенная в свое время коллекция Костаки была собрана воедино всего лишь один раз – на выставке в Афинах в 1995–1996 годах – благодаря инициативе семьи и поддержке греческого правительства; потом выставка в полном составе поехала в Германию, после этого – в Финляндию, а в Москве оказалась в усеченном виде. Что ж, в свое время изгнали, теперь расплачиваемся…
Георгий Костаки в своей квартире на проспекте Вернадского. Москва. 1973
Скажут: «Легко ему было собирать то, чем в те годы никто не интересовался!». Но ведь чутье великого коллекционера в том и состоит, чтобы почувствовать, когда и что собирать. Тем более что Костаки начинал свою коллекционерскую деятельность совсем не с авангарда – в тридцатые годы начал покупать антиквариат, как человек, не лишенный торговой жилки (все-таки грек!). Потом увлекся старой голландской живописью, стал собирать иконы (половина прекрасной коллекции была им передана в музей древнерусского искусства имени Андрея Рублева). А к авангарду Костаки пришел только в послевоенные годы. Первой покупкой была картина Ольги Розановой, гениальной, рано умершей художницы.
Это было началом, и Костаки «загорелся» – решил изучать историю русского авангарда, так как, по его честному признанию, он «знал имена Шагала, Кандинского, слышал о Малевиче, но что это за художники, каково их место в истории живописи», не знал. Поскольку ничего об авангарде в те годы написано не было (кроме примитивной «академической» хулы), пришлось обратиться к знающим людям. В коллекционерской среде нашлись просвещенные личности, которые кое-что ему объяснили; полезным было знакомство и с Николаем Ивановичем Харджиевым – живым носителем авангардной культуры, хотя и крайне скептически настроенным по отношению к перспективам будущей деятельности собирателя.
Интерьер квартиры Георгия Костаки на проспекте Вернадского. Москва. 1973
Но Костаки действительно «загорелся». Это было подобно любви с первого взгляда. Одаренный глазом и вкусом, он в самое короткое время усвоил уроки и вскоре сам уже был в числе учителей и специалистов.
Когда Костаки начал собирать русских авангардистов, авангард был «белым пятном» истории русского искусства, а тем немногим, кто им интересовался, приходилось быть в роли первооткрывателей. Мало кто знал тогда биографии Малевича, Кандинского или Шагала, а уж мастера «второго» плана (а среди них тогда числились великие русские художницы Попова, Удальцова, Розанова, Степанова) даже по именам были известны единицам. Поэтому смельчака (а таким надо было быть) ждали открытия.
Так, собственно, и произошло. Материала для коллекционирования было достаточно. Что-то появлялось в магазинах. Но подавляющее большинство вещей хранилось в частных руках – у самих художников или их родственников.
Марк Шагал в гостях у Георгия Костаки. Москва. 1973
Таким путем Костаки вытащил из небытия и забвения Ивана Клюна – первого русского минималиста, верного ученика и последователя Малевича. В руках Костаки сосредоточилось подавляющее большинство работ художника (их количество исчислялось сотнями), а также его архив. Благодаря этому сам Клюн предстал иным – не простым адептом супрематизма, а талантливым и оригинальным художником, шедшим своим независимым путем. Работ Клюна было так много, что даже после раздела коллекции ее «греческая» часть обладает самым крупным собранием произведений этого художника.
Костаки полностью оправдывал поговорку «на ловца и зверь бежит». Ему везло, хотя, по его словам, «поиск авангардных вещей был сложным и трудным». Любовь Попову, трагически умершую в 1924 году, по таланту он ставил выше всех. Костаки в более поздние времена называл ее не иначе как «Любочка» и, как это ни удивительно, был в нее влюблен. Работы Поповой в большинстве своем были куплены им у ее брата в одном из арбатских переулков, где тот жил. Но самая удивительная находка произошла в Звенигороде, где жил приемный сын Попова. Одной картиной было закрыто окно в сарае, на другой висело корыто… Естественно, все эти вещи стали экспонатами коллекции Костаки. Конечно, вспоминается удивительное обретение рублевских икон «Звенигородского чина» в тех же местах в 1918 году (кажется, они были найдены в поленнице).
Марк Шагал в гостях у Георгия Костаки. Москва. 1973
Помимо Любочки (Поповой) и Клюна в число избранных героев Костаки входил и Марк Шагал. Их связывало многолетнее общение в письмах, а с середины 50-х годов – и личное общение. Костаки несколько раз навещал Шагала во Франции, а тот, будучи единственный после эмиграции раз в России в 1973 году, естественно, навестил своего друга. Шагал ходил по уже знаменитой в те годы квартире, останавливался у многих картин и говорил: «Ах, вот она… Ведь я ее помню, мы дружили с художником. Малевич – прекрасный художник. Мы с ним немножко спорили… Костаки, Вы сделали великое дело. То, что Вы собрали и то, что я вижу сейчас это… это потрясающе! Вы должны быть награждены за этот труд!». Это были правильные слова, но награды в России, как известно, приходят поздно, а иногда и не приходят совсем.